Пожелания: Заголовок темы должен кратко и понятно отражать её суть. Ваше имя не должно повторять уже зарегистрированные имена »»». Оскорбления в нашем союзе неприемлемы.
Чтобы разобраться в задачах и структуре Форума, прочтите прежде всего темы:
Отправлено: 25.09.07 09:45. Заголовок: Анна Ахматова
Из Путеводителя «Петербург Ахматовой» «Фонтанка - плотно насыщенное памятью петербургское место: в доме № 20 молодой Пушкин бывал у братьев Тургеневых в литературном обществе "Арзамас"; в Михайловском замке, где был убит Павел I, а позже разместилось Инженерное училище, жил и учился Федор Михайлович Достоевский. В конце лета 1921 года Ахматова поселилась на Фонтанке в доме 18 вместе со своей подругой – актрисой, художницей, создательницей волшебных кукол Ольгой Афанасьевной Глебовой-Судейкиной. Чтобы попасть к ним, надо было пройти в четвертый двор, во флигель, подняться по черной лестнице на самый верхний этаж и сначала открыть дверь в кухоньку, а через нее – в темные комнаты со старинной мебелью, увешанные иконами и картинами Сергея Судейкина. Фонтанка, 18 – это напоминание о любовном увлечении Ахматовой Артуром Лурье – адресатом нескольких ее стихов. Но в своих записных книжках рядом с этим адресом Ахматова указывает написанное здесь стихотворение "Страх", которое она включает в свой пятый поэтический сборник "Anno Domini". Состояние страха было связано для нее с переживанием смерти самых духовно близких ей людей – Александра Блока, Николая Гумилева и брата – Андрея Горенко.»
В. Недошивин «Четвертый двор…» Дома на Фонтанке, наискосок от Летнего сада, напоминают мне иногда гордый строй знаменитых и даровитых предков наших: Олсуфьева, Кочубея, Голицына. Их впору награждать как людей - вешать ордена на фасады. Ведь они привечали, а порой и давали кров великим русским поэтам: Жуковскому, Пушкину, Батюшкову, Вяземскому. И – Ахматовой. Она жила в доме Голицына (наб. Фонтанки, 18), жила два года. Здесь, заскочив к ней на минуту в 22-м году, Чуковский скажет: "У вас теперь трудная должность: вы и Горький, и Толстой, и Леонид Андреев, и Игорь Северянин – все в одном лице – даже страшно". Но она была только молодой и хорошенькой женщиной – "Ведьмушкой", как называла себя. Да, из изысканных и поныне ворот этого дома выпархивали две женские фигурки в сопровождении темного спутника. Они жили в четвертом дворе. Ахматова напишет: "А в глубине четвертого двора / Под деревом плясала детвора, / В восторге от шарманки одноногой, / И била жизнь во все колокола… / А бешеная кровь меня к тебе вела / Сужденной всем, единственной дорогой". Теперь тут правнуки той детворы; они, думаю, и шарманки-то настоящей не видели. И нет того дерева, давно, говорят, срубили. Жили втроем в 28-й квартире, которую тоже не найти – изменилась нумерация. Знаю лишь, что занимали половину 8-комнатной квартиры, где у Ахматовой была узкая комната, что жили на верхнем этаже и из окон была видна глухая, заплесневелая стена. К кому же вела ее "бешеная кровь"? К Артуру Лурье, композитору с обглоданными ногтями, мечтавшему о новой эре в музыке, а в 20-х – комиссару музотдела Наркомпросса. Тому, кто спас ее от Шилейко. Настоящее имя его Наум Лурье. Артуром, как писал поэт Лившиц, он звался в честь Шопенгауэра. А еще пижонски звал себя Артур-Винсент, в честь Ван-Гога, Артур Перси-Биши, в честь Шелли. С ним у Ахматовой уже был роман в 13-м году; Лурье жаловался, что она "как коршун" разорила его семейное гнездо… Теперь их вновь кинет друг к другу. И он поселит ее здесь, где жил с Олечкой Судейкиной, давней подругой Ахматовой. Через много лет Ахматова, говоря об Ольге, признается: "Мы обе любили одного человека". Но кого – не скажет. Может, первого мужа Ольги – художника Судейкина (Ахматова посвящала ему стихи еще в 1910-х годах), но, скорее всего, все-таки о Лурье. Артур, Анна и Ольга. Четвертой была старуха Макушина, кухарка с единственным ее "сокровищем" – юбилейной книгой "Трехсотлетие дома Романовых", которую она держала под матрацем. Но в историю литературы кухарка вошла тем, что от нее Ахматова получила имя "Олень", которым, смеясь, даже подписывалась. Просто Макушина, упрекнув как-то в безделье Судейкину, добавила и про Ахматову: "Раньше хоть жужжала, а теперь распустит волосы и ходит, как олень!" "Жужжанием" старуха называла бормотание поэта, проговаривавшего рождавшиеся.
Отправлено: 12.10.07 17:49. Заголовок: В Сочельник 24 декабря "Последний день в Риме" (1964)
Заключенье небывшего цикла / Часто сердцу труднее всего, Я от многого в жизни отвыкла, / Мне не нужно почти ничего, - Для меня комаровские сосны / На своих языках говорят И совсем как отдельные весны / В лужах, выпивших небо, - стоят.
Отправлено: 17.10.07 21:29. Заголовок: Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой:
4 сентября 1952 Вчера я была у Анны Андреевны. Она показала мне экземпляр своей книжки - той, уничтоженной. Ей ее подарил Сурков. Построен сборник так же, как и "Из шести книг"; есть и новый отдел: "Нечет", на который я сразу накинулась. Но Анна андреевна вынула у меня книгу из рук, заявив, что ей скучно так сидеть: "лучше я расскажу вам о Пушкине". Она по-своему анализирует обстолятельства, приведшие к дуэли. Исходит она из того, что роман Дантеса с Натальей Николаевной длился не 2 года, как принято полагать, а всего полгода. Пушкин угадал автора анонимных писем - Геккерна - и убедил в его авторстве Бенкендорфа и царя; но на этом удачи его наступления кончились. Женитьба на Екатерине Гончаровой, к которой Пушкин принудил Дантеса, на самом деле вполне устраивала жениха, потому что Наталию Николаевну он уже не любил, а женитьба на девушке хорошей фамилии была ему необходима. Геккерн и Дантес, в противовес пушкинской, создали собственную версию этой женитьбы: Дантес, мол, героически женится на Екатерине Гончаровой во имя своей высокой страсти к Наталии Николаевне: чтобы быть поближе к любимой женщине. Этой версией они уничтожали пушкинскую, для Дантеса позорную. Говорила Анна Андреевна с большой горячностью. - Пушкин, который даже Музу свою не подпускал к своему семейному очагу! и вдруг царь унтер-офицерскими лапами лезет в его семейную жизнь и делает замечание Наталии Николаевне, "предостерегая ее отечески"! Мог ли он это перенести? Любовную связь Пушкина с Александриной Гончаровой Ахматова отвергает решительно. Рассказала мне также о дневнике Александрины, найденном в Австрии во время войны. Из него явствует, что Наталия Николаевна виделась с Дантесом, уже сделавшись Ланской. - Конечно, она в ту пору была уже старая толстая бабища, так что никакие зефиры и амуры тут не при чем. Ей просто захотелось дружески побеседовать с человеком, который убил ее мужа и оставил сиротами ее четверых детей.
Отправлено: 19.10.07 12:51. Заголовок: Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой:
3 сентября 1956 - В Блоке жили два человека: один гениальный поэт, провидец, пророк Исайя; другой - сын и племянник Бекетовых и Любин муж. "тете нравится"... "маме не нравится"... "Люба сказала"... Почему Пушкин никогда не сообщал никому, что сказала Наталия Николаевна?
Н.С.Гумилев "ПОЭТУ": Пусть будет стих твой гибок, но упруг, Как тополь зеленеющей долины, Как грудь земли, куда вонзился плуг, Как девушка, не знавшая мужчины.
Уверенную строгость береги: Твой стих не должен ни порхать, ни биться. Хотя у музы легкие шаги, Она богиня, а не танцовщица.
И перебойных рифм веселый гам, Соблазн уклонов легкий и свободный Оставь, оставь накрашенным шутам, Танцующим на площади народной.
И, выйдя на священные тропы, Певучести пошли свои проклятья. Пойми: она любовница толпы, Как милостыни, ждет она объятья. [Из невошедшего в авторские сборники. Цит: Н.Гумилев. Стихотворения и поэмы. БП БС - СП, ЛО, 1988]
Отправлено: 19.10.07 15:43. Заголовок: Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой:
20 января 1954 ...Уже и "Подвал памяти" записан... Но там и сейчас нет первых двух строчек... - А этого вы не помните, Лидия Корнеевна? Что там дальше? Показала страницу. Вижу - вверху "Б.П.". А потом записаны несколько строчек, первая такая: И снова осень валит Тамерланом... Читаю. Неуверенно спрашиваю: - "Могучая языческая [евангельская - в оконч.вар.] старость"? Как хищно сверкнули у нее глаза, я никогда не видывала такого сверкания! - Да, да, конечно! И сразу схватила рукопись, спрятала ее в чемоданчик и заговорила о другом. Опять она показалась мне сегодня изваянием самой себя - а, м.б., собственной Музы. Каждое ее движение, и, главное, каждую ее неподвижность, необходимо запечатлевать - кистью, резуом, а лучше бы всего кинопленкой. Вот сидит на постели, опираясь на обе ладони, голова поднята, в глазах - ум и насмешка, каждая черта оживлена, на устах слово, которое сейчас зазвучит - насмешливое или гневное; вот наклонилась над столиком, на котором раскрыта тетрадь - в руке карандаш - глаза опущены, веки неподвижны... лицо как на замке... ее будто нет здесь, она где-то у себя, далеко, "у памяти в гостях". Мрамор? Бронза? Подпись: "Ахматова над своими стихами".
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 747
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
1
«Для внимательного читателя ясно, что символизм закончил свой круг развития и теперь падает. И то, что символические произведения уже почти не появляются, а если и появляются, то крайне слабые, даже с точки зрения символизма, и то, что все чаще и чаще раздаются голоса в пользу пересмотра еще так недавно бесспорных ценностей и репутаций, и то, что появились футуристы, эго-футуристы и прочие гиены всегда следующие за львом.* На смену символизма идет новое направление, как бы оно ни называлось, – акмеизм ли (от слова άχμη – высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора), или адамизм (мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь), – во всяком случае, требующее большего равновесия сил и более точного знания отношений между субъектом и объектом, чем то было в символизме. Однако, чтобы это течение утвердило себя во всей полноте и явилось достойным преемником предшествующего, надо, чтобы оно приняло его наследство и ответило на все поставленные им вопросы. Слава предков обязывает, а символизм был достойным отцом.
Французский символизм, родоначальник всего символизма, как школы, выдвинул на передний план чисто литературные задачи, свободный стих, более своеобразный и зыбкий слог, метафору, вознесенную превыше всего, и пресловутую «теорию соответствий». Последнее выдает с головой его не романскую и следовательно не национальную, наносную почву. Романский дух слишком любит стихию света, разделяющего предметы, четко вырисовывающего линию; эта же символическая слиянность всех образов и вещей, изменчивость их облика, могла родиться только в туманной мгле германских лесов. Мистик сказал бы, что символизм во Франции был прямым последствием Седана. Но, наряду с этим, он вскрыл во французской литературе аристократическую жажду редкого и трудно-достижимою и таким образом спас ее от угрожавшего ей вульгарного натурализма.
Мы, русские, не можем не считаться с французским символизмом, хотя бы уже потому, что новое течение, о котором я говорил выше, отдает решительное предпочтение романскому духу перед германским. Подобно тому, как французы искали новый, более свободный стих, акмеисты стремятся разбивать оковы метра пропуском слогов, более, чем когда либо, вольной перестановкой ударений, и уже есть стихотворения, написанные по вновь продуманной силлабической системе стихосложения. Головокружительность символических метафор приучила их к смелым поворотам мысли; зыбкость слов, к которым они прислушались, побудила искать в живой народной речи новых – с более устойчивым содержанием; и светлая ирония, не подрывающая корней нашей веры, – ирония, которая не могла не проявляться хоть изредка у романских писателей, – стала теперь на место той безнадежной немецкой серьезности, которую так возлелеяли наши символисты. Наконец, высоко ценя символистов за то, что они указали нам на значение в искусстве символа, мы не согласны приносить ему в жертву прочих способов поэтического воздействия и ищем их полной согласованности. Этим мы отвечаем на вопрос о сравнительной «прекрасной трудности» двух течений: акмеистом труднее быть, чем символистом, как труднее построить собор, чем башню. А один из принципов нового направления – всегда идти по линии наибольшего сопротивления.
Германский символизм в лице своих родоначальников Ницше и Ибсена выдвигал вопрос о роли человека в мироздании, индивидуума в обществе и разрешал его, находя какую-нибудь объективную цель или догмат, которым должно было служить. В этом сказывалось, что германский символизм не чувствует самоценности каждого явления, не нуждающейся ни в каком оправдании извне. Для нас иерархия в мире явлений – только удельный вес каждого из них, причем вес ничтожнейшего все-таки несоизмеримо больше отсутствия веса, небытия, и поэтому перед лицом небытия – все явления братья.
Мы не решились бы заставить атом поклоняться Богу, если бы это не было в его природе. Но, ощущая себя явлениями среди явлений, мы становимся причастны мировому ритму, принимаем все воздействия на нас и в свою очередь воздействуем сами. Наш долг, наша воля, наше счастье и наша трагедия – ежечасно угадывать то, чем будет следующий час для нас, для нашего дела, для всего мира, и торопить его приближение. И как высшая награда, ни на миг не останавливая нашего внимания, грезится нам образ последнего часа, который не наступит никогда. Бунтовать же во имя иных условий бытия здесь, где есть смерть, так же странно, как узнику ломать стену, когда перед ним – открытая дверь. Здесь этика становится эстетикой, расширяясь до области последней. Здесь индивидуализм в высшем своем напряжении творит общественность. Здесь Бог становится Богом Живым, потому что человек почувствовал себя, достойным такого Бога. Здесь смерть – занавес, отделяющий нас, актеров, от зрителей, и во вдохновении игры мы презираем трусливое заглядывание – что же будет дальше? Как адамисты, мы немного лесные звери и во всяком случае не отдадим того, что в нас есть звериного, в обмен на неврастению. Но тут время говорить русскому символизму.
Русский символизм направил свои главные силы в область неведомого. Попеременно он братался то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом. Некоторые его искания в этом направлении почти приближались к созданию мифа. И он вправе спросить идущее ему на смену течение, только ли звериными добродетелями оно может похвастать, и какое у него отношение к непознаваемому. Первое, что на такой допрос может ответить акмеизм, будет указанием на то, что непознаваемое, по самому смыслу этого слова, нельзя познать. Второе – что все попытки в этом направлении – нецеломудренны. Вся красота, все священное значение звезд в том, что они бесконечно далеки от земли и ни с какими успехами авиации не станут ближе. Бедность воображения обнаружит тот, кто эволюцию личности будет представлять себе всегда в условиях времени и пространства. Как можем мы вспоминать наши прежние существования (если это не явно литературный прием), когда мы были в бездне, где мириады иных возможностей бытия, о которых мы ничего не знаем, кроме того, что они существуют? Ведь каждая из них отрицается нашим бытием и в свою очередь отрицает его. Детски-мудрое, до боли сладкое ощущение собственного незнания, – вот то, что нам дает неведомое. Франсуа Виллон, спрашивая, где теперь прекраснейшие дамы древности, отвечает сам себе горестным восклицанием: Mais оu sont les neiges d’antani!
И это сильнее дает нам почувствовать нездешнее, чем целые томы рассуждений, на какой стороне луны находятся души усопших… Всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками – вот принцип акмеизма. Это не значит, чтобы он отвергал для себя право изображать душу в те моменты, когда она дрожит, приближаясь к иному; но тогда она должна только содрогаться. Разумеется – познание Бога, прекрасная дама Теология останется на своем престоле, но ни ее низводить до степени литературы, ни литературу поднимать в ее алмазный холод акмеисты не хотят. Что же касается ангелов, демонов, стихийных и прочих духов, то они входят в состав материала художника и не должны больше земной тяжестью перевешивать другие взятые им образы.
Всякое направление испытывает влюбленность к тем или иным творцам и эпохам. Дорогие могилы связывают людей больше всего. В кругах, близких к акмеизму, чаще всего произносятся имена Шекспира, Рабле, Виллона и Теофиля Готье. Подбор этих имен не произволен. Каждое из них – краеугольный камень для здания акмеизма, высокое напряжение той или иной его стихии. Шекспир показал нам внутренний мир человека; Рабле – тело и его радости, мудрую физиологичность; Виллон поведал нам о жизни, нимало не сомневающейся в самой себе, хотя знающей все – и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие; Теофиль Готье для этой жизни нашел в искусстве достойные одежды безупречных форм. Соединить в себе эти четыре момента – вот та мечта, которая объединяет сейчас между собою людей, так смело назвавших себя акмеистами.
* Пусть не подумает читатель, что этой фразой я ставлю крест над всеми крайними устремлениями современного искусства. В одной из ближних книжек «Аполлона» их разбору и оценке будет посвящена особая статья.»
мы очень попросим Кочубеевну, когда закончатся её рабочие "гонки и запарки", дать свою расшифровку и комментарий ко всему этому Николай Гумилев. Жизнь стиха. Скрытый текст
I. Крестьянин пашет, каменщик строит, священник молится, и судит судья. Что же делает поэт? Почему легко запоминаемыми стихами не изложит он условий произрастания различных злаков, почему отказывается сочинить новую "Дубинушку" или обсахаривать горькое лекарство религиозных тезисов? Почему только в минуты малодушия соглашается признать, что чувства добрые он лирой пробуждал? Разве нет места у поэта, все равно, в обществе ли буржуазном, социал-демократическом или общине религиозной? Пусть замолчит Иоанн Дамаскин! Так говорят поборники тезиса "Искусство для жизни". Отсюда – Франсуа Коппэ, Сюлли-Прюдом, Некрасов и во многом Андрей Белый. Им возражают защитники "Искусства для искусства": "Подите прочь, какое дело поэту мирному до вас ... душе противны вы, как гробы, для вашей глупости и злобы имели вы до сей поры бичи, темницы, топоры, довольно с вас, рабов безумных"... Для нас, принцев Песни, властителей замков грезы, жизнь только средство для полета: чем сильнее танцующий ударяет ногами землю, тем выше он поднимается. Чеканим ли мы свои стихи, как кубки, или пишем неясные, словно пьяные, песенки, мы всегда и прежде всего свободны и вовсе не желаем быть полезными". Отсюда – Эредиа, Верлен, у нас – Майков.
Этот спор длится уже много веков, не приводя ни к каким результатам, и не удивительно: ведь от всякого отношения к чему либо, к людям ли, к вещам или к мыслям, мы требуем прежде всего, чтобы оно было целомудренным. Под этим я подразумеваю право каждого явления быть самоценным, не нуждаться в оправдании своего бытия, и другое право, более высокое, – служить другим. Гомер оттачивал свои гекзаметры, не заботясь ни о чем, кроме гласных звуков и согласных, цезур и спондеев, и к ним приноравливал содержание. Однако, он счел бы себя плохим работником, если бы, слушая его песни, юноши не стремились к военной славе, если бы затуманенные взоры девушек не увеличивали красоту мира.
Нецеломудренность отношения есть и в тезисе "Искусство для жизни", и в тезисе "Искусство для искусства". В первом случае искусство низводят до степени проститутки или солдата. Его существование имеет ценность лишь постольку, поскольку оно служит чуждым ему целям. Неудивительно, если у кротких муз глаза становятся мутными, и они приобретают дурные манеры. Во втором – искусство изнеживается, становится мучительно-лунным, к нему применимы слова Малларме, вложенные в уста его Иродиады: ...J'aime l'horreur d'etre vierge et je veux Vivre parmi l'effroi que me font mes cheveux... (Я люблю позор быть девственной и хочу жить среди ужаса, рождаемого моими волосами...).
Чистота – это подавленная чувственность, и она прекрасна, отсутствие же чувственности пугает, как новая неслыханная форма разврата. Нет! возникает эра эстетического пуританизма, великих требований к поэту, как творцу, к мысли или слову – как материалу искусства. Поэт должен возложить на себя вериги трудных форм (вспомним гекзаметры Гомера, терцины и сонеты Данте, старо-шотландские строфы поэм Байрона) или форм обычных, но доведенных в своем развитии до пределов возможного (ямбы Пушкина), должен, но только во славу своего Бога, которого он обязан иметь. Иначе он будет простым гимнастом.
Все же, если выбирать из двух вышеприведенных тезисов, я сказал бы, что в первом больше уважения к искусству и понимания его сущности. На него накладывается новая цепь, указывается новое применение кипящим в нем силам, пусть недостойное, низкое – это не важно: разве очищение Авгиевых конюшен не упоминается наравне с другими великими подвигами Геракла? В старинных балладах рассказывается, что Роланд тосковал, когда против него выходил десяток врагов. Красиво и достойно он мог биться только против сотни. Однако, не надо забывать, что и Роланд мог быть побежден...
Сейчас я буду говорить только о стихах, помня слова Оскара Уайльда, приводящие в ужас слабых и вселяющие бодрость в сильных: "Материал, употребляемый музыкантом или живописцем, беден по сравнению со словом. У слова есть не только музыка, нежная, как музыка альта или лютни, не только – краски, живые и роскошные, как те, что пленяют нас на полотнах венециан и испанцев; не только пластичные формы, не менее асвые и четкие, чем те, что открываются нам в мраморе или бронзе – у них есть и мысль, и страсть, и одухотворенность. Все это есть у одних слов". А что стих есть высшая форма речи, знает всякий, кто, внимательно оттачивая кусок прозы, употреблял усилия, чтобы Сдержать рождающийся ритм.
II. Происхождение отдельных стихотворений таинственно схоже с происхождением живых организмов. Дума поэта получает толчок из внешнего мира, иногда в незабываемо-яркий миг, иногда смутно, как зачатье во сне, и долго приходится вынашивать зародыш будущего творения, прислушиваясь к робким движениям еще неокрепшей новой жизни. Все действует на ход ее развития – и косой луч луны, и внезапно услышанная мелодия, и прочитанная книга, и запах цветка. Все определяет ее будущую судьбу. Древние уважали молчащего поэта, как уважают женщину, готовящуюся стать матерью.
Наконец, в муках, схожих с муками деторождения (об этом говорит и Тургенев), появляется стихотворение. Благо ему, если в момент его появления поэт не был увлечен какими-нибудь посторонними искусству. соображениями, если кроткий, как голубь, он стремился передать уже выношенное, готовое и, мудрый как змей старался заключить все это в наиболее совершенную форму. Такое стихотворение может жить века, переходя от временного забвения к новой славе, и даже умерев, подобно царю Соломону, долго еще будет внушать священный трепет людям. Такова Илиада...
Но есть стихотворения невыношеиные, в которых вокруг первоначального впечатления не успели наслоиться другие, есть и такие, в которых, наоборот, подробности затемняют основную тему; они – калеки в мире образов, и совершенство отдельных их частей не радует, а скорее печалит, как прекрасные глаза горбунов. Мы многим обязаны горбунам, они рассказывают нам удивительные вещи, но иногда с такой тоской меч таешь о стройных юношах Спарты, что не жалеешь их слабых братьев и сестер, осужденных суровым законом. Этого хочет Аполлон, немного страшный, жестокий, но безумно красивый бог.
Что же надо, чтобы стихотворение жило, и не в банке со спиртом, как любопытный уродец, не полужизнью больного в креслах, во жизнью полной и могучей, – чтобы оно возбуждало любовь и ненависть, заставляло мир считаться с фактом своего существования? Каким требованиям должно оно удовлетворять? Я ответил бы коротко: всем.
В самом деле, оно должно иметь; мысль и чувство – без первой самое лирическое стихотворение будет мертво, а без второго даже эпическая баллада покажется скучной выдумкой (Пушкин в своей лирике и Шиллер в своих балладах знали это), – мягкость очертаний Юного тела, где ничто не выделяется, ничто не пропадает, и четкость статуи, освещенной солнцем; простоту – для нее одной открыто будущее, и – утонченность, лак живое призвание преемственности от всех радостей и печалей прошлых веков; и еще превыше этого – стиль и жест. В стиле Бог показывается из своего творения, поэт дает самого себя, но тайного, неизвестного ему самому, позволяет догадаться о цвете своих глаз, о форме своих рук. А это так важно. Ведь Данте Алигьери – мальчика, влюбившегося в бледность лица Беатриче, неистового гибеллина и веронского изгнанника – мы любим не меньше, чем его "Божественную Комедию" ... Под жестом в стихотворении я подразумеваю такую расстановку слов, подбор гласных и согласных звуков, ускорений и замедлений ритма, что читающий стихотворение невольно становится в позу его героя, перенимает его мимику и телодвижения и, благодаря внушению своего тела, испытывает то же, что сам поэт, так что мысль изреченная становится уже не ложью, а правдой. Жалобы поэтов на тот факт, что публика не сочувствует их страданиям, упиваясь музыкой стиха, основаны на недоразумении. И радость, и грусть, и отчаяние читатель почувствует только свои. А чтобы возбуждать сочувствие, надо говорить о себе суконным языком, как это делал Надсон.
Возвращаюсь к предыдущему: чтобы быть достойным своего имени, стихотворение, обладающее перечисленными качествами, должно сохранить между ними полную гармонию и, что всего важнее, быть вызванным к жизни не "пленной мысли раздражением", а внутренней необходимостью, которая дает ему душу живую – темперамент. Кроме того, оно должно быть безукоризненно даже до неправильности. Потому что индивидуальность стихотворению придают только сознательные отступления от общепринятого правила, причем они любят рядиться в бессознательные. Так, Charles Asselineau рассказывает о "распутном сонете", где автор, сознательно нарушая правила, притворяется, что делает это в порыве поэтического вдохновения или увлечения страстью. И Ронсар, и Мейнар и Малерб писали такие сонеты. Эти неправильности играют роль родинок, по ним легче всего восстановить в памяти облик целого.
Одним словом, стихотворение должно являться слепком прекрасного человеческого тела, этой высшей ступени представляемого совершенства: недаром же люди даже Господа Бога создали по своему образу и подобию. Такое стихотворение самоценно, оно имеет право существовать во что бы то ни стало. Так для спасения одного человека снаряжаются экспедиции, в которых гибнут десятки других людей. Но, однако, раз он спасен, он должен, как и все, перед самим собой оправдывать свое существование.
III. Действительно, мир образов находится в тесной связи с миром людей, но не так, как это думают обыкновенно. Не будучи аналогией жизни, искусство не имеет бытия вполне подобного нашему, не может нам доставить чувственного общения с иными реальностями. Стихи, написанные даже истинными визионерами в момент транса, имеют значение лишь постольку, поскольку они хороши. Думать иначе – значит повторять знаменитую ошибку воробьев, желавших склевать нарисованные плоды.
Но прекрасные стихотворения, как живые существа, входят в круг нашей жизни; они то учат, то зовут, то благословляют; среди них есть ангелы-хранители, мудрые вожди, искусители-демоны и милые друзья. Под их влиянием люди любят, враждуют и умирают. Для многих отношений они являются высшими судьями, вроде тотемов североамериканских дикарей. Пример – тургеневское "Затишье", где стихотворение "Анчар" своей силой и далекостью ускоряет развязку одной, по русскому тяжелой, любви; или – "Идиот" Достоевского, когда "Бедный рыцарь" звучит, как заклинание, на устах Аглаи, безумной от жажды полюбить героя; или – "Ночные пляски" Сологуба с их поэтом, зачаровывающим капризных царевен дивной музыкой лермонтовских строф.
В современной русской поэзии, как на пример таких "живых" стихотворений, я укажу всего на несколько, стремясь единственно к тому, чтобы иллюстрировать вышесказанное, и оставляя в стороне многое важное и характерное. Вот хотя бы стихотворение Валерия Брюсова "В склепе": Ты в гробнице распростерта в миртовом венце. Я целую лунный отблеск на твоем лице.
Сквозь решетчатые окна виден круг луны. В ясном небе, как над нами, тайна тишины.
За тобой у изголовья венчик влажных роз, На твоих глазах, как жемчуг, капли прежних слез.
Лунный луч, лаская розы, жемчуг серебрит, Лунный свет обходит кругом мрамор старых плит.
Что ты видишь, что ты помнишь в непробудном сне? Тени темные все ниже клонятся ко мне.
Я пришел к тебе в гробницу через черный сад. У дверей меня лемуры злобно сторожат.
Знаю, знаю, мне не долго быть вдвоем с тобой! Лунный свет свершает мерно путь свой круговой.
Ты – недвижна, ты – прекрасна, в миртовом венце. Я целую свет небесный на твоем лице!
Здесь, в этом стихотворении, брюсовская страстность, позволяющая ему невнимательно отнестись даже к высшему ужасу смерти, исчезновения, и брюсовская нежность, нежность почти девическая, которую все радует, .все томит, и лунный луч, и жемчуг, и розы, – эти две самые характерные особенности его творчества помогают ему создать образ, слепок, быть может, мгновения встречи безвозвратно разлученных и навсегда отравленных этой разлукой, влюбленных.
В стихотворении "Гелиады" ("Прозрачность", стр. 124) Вячеслав Иванов, поэт, своей солнечностью и чисто-мужской силой столь отличный от лунной женственности Брюсова, дает образ Фаэтона. Светлую древнюю "сказку он превращает в вечно юную правду. Всегда были люди, обреченные на гибель самой природой .их дерзаний. Но не всегда знали, что пораженье может быть плодотворнее победы.
Он был прекрасен, отрок гордый, Сын Солнца, юный Солнцебог, Когда схватил рукою твердой Величья роковой залог, –
Когда бразды своей державы Восхитил у зардевших Ор, – А кони бились о заставы, Почуя пламенный простор!
И, пущены, взнеслись, заржали, Покинув алую тюрьму, И с медным топотом бежали, Послушны легкому ярму... и т. д.
"Отрок гордый" не появляется в самом стихотворении, но мы видим его в словах и песнях трех девушек Гелиад, влюбленных в него, толкнувших его на погибель и оплакивающих его "над зеленым Эриданом". И мучительно-завидна судьба того, о ком девушки поют такие песни!
И. Анненский тоже могуч, но мощью не столько Мужской, сколько Человеческой. У него не чувство рождает мысль, как это вообще бывает у поэтов, а сама мысль крепнет настолько, что становится чувством, живым до боли даже. Он любит исключительно "сегодня" и исключительно "здесь", и эта любовь приводит его к преследованию не только декораций, но и декоративности. От этого его стихи мучат, они наносят душе неисцелимые раны, и против них надо бороться заклинаниями времен и пространств.
Какой тяжелый, темный бред! Как эти выси мутно-лунны! Касаться скрипки столько лет И не узнать при свете струны!
Кому ж нас надо? Кто зажег Два желтых лика, два унылых? И вдруг почувствовал смычок, Что кто-то взял и кто-то слил их.
О, как давно! Сквозь эту тьму Скажи одно: – ты та ли, та ли? И струны ластились к нему, Звеня, но, ластясь, трепетали.
Неправда ль? Больше никогда Мы не расстанемся – довольно? И скрипка отвечала: "да", Но сердцу скрипки было больно.
Смычок все понял, он затих, А в скрипке эхо все держалось, И было мукою для них, Что людям музыкой казалось.
Но человек не погасил До утра свеч... и струны пели, Лишь утро их нашло без сил На черном бархате постели.
С кем не случалось этого? Кому не приходилось склоняться над своей мечтой, чувствуя, что возможность осуществить ее потеряна безвозвратно? И тот, кто, прочитав это стихотворение, забудет о вечной, девственной свежести мира, поверит, что есть только мука, пусть кажущаяся музыкой, тот погиб, тот отравлен. Но разве не чарует мысль о гибели от такой певучей стрелы?
Затем, минуя "Незнакомку" Блока, – о ней столько писалось, – я скажу еще б "Курантах любви" Кузмина. Одновременно с ними автором писалась к ним и музыка, и это положило на них отпечаток какого-то особого торжества и нарядности, доступной только чистым звукам. Стих льется, как струя густого, душистого и сладкого меда, веришь, что только он – естественная форма человеческой речи, и разговор или прозаический отрывок после кажутся чем-то страшным, как шепот в тютчевскую ночь, как нечистое заклинание.* Эта поэма составлена из ряда лирических отрывков, гимнов любви и о любви. Ее слова можно повторять каждый день, как повторяешь молитву, вдыхаешь запах духов, смотришь на цветы. Я приведу из нее один отрывок, который совершенно зачаровывает наше представление о завтрашнем дне, делает его рогом изобилия:
Любовь расставляет сети Из крепких шелков; Любовники, как дети, Ищут оков.
Вчера ты любви не знаешь, Сегодня весь в огне. Вчера меня отвергаешь, Сегодня клянешься мне.
Завтра полюбит любивший И не любивший вчера, Придет к тебе не бывший Другие вечера.
Полюбит, кто полюбит, Когда настанет срок, И, будет то, что будет, Что приготовил нам рок.
Мы, как малые дети, Ищем оков, И слепо падаем в сети Из крепких шелков.
Так искусство, родившись от жизни, снова идет к ней, но не как грошовый поденщик, не как сварливый брюзга, а как равный к равному.
IV. На днях прекратил свое существование журнал "Весы", главная цитадель русского символизма. Вот несколько характерных фраз из заключительного манифеста редакции, напечатанного в № 12: "Весы были шлюзой, которая была необходима до тех пор, пока не слились два идейных уровня эпохи, и она становится бесполезной, когда это достигнуто, наконец, ее же действием. Вместе с победой идей символизма в той форме, в какой они исповедывались и должны были исповедываться Весами, ненужным становится и сам журнал. Цель достигнута, и ео ipso средство бесцельно! Растут иные цели! Мы не хотим сказать этим, что символическое движение умерло, что символизм перестал играть роль идейного лозунга нашей эпохи... Но завтра то же слово станет иным лозунгом, загорится иным пламенем, и оно уже горит по иному над нами".
Со всем этим нельзя не согласиться, особенно если дело коснется поэзии. Русский символизм, представленный полнее всего "Весами", независимо от того, что он явился неизбежным моментом в истории человеческого духа, имел еще назначение быть бойцом за культурные ценности, с которыми от Писарева до Горького у нас обращались очень бесцеремонно. Это назначение он выполнил блестяще и внушил дикарям русской печати, если не уважение к великим именам и идеям, то, по крайней мере, страх перед ними. Но вопрос, надо ли ему еще существовать, как литературной школе, сейчас имеет слишком мало надежд быть вполне разрешенным, потому что символизм создался не могучей волей одного лица, как "Парнас" волей Леконта де Лиль, и не был результатом, общественных переворотов, как романтизм, но явился следствием зрелости человеческого духа, провозгласившего, что мир есть наше представление. Так что устаревшим он окажется только тогда, когда человечество откажется от этого тезиса – и откажется не только на бумаге, но всем своим существом. Когда это случится, предоставляю судить философам. Теперь же мы не можем не быть символистами. Это не призыв, не пожелание, это только удостоверяемый мною факт.
Очень-очень благодарна за Гумилёва. Пробуждение души божественными глаголами бывает не только у поэтов...
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 749
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
1
Отправлено: 28.11.07 18:51. Заголовок: Ирэна Вербловская "Горькой любовью любимый Петербург Анны Ахматовой. Молодой век":
...На высоких беззвучных лапах разведчика, пряча за спину еще не изобретенную смертоносную ракету, к миру подкрадывался ХХ век... Ахматова
Петербург - 1890-1910-е годы «На скупых страницах прозы, почти чудом дошедших до нас, так как Ахматова неоднократно уничтожала свои рукописи, она сообщает, что помнит Петербург еще 90 х годов XIX века. Если учесть, что родилась она в июне 1889 года в Одессе, в двухлетнем возрасте перевезена была в Царское Село, а в Петербурге бывала наездами, то это не начало 90-х годов, а последние годы XIX века. Скрытый текст
В то время Петербург населяло около полутора миллионов человек. Из всех столиц европейских государств он занимал 5-е место по численности населения, уступая Берлину, Лондону, Парижу и Вене3. "...Это в сущности Петербург Достоевского"4, - писала Ахматова, справедливо считая, что с начала 80-х до середины 90-х годов XIX века город почти не изменился. Россия Достоевского. Луна Почти на четверть скрыта колокольней. Торгуют кабаки, летят пролетки, Пятиэтажные растут громады В Гороховой, у Знаменья, под Смольным. Везде танцклассы, вывески менял, А рядом: "Henriette", "Basile", "Andre" И пышные гроба: "Шумилов-старший". Но, впрочем, город мало изменился. Не я одна, но и другие тоже Заметили, что он подчас умеет Казаться литографией старинной, Не первоклассной, но вполне пристойной, Семидесятых кажется годов. Особенно зимой, перед рассветом Иль в сумерки - тогда за воротами Темнеет жесткий и прямой Литейный, Еще не опозоренный модерном, И визави меня живут - Некрасов И Салтыков… Обоим по доске Мемориальной...2*
Город, который она считала своим, населен дорогими ей писателями и поэтами. Она прекрасно знала и с детских лет любила Некрасова. Но именами Салтыкова и Некрасова не исчерпывается перечень тех, кто жил и бывал в разное время поблизости от дома, где многие годы жила Ахматова3*. В доме № 24 по Литейному пр. жили Н.С. Лесков, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, Д.В. Философов. Но главное, что здесь не только сосредоточены десятки знаменитых писателей, прославивших русскую литературу, а то, что Петербург, по словам Ахматовой, "воспет первым поэтом". Это город Пушкина, любовь в которому выразилась не только в ее великолепном знании его творчества, но и в ее пушкиноведческих статьях и неугасаемом интересе к личности поэта, который был ей присущ до конца ее дней. Как не вспомнить строки из "Медного всадника", читая ахматовское признание в любви этому городу: Как люблю, как любила глядеть я / На закованные берега. Да и в облике для нее дороже всего были черты пушкинского Петербурга. Вообще, набережные многочисленные реки, вся природная среда, создающая неповторимость и особый колорит города, глубоко трогали ее: "...была в Неве высокая вода...", "...и к брюху мостов подступает вода...", "...широких рек сияющие льды...", "Как ты можешь смотреть на Неву...". Набережные Невы, распахнутые к Неве площади, мосты - места любовных свиданий и драм ее лирической героини.
"Пятиэтажные громады" - в приведенном выше стихотворении - те новые дома, которые строились в городе на рубеже ХХ века и в первые его десятилетия преимущественно в стиле модерн. Примером могут служить первые по нечетной стороне дома на улице Восстания - "у Знаменья", дома № 4, 6 по Гороховой - "В Гороховой", дом № 38 по Суворовскому - "под Смольным". Не только увеличивается объем зданий - отсюда ахматовское "громады", - но в отделке используются до той поры не употреблявшие материалы, такие как металл, стекло, глазурованная плитка, куски гранита, создающие впечатление необработанного камня. Вместо строгих четких линий в оформлении фасадов появляются плавные, овальные, что типично для модерна. В это же время строятся дома в эклектической манере. Это было смелым новшеством в городе с классической архитектурой. Поэтому Ахматова пишет: "еще не опозоренном модерном". Ахматова горячо любила архитектуру пушкинского Петербурга с его четкими объемами, светлыми красками и убранством, свойственным классической архитектуре. К этому надо прибавить те шедевры архитектуры, которые были уже в допушкинскую пору, и в первую очередь яркий, синий с белым расстреллиевский ансамбль Смольного монастыря. "...В окраске домов очень много красного, багрового, розового, и совсем не было этих бежевых и серых колеров, которые так уныло сливаются с морозным паром или ленинградскими сумерками..."5 Ахматова предпочитала в окраске домов удачно подобранный оттенок розового или голубого6. Это напоминало ей Италию, зодчие которой щедро отдавали свой талант строительству Петербурга4*.
Новое строительство она не воспринимала, в этом отношении ее вкусы были устойчиво консервативны. Но архитектурная среда города менялась у нее на глазах. Так, кроме модерна и эклектики, город обретает постройки в "русском" или, точнее, в "ложно-русском" стиле. Это храм Спаса-на-Крови, построенный по проекту архитектора А. Парланда; не дошедший до нас, уничтоженный в 1933 году, храм Спаса-на-Водах, построенный по проекту архитектора М. Перетятковича как копия древнерусской церкви Покрова-на-Нерли. Перед именными досками, установленными в этом храме в память о погибших в русско-японской войне моряках, всегда горели лампады. Это было напоминанием о Цусиме. ("...Призрак цусимского ада", "...и облака сквозили кровавой цусимской пеной" и еще не одно упоминание о Цусиме, которая была для Ахматовой, как она вспоминает, первым сильным потрясением). Благодаря этому храму, построенному за Адмиралтейским каналом на продолжении Английской набережной. Цусима казалась не столь далекой. В том же "русском" стиле построен архитекторами А. Гогеном, В. Ивановым, В. Гаугером дом Офицерского собрания - Литейный, дом 20, где неоднократно бывала Ахматова.
Начало ХХ века характеризуется интенсивной застройкой правого берега Невы. К этому времени Петербургская сторона (Петроградская) была преимущественно деревянной. Еще и в послевоенные годы в конце Каменноостровского проспекта стоял двухэтажный страшно обветшавший деревянный дом, постройка которого приписывалась А. Воронихину. На Каменноостровском проспекте едва ли не единственным каменным зданием был дом на углу Б. Монетной улицы, построенный Л. Шарлеманем в 30-х годах XIX века для сиротского заведения, куда в 1844 году был переведен из Царского Села Александровский лицей. В начале ХХ века в нем, кроме учебного заведения, располагался музей А.С. Пушкина.
К 200-летию Санкт-Петербурга, в 1903 году, был построен Троицкий мост. Он связал северную Петербургскую сторону с центром и дал возможность развернуть строительство тех хорошо нам известных зданий, целых кварталов, которые сейчас представляют Петроградскую сторону. В основном вся застройка Петроградской стороны - Каменноостровского, Большого, Геслеровского проспектов и прилегающих улиц - приходится на 1903-1913 годы. В 1904 году был построен архитектором А. Гогеном особняк для балерины Кшесинской, а в 1906 году началось строительство здания на Каменноостровском, дом 5, рядом с небольшим особняком графа Витте. В начале 1910-х годов по проекту архитектора С. Кричинского построена магометанская мечеть, ставшая доминантой этой части города. Тогда же был возведен по проекту архитекторов Ю. и Л. Бенуа огромный дом 26-28 по Каменноостровскому. Так что современный облик этого района складывался на глазах у Ахматовой. Вплоть до самой войны жители Петроградской стороны, отправляясь на другой берег Невы, говорили, что они едут "в город". На Петроградской в 1910-е годы жили друзья Ахматовой - М. Лозинский, О. Мандельштам. А в последние годы жизни и сама Ахматова жила на Петроградской стороне.
Облик города неразрывно связан с городским бытом, который Ахматова прекрасно знала. Это особенно интересно, потому что сама в своей повседневной жизни она уделяла быту самое минимальное внимание. Первые ее впечатления о городе в прозе: "Это Петербург дотрамвайный, лошадиный, конный, коночный, грохочущий и скрежещущий, лодочный, завешанный с ног до головы вывесками, которые безжалостно скрывали архитектуру домов"7. Через какое-то время она прибавит, что, когда устроили комсомольский субботник и убрали старые вывески, архитектура города обнаружилась: "Хорошая архитектура, наличники, кариатиды, но что-то ушло, стало мертвей. Достоевский его видел еще в вывесках"8. В начале века вывески были непременным атрибутом городского убранства. Часто их создавали маститые художники. Поэтому неудивительно, что Ахматова перечисляет самые разнообразные вывески: менял, ресторанов, даже гробовых дел мастера Шумилова-старшего. Известный художник, оформивший сборник стихов Ахматовой "Подорожник", М.В. Добужинский позже писал в своих мемуарах: "Меня занимали и окна "гробового мастера" Шумилова - там выставлены гробы на овальных щитах, настоящие белые и черные страусовые перья... и длинные картинки, изображающие похоронную процессию с лошадьми в попонах и с факельщиками около лестниц... А совсем старинными были и золотая виноградная гроздь, висевшая над виноторговлей "К.О. Шитт 1818" (всегда в подвале углового дома), и золотой ботфорт со шпорой... на Владимирской, столько привычные в Петербурге золотые кренделя под короной немецких булочных..."9. Добужинский как будто комментирует строки ахматовских стихов Вспоминая в 60-е годы город на рубеже XIX и ХХ веков, она напишет, что он был "с головы до ног увешан безобразными вывесками". "Внутри Гостиного двора тучи голубей, в угловых нишах галерей большие иконы в золоченых окладах и неугасимые лампады. Нева в судах. Много иностранной речи"10, - вспоминает Ахматова. Петербург конца 90-х годов XIX - начала ХХ века делился довольно четко на центральную благоустроенную, аристократическую часть с многоэтажными домами (Невский проспект, Литейный проспект, часть Васильевского острова, часть Петроградской стороны), на торгово-ремесленную часть, где было немало деревянных домов на тихих улицах (Коломна) и окраину - район у Обводного канала, районы застав Невской, Нарвской, Московской, Выборгская сторона11. Ахматова прекрасно знала и парадный город, и окраины ...А я один на свете город знаю / И ощупью во сне его найду.
В начале ХХ века было еще много великолепных деревянных домов на Каменноостровском проспекте и вокруг Царскосельского вокзала. Еще лучше были двухэтажные особняки XVIII века, иногда построенными большими зодчими. Вблизи Царскосельского вокзала проходил Введенский канал, по берегам которого стояли живописные дачи. После Великой Отечественной войны их почти не осталось, а канал был засыпан в 50-х годах ХХ века. Деревянные дома в значительной мере разобрали на топливо в 1919 году, но окончательно сожгли не тогда, а в буржуйках 1941-1942 годов. Как пишет Ахматова: "Плохая им досталась доля", - не без горечи цитируя Лермонтова12. Ахматова называет город "лодочным", поскольку летом переправа на противоположный от центра берег зачастую осуществлялась лодками. За пять копеек можно было в восьмиместном ялике переплыть на другой берег реки. Строго по расписанию ходили паромы. В начале ХХ века лед был крепким, зимы морозными и прямо по льду по рельсам шел трамвай5*. По современным меркам мы бы назвали его трамвайчиком. Лед прекрасно выдерживал такую нагрузку. В 10-е годы ХХ века по Неве и ее рукавам проходили маршруты многочисленных пассажирских пароходиков, позднее получивших название "речных трамваев". Они обслуживали три постоянных маршрута: "продольный" - вверх по Неве от Васильевского острова, линию по Фонтанке - от Калинкина моста и через Неву на Выборгскую сторону и "островной" - от Летнего сада до Крестовского острова с множеством остановок на пути. Последним маршрутом Ахматова пользовалась многократно, так как на Крестовском острове жил ее отец13. Потеряв со временем свою транспортную функцию, "речные трамваи" стали прогулочно-экскурсионными, но остались неотъемлемой частью городского пейзажа. Cardan solaire на Меншиковом доме. / Подняв волну, проходит пароход. О, есть ли что на свете мне знакомей, / Чем шпилей блеск и отблеск этих вод! Так писала Ахматова в 1941-м...
За исключением стоящих с ХIХ века Николаевского (1850) и Литейного (1879), остальные мосты в центре города появились в ХХ веке. Троицкий в 1903-м, Охтинский, или мост Петра Великого, в 1908-1911 годах, Исаакиевский деревянный стоял против Сенатской площади с 1912 года, когда началось строительство Дворцового моста. Дворцовый мост был открыл летом 1916 года, но ограда была еще несколько десятилетий деревянной. Исаакиевский мост, освещаемый керосиновыми фонарями, сгорел в одночасье в июне 1916 года, когда из трубы проходившего под ним буксира вылетела искра, от которой загорелся хранившийся тут же, на мосту, керосин. Это произошло как раз в тот день, когда Ахматова уезжала из Петрограда в Севастополь. Она видела этот пожар. "...Деревянный Исаакиевский мост, пылая, плывет к устью Невы, а я с моим спутником с ужасом глядим на это невиданное зрелище"14. Зрелище было действительно впечатляющее - огонь, отражающийся в воде, недоступный для пожарных, - и страшно, и красиво! С причаливавших лодок весной шла бойкая торговля невской корюшкой и плотвой. У Тучкова моста на обоих берегах реки, т.е. на Петроградской стороне и на Васильевском острове, размещались два "пеньковых буяна" - два грандиозных амбара для льна и пеньки.
Ахматова называет город той поры "дотрамвайным". Основным общественным транспортом были конки - конно-железные дороги. Одноэтажный или двухэтажный вагон по рельсам везла лошадь или две. У двухтэтажного вагона крыши не было. На втором этаже (на империале), куда вела крутая винтовая лестница, посредине стояла двухсторонняя скамейка, на которой пассажиры сидели спиной друг к другу. Внизу же вдоль стен вагона были обычные скамьи. Проезд стоил 3-5 копеек внизу, 2 копейки наверху. Первый трамвай был пущен в Петербурге в 1907 году. За пять лет трамвай почти полностью вытеснил конку. В 1913 году в городе существовало уже 14 трамвайных маршрутов. По сравнению с вагоном конки трамвай был очень красив - снаружи вагон снизу красный, сверху белый. У него - большие окна, поэтому внутри было светло, сверкали медные поручни, ручки и лакированная отделка стен. Проезд на трамвае стоил не дороже, чем конкой15. Кроме трамвая, приводимого в движение электричеством, был еще паровой трамвай. Жители называли его паровичком. Паровик идет до Скорбящей, / И звоночек его щемящий / Откликается над Невой. Паровик - это поезд из 5-6 вагонов. Паровоз закрыт металлической коробкой, из-под которой во время движения шел густой дым. Машинист все время звонил в звоночек, предупреждая прохожих. Маршрутов было два. Один проходил от Знаменской площади к Троицкому полю, к церкви Всех Скорбящих Радости. Когда был установлен памятник Александру III, кольцо перенесли со Знаменской площади на 1-ю Рождественскую улицу, туда, где теперь тупик из-за построенных "номеров" принадлежавших барону Фредериксу, а теперь модернизированных под один из корпусов гостиницы "Октябрьская". Основная часть маршрута проходила по Шлиссельбургскому тракту, что диет вдоль Невы, и поэтому звоночек откликался над Невой. Второй маршрут проходил на Выборгской стороне от клиники Вилие (от того здания, лицом к которому стоит памятник Боткину), т. е. от угла Сампсониевского проспекта и Боткинской улицы до парка в лесном (парк Лесотехнической академии). Вагон паровичка освещался лишь висевшим на пуговице у кондуктора фонариком, а стоимость проезда была от 12 до 20 копеек. Таким был общественный транспорт.
Но, разумеется, был и индивидуальный. Так, Ахматова вспоминает первые автомобили: "Мне было 10 лет. Живущий поблизости гусарский офицер выезжал на своем красном и дикого вида автомобиле, проезжал квартал или два, затем машина портилась, и извозчик вез ее с позором домой"16. Эту сцену она наблюдала в Царском Селе. Но в 10-х годах появились автотакси. Стоянка была в центре города, около Гостиного двора. Легковые машины были заграничные, разных фирм и фасонов. Их шоферы одевались так, чтобы соответствовать новой диковинке: каскетка на голове, краги на рукавах. Но все же слова из "Петербургских строй" О. Мандельштама: "Летит в туман моров вереница" - преувеличение. Не так уж много было этих "моторов"! Индивидуальным транспортом являлась преимущественно извозчичья пролетка. В пролетке чаще всего и ездила А. Ахматова. Легковых извозчиков в городе насчитывалось около 15 тысяч17. У них была своя форма одежды и обязательная бляха с номером. Экипах-пролетка должен был иметь приличный вид, так же как лошадь - исправную сбрую. Экипаж имел подъемный верх, а у извозчика был специальный кожаный фартук для седока - укрывать ноги во время дождя. Сам же извозчик сидел на облучке и ничем от дождя защищен не был. Ахматова пишет: "Зато какой был запах мокрой кожи в извозчичьей пролетке с поднятым верхом во время дождя. Я почти все "Четки" сочинила в этой остановке..."18. "Грохочущим и скрежещущим" Ахматова называет город оттого, что мостовые были покрыты булыжником. Лишь проспекты в центре города мостились брусчаткой, т.е. диабазовыми плитками. некоторые улицы и проспекты имели торцовые мостовые, т.е. шестигранные колобашки пригонялись друг к другу на деревянной, а позже бетонной основе. Это были самые удобные, мягкие, бесшумные и красивые покрытия. Постепенно в городе брусчатку заменили на торец, булыжник на брусчатку. Ахматова запечатлела торцовую мостовую в строчках, обращенных к О. Судейкиной: И топтала торцы площадей Ослепительной ножкой своей... Знала она и отнюдь не аристократические районы города: А вокруг старый город Питер, Что народу бока повытер (Как народ тогда говорил), - В гривах, сбруях, мучных обозах, В размалеванных чайных розах И под тучей вороньих крыл.
Сбруи и мучные обозы, размалеванные розами чайные, чашки, чайники, самовары в чайных, где грелись ломовые извозчики, - все это принадлежность рынков и постоялых дворов. Когда Ахматова размышляет о своей "Поэме без героя", о попытках ее "заземлить", она упоминает и Вяземскую лавру, что была вблизи Сенного рынка, и Горячее поле, и ряд других мест городской окраины. Горячее поле - место городской свалки, где от тления всегда шел пар. Ахматова пишет о Горячем поле за Невской заставой. Оно располагалось за церковью Всех Скорбящих Радости. Горячее поле - место, где обитали бездомные, бродяги. Существовало Горячее поле и на Забалканском проспекте, на месте, где стоят дома № 79-81 по Московскому проспекту, неподалеку от Московской заставы. В темном воздухе злоба и воля, Тут уже до Горячего поля, Вероятно, рукой подать... А вот и другая окраина: За заставой воет шарманка, Водят мишку, пляшет цыганка На заплеванной мостовой.
На окраинах мостовые были действительно заплеваны семечной лузгой. Так что Ахматова абсолютно точна в своих описаниях города, отметив эту характерную деталь. Цыгане, сохранившие и до наших дней свой особый национальный колорит и в облике, и в образе жизни, стояли таборами за Невской заставой и в Новой деревне. Во времена народных гуляний на Царицыном лугу они даже имели свой балаган. Город был многонациональным с самого основания. К 1900 году в Петербурге, согласно переписи населения, из 1000 жителей 874 человека считали родным русский язык, 35 - немецкий, 32 - польский, 13 - финский, 9 - еврейский19. Если же говорить о вероисповедании, то, помимо подавляющего большинства православных здесь жили протестанты, католики, иудеи, магометане. Буддисты же самостоятельной общины не имели, и построенный в начале века храм имел представительное значение.
В городском пейзаже Ахматовой присутствует фабричная и портовая жизнь. В "дымный полдень" в свой единственный визит к Блоку, в дом на углу Офицерской улицы и набережной р. Пряжки, у морских ворот Невы, где из окна она видела предпортовую приморскую часть города с судостроительными верфями и ...малиновое солнце над лохматым сизым дымом... Дым шел не только от фабричных и заводских труб. Отопление в городе было преимущественно печное. Топили дровами, и из многочисленных труб шел дым: ...Дым плясал вприсядку на крыше... И в других стихах: Ветер душный и суровый С черных крыш сметает гарь.
Дровами забивали подвалы домов, на пустырях отводились для них места, впрочем, поленницы были на всех площадях, даже на парадных, не говоря уже о внутренних дворах, где из-за дров почти не оставалось свободного места. Когда от реки по городу везли дрова, на всех людных перекрестках, обязательно сбрасывали несколько поленьев. Зимой на улице можно было греться около костра. ...Вкруг костров кучерская пляска... В "Поэме без героя": Были святки кострами согреты, И валились с мостов кареты... Костры на площадях и перекрестках - характерный признак зимнего Петербурга. А спуски с мостов стали со временем более пологими, когда постепенно, в связи с асфальтированием набережных, изрядно поднялся их уровень.
Из этих деталей складывается внешний облик города. Ахматова любила город и хранила в своей памяти самые разнообразные подробности его жизни. В конце 50-х годов, вспоминая 10-е, она писала, что на парадных лестницах жилых домов были высокие зеркала, запахи дорогих сигар или духов проходивших господ и дам, тогда как на черной лестнице пахло жженым кофе, постным маслом на масленицу, корюшкой весной и всегда кошками. Она помнила звуки двора - точильщика, приглашавшего точить ножи и ножницы, старьевщика, кричавшего: "Халат! Халат!"2 Электричество стало входить в быт города с 1883 года. Тогда осветили Невский от Б. Морской до набережной Фонтанки. Первые электростанции появились на барках на реках Мойке и Фонтанке. К 1900 году в городе уже было 294 частные электростанции21. В первую очередь электрическое освещение в квартирах появилось в центральных районах города, а также в новых домах, строительство которых велось с расчетом на максимальный комфорт. Следует отметить, что в начале века даже в тех квартирах, где появилось электричество, оно было не во всех комнатах (например, его не было на кухне), и его дополняли и частично дублировали керосиновые лампы и свечи, так как электричество часто гасло: ...И вот - в столовых и гостиных, Над грудой рюмок, дам, старух, Над скукой их обедов чинных - Свет электрический потух. К чему-то вносят, ставят свечи...6*
Как о чуде пишет О. Мандельштам о квартире, где жил на 4-й Рождественской В. Шилейко: "Кнопки коснется рукой, сам зажигается свет!"22 Освещение электричеством всего города относится лишь к 20-м годам. В середине 20-х годов, согласно плану ГОЭЛРО, происходит сплошная электрификация города. Ток дала построенная на Волхове ГЭС.»
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 750
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
1
Отправлено: 28.11.07 19:34. Заголовок: Ирэна Вербловская "Горькой любовью любимый Петербург Анны Ахматовой. Молодой век":
Петербург - 1890-1910-е годы (продолжение): «Весной 1910 года Ахматова вышла замуж на Николая Гумилева и с осени поселилась в доме у своей свекрови А.И. Гумилевой в Царском Селе. А в октябре 1912 года Гумилев был зачислен на историко-филологический факультет Петербургского университета, и они с Ахматовой сняли комнату поблизости, в доме № 17 по Тучкову переулку, и лишь на последние дни недели обычно уезжали в Царское Село. Скрытый текст
Был переулок снежным и недлинным, И против двери к нам стеной алтарной Воздвигнут храм Святой Екатерины... В повседневном обиходе они называли свой адрес "Тучкой", а описание его местонахождения в приведенных строчках фотографически точное. В двух кварталах от "Тучки", на углу Большого проспекта и 1-й линии (Ахматова ошибочно называет 2-ю линию), в доме, где, как она правильно пишет, располагается парикмахерская, был ресторан "Кинши". Они с Гумилевым иногда ходили туда завтракать, и порой к ним присоединялся снимавший на Кадетской линии комнату О. Мандельштам. Когда-то в этом ресторане пропил казенные часы М. Ломоносов, замечает она. До чего Ахматова любила такие полуанекдотические детали! Никогда не упускала случая ими поделиться7*. Однако дом, в котором располагался ресторан, был построен в 80-х годах XVIII века, через 15-20 лет после смерти Ломоносова. Так что в этом ресторане Ломоносов не бывал. Но, возможно, на этом месте во времена Ломоносова стоял другой дом с питейным заведением. Вспоминая 10-е годы, Ахматова писала: Я, тихая, веселая, жила На низком острове, Который, словно плот, Остановился в пышной невской дельте. Сравнение Васильевского острова с плотом особенно правомерно, когда смотришь на Стрелку8*. Но не надо забывать, что плот – это что-то зыбкое, не очень надежное. Это даже не лодка. Да и весь город, не имея опоры, плывет куда-то: ...город плыл По неведомому назначенью По Неве иль против теченья... Мы встретим у нее и такие строчки: ...Достоевский и бесноватый, Город в свой уходил туман... Упоминание Достоевского в ее стихах не единично и не случайно. "Омский каторжанин все понял и на всем поставил крест", – прочтем мы у Ахматовой. Но вот текст из "Подростка" Достоевского: "...мне сто раз среди этого тумана задавалась странная и навязчивая греза: – А что как разделится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе этот гнилой склизкий город, поднимется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди него, пожалуй, для красы бронзовый всадник на жарко дышащем загнанном коне..."23. Как это близко к ахматовскому "город в свой уходил туман". А может быть, над ней имели власть строки И.Ф. Анненского, которого она считала своим учителем: А что было у нас на земле, Что вознесся орел на двуглавый, – В темных лаврах гигант на скале. Завтра станет ребячьей забавой... ...Ни кремлей, ни чудес, ни святынь, Ни миражей, ни слез, ни улыбки. Только камни из мерзлых пустынь Да сознанье проклятой ошибки... Она остро чувствовала какое-то неблагополучие в атмосфере города, может быть даже его обреченность. Поэтому город был "горькой любовью любимый". Во всяком случае, она всегда ощущала исключительность этого особенного, "задуманного" города. "Опальный, кромешный, милый", – напишет она много позже.
Если архитектура города – его анатомия, быт – физиология, то духовная жизнь – это его культура. Как уже сказано выше, в 1912 году Н. Гумилев поступил на романо-германское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета. Факультет имел богатые научные и литературные традиции. Для людей ахматовского круга важно, что когда-то, еще в 80-е годы XIX века, здесь учился И.Ф. Анненский. Но и такой известный старший современник, как Д.С. Мережковский, тоже был выпускником Петербургского университета... Гумилев занимался старофранцузским языком. Его однокурсником был поступивший в 1911 году на этот же факультет О. Мандельштам9*. С академической программой справлялись они с грехом пополам. Но оба посещали Пушкинский семинарий, как тогда называли занятия, которые вел С.А. Венгеров, бывший выпускник, а в те годы профессор университета. Думается, что та блестящая плеяда пушкинистов, с которыми тесные дружеские отношения свяжут Ахматова – Б. Томашевский, Б. Эйхенбаум, Б. Энгельгардт, – появилась благодаря этому семинару. Вспоминая студенческие годы, Ю. Тынянов писал: "На своем отделении больше всего занимался у Венгерова, который был старым мастером, а не казенным профессором и любил вспоминать свои встречи с Тургеневым. Его Пушкинский семинарий был скорее литературным обществом, чем студенческими занятиями. Там спорили обо всем: спорили о сюжете, стихе..."24. Б.М. Энгельгардт, например, работал над статьей "Историзм Пушкина", которую детально обсуждали. "Сияло солнце Александра" в стихах Мандельштама – дань преклонения перед великим гением Пушкина, образ, возникший не без влияния этих университетских занятий. Вне аудиторий студенты чаще всего обрались в знаменитом университетском коридоре. В старинном здании Петровских коллегий фасад, выходивший во двор, представлял собой открытую галерею. Это напоминало о том, что Доменико Трезини – первый архитектор здания – был итальянцем... Архитектор А.Ф. Щедрин в 30-х годах XIX превратил второй этаж этой галереи в коридор с венецианскими окнами. Одна сторона коридора – окна, заменившие аркаду галереи, другая – сплошь идущие, оставляющие лишь проемы дверей, книжные стеллажи университетской библиотеки. Коридор не очень широк, но зато длина его почти 400 метров. Такой интерьер уникален. В. Шкловский писал: "Студенты ходили в университетском коридоре, считая, что именно здесь с криком решаются все планы будущего. Шумели. Бастовали. Спорили. Стояли в очередях. Решали научные вопросы"25. Удивительно совпали эти слова с ахматовскими строчками: Коридор Петровских коллегий Бесконечен, гулок и прям. Что угодно может случиться, Но он будет упрямо сниться Тем, кто нынче проходит там...
В то время, когда друзья Ахматовой были студентами, женщин в университет не допускали. Для них существовали частные бестужевские курсы. Там преподавали те же профессора, предъявлялись те же требования. Эти Высшие женские курсы располагались поблизости от университета, на 10-й линии Васильевского острова, 33. Большинство женщин высшее образование получали в Европе. Многие из них наравне с мужчинами работали в многочисленных музеях столицы. В начале ХХ века в Петербурге было несколько десятков музеев. Их разнообразию мог бы позавидовать и современный город. Путеводитель 1903 года называет 24 музея. Среди них есть те, что и сейчас работают в городе, есть и такие, что до наших дней не дожили. В их числе: Музей М.Ю. Лермонтова на Ново-Петергофской (Лермонтовском пр.), Музей А.С. Пушкина в Александровском лицее, Музей общества спасения на водах, Императорский сельскохозяйственный музей, Технический музей, принадлежащий Императорскому русскому техническому обществу, Педагогический музей военно-учебных заведений, Музей мясной патологии при городской бойне... Особое внимание хочется обратить на художественные музеи. Это музей барона Штиглица, Музей общества поощрения художников на Б. Морской, открытый в Михайловском дворце в 1898 году, Музей Александра III (ныне Русский музей) и Эрмитаж. Эти музеи формировали художественный вкус Ахматовой. Им она обязана своим великолепным знанием русского и мирового изобразительного искусства. Она начала посещать Эрмитаж еще в детстве, когда, как она вспоминает, отец возил ее в гимназической форме туда или в Мариинский театр. Она признавалась, что в европейской живописи ей ближе всего большие полотна испанцев, а Эль Греко всегда вызывал ее восхищение26. В ее воображении возникает ...посланец давнего века Из заветного сна Эль Греко... А в вариантах "из заветнейших снов Эль Греко", "что сошел с полотна Эль Греко" – этот персонаж "Поэмы без героя" пришел к ней через живопись великого мастера. В другом месте "Поэмы", описывая Владыку Мрака, она говорит: Маска это, череп, лицо ли - Выражение злобной боли, Что лишь Гойя мог передать. Ахматова говорила, что любит леонародвскую "Мадонну Литту" за прозрачный голубой фон – воздух в этой картине. "Мадонна Литта" – одна из знаменитейших картин эрмитажного собрания. Воспитанный Эрмитажем художественный вкус позволил Ахматовой обратиться в своей поэзии к живописным образам, запечатленным на полотнах, которых нет в Эрмитаже. Так, "Весна" Боттичелли напоминает ей о далекой к этому времени (1940) подруге О. Судейкиной: ...вся в цветах, как "Весна" Боттичелли... Со временем она подружилась со многими сотрудниками Эрмитажа. Многолетняя дружба связывала ее с тонким и глубоким искусствоведом Антониной Николаевной Изергиной. Не менее значителен для Ахматовой был и Русский музей. Особо она выделяла картины Сурикова как в Русском музее, так и в Третьяковской галерее, "Какой сумасшедший Суриков мой последний напишет путь?..", "Мне с Морозовою класть поклоны...". А личных друзей у Ахматовой в Русском музее было не меньше, чем в Эрмитаже. Достаточно сказать, что в течение 16-ти лет спутником ее жизни был человек, определявший художественную политику музея, – Н.Н. Пунин. Иногда она приходила в музей с томиком стихов. Так, посмертно опубликованную книгу И. Анненского "Кипарисовый ларец", оказавшую на нее огромное влияние, она впервые прочла, сидя в Брюлловском зале Русского музея. Книга вышла вскоре после его кончины.
Именно в тот, 1910 год началась петербургская жизнь взрослой Ахматовой. Это был год великих утрат. Таким и запечатлелся он в ее поздних записях: "10-е годы начались с похорон Л. Толстого, Врубеля, Комиссаржевской". Этими словами она подводит итог ушедшей эпохе. Парадоксальность этой фразы заключается в том, что похоронами ничего не начинается... И М. Врубель, и В. Комиссаржевская похоронены на петербургских кладбищах – Врубель на Новодевичьем, неподалеку от могил Некрасова и Тютчева – любимых поэтов Ахматовой, а Комиссаржевская – в Александро-Невской лавре, вблизи от могил Достоевского и Чайковского. Ахматова не раз упоминает М. Врубеля в своих "Записных книжках". Это и "Врубель вдохновенный", и мистицизм, присутствующий в его полотнах: "Тень Врубеля, от него все демоны ХХ века, и первый – он сам"27. В Демоне Врубеля она узнает лермонтовского Демона. Несколько раз в своих записках она приводит блоковское описание голоса Комиссаржевской: "...Комиссаржевская голосом своим вторила мировому оркестру. Оттого ее требовательный и нежный голос был подобен голосу весны. Он звал нас безмерно дальше, чем содержание произносимых слов"28. В ее голосе, его модуляциях было что-то похожее на музыку – не поддающееся словесному воплощению, но влияющее на слушателя независимо от произнесенных слов. "...Возможность звать голосом неизмеримо дальше, чем это делают произносимые слова", В.М. Жирмунский и имеет в виду, говоря о "Поэме без героя"29. Это по-особенному роднило Ахматову с великой актрисой прошлого. Театральный мир всегда был близок Ахматовой.
Особая роль среди драматических театров выпала Александринке, где одно время работал режиссером Всеволод Эмильевич Мейерхольд. Позже у него был уже свой театр. Новаторство режиссера Мейерхольда не одно десятилетие было незаурядным явлением на петербургской-петроградской и даже ленинградской сцене, и рассказ об этом будет ниже. Не меньше любила Ахматова знаменитую Мариинку. На сцене Мариинского театра ставили балет Стравинского "Петрушка". Ахматова считала Стравинского гениальным композитором, и в стихах ее встречается "Петрушкина пляска". В 10-е годы Мариинский театр был для нее неразрывно связан с музыкой Стравинского. ...театр Мариинский Он предчувствует, что Стравинский, Расковавший недра души, Ныне юноша, обрученный С девой Музыкой. Обреченный Небывалое совершить30. "...судьба Стравинского ... не осталась прикованной к 10-м годам ... творчество его стало высшим музыкальным выражением духа ХХ века", – писала она много позже31. Балет Ахматова любила и хорошо знала. Ей были понятны его условный язык и пластика. неоднократно она пыталась написать балетное либретто на тему своей "Поэмы". Но это будет в другое время. Но летит, улыбаясь мнимо, Над Мариинской сценой prima Ты – наш лебедь непостижимый... Эти строчки посвящены несравненной балерине Анне Павловой. Актрисой и танцовщицей была ближайшая подруга Ахматовой Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина – адресат многих стихов Ахматовой и одна из ключевых фигур "Поэмы без героя". В позднейшие времена Ахматова дружила с балериной Мариинского театра Татьяной Михайловной Вечесловой. Познакомившись с композитором Артуром Лурье, она писала на его музыку либретто блоковской "Снежной маски": И во сне мне казалось, что это Я пишу для Артура либретто, И отбоя от музыки нет... (Вариант "Поэмы без героя"). Не только балет, но и оперу в Мариинском театре она знала прекрасно. Прослушала, и не по одному разу, все оперные спектакли. Бывала она и в Михайловском театре.
Особое место в культурной жизни города занимали концертные залы. Ахматова, любившая с юности серьезную музыку, посещала концерты в Малом (Глазуновском) зале консерватории, в Капелле, в зале Городской думы. А когда Филармоническое общество в 1915 году заняло здание бывшего Дворянского собрания, стала завсегдатаем хорошо по сей день известного Большого зала филармонии. Высокий уровень музыкальной культуры и исполнительского мастерства обеспечивала возглавляемая сначала Н. Римским-Корсаковым, затем А. Глазуновым Консерватория. Учились в Консерватории М. Юдина, знаменитая пианистка, Д. Шостакович – на фортепианном и композиторском отделениях. С обоими Ахматова была знакома. Одним из педагогов Консерватории были Изабелла Венгерова, родственница О. Мандельштама, – будущая наставница Вана Клиберна. Многие годы центром музыкальной жизни был Павловский Вокзал. Ахматова вспоминала: "Запахи Павловского Вокзала. Обречена помнить их всю жизнь, как слепоглухонемая. Первый – дым от допотопного паровозика, который меня привез, – Тярлево, парк, salon de musique (который называли "соленый мужик"), второй – натертый паркет, потом что-то пахнуло из парикмахерской, третий – земляника в вокзальном магазине (павловская!), четвертый – резеда и розы (прохлада в духоте) свежих мокрых бутоньерок, которые продаются в цветочном киоске (налево), потом сигары и жирная пища из ресторана"32.
Но главное, конечно, это звуки. Многие годы бессменным дирижером в Павловске был Н.В. Галкин, культивировавший серьезную музыку и горячо любивший творчество П.И. Чайковского. Каждый сезон он начинал с какой-нибудь симфонии Чайковского. На окраине, почти в предместье, были разнообразные увеселительные заведения. На Новодеревенской набережной была знаменитая "Вилла Родэ". Там в 1910 году Блок написал "В ресторане". Стихи были адресованы сидевшей за другим столиком актрисе Е.А. Нелидовой: Я сидел у окна в переполненном зале, Где-то пели смычки о любви, Я послал тебе черную розу в бокале Золотого как небо аи. Предпоследняя строчка приобретает для Ахматовой особое значение при создании ею образа Блока как одного из своих современников в "Поэме без героя": Плоть, почти что ставшая духом, И античный локон над ухом - Все таинственно в пришлеце. Это он в переполненном зале Слал ту черную розу в бокале... В конце XIX века в Россию с Запада приходит кино. В мае 1896 года в театре "Аквариум" (где сейчас "Ленфильм" – на Каменностровском, до 10) были показаны "живые фотографии" синематографа Люмьера. Появление на неподвижном экране движущихся фигур и поезда произвело огромное впечатление на зрителей33. Перед Первой мировой войной только на Невском было 18 кинотеатров. Самые известные – "Паризиана", "Пикадилли", а на Петроградской стороне – "Молния". Долгие годы кино называли "великим немым", так как еще не была изобретена звуковая дорожка. Артисты кино были, по существу, мимическими актерами. Именно в 10-е годы впервые появился на экране великий Чаплин, как называла его Ахматова – светило. Это необыкновенный актер навсегда занял особое место в сознании Ахматовой. Свою автобиографию она начинает словами: "Я родилась в один год с Чарли Чаплином...". В ее поздних стихах встретятся строчки: "...такое выдумывал Кафка и Чарли изобразил".»
Арина Родионовна
постоянный участник
Сообщение: 864
Зарегистрирован: 24.08.07
Откуда: Россия, Москва
Репутация:
3
Отправлено: 28.11.07 19:38. Заголовок: Хорошо...
Хорошо.
Арина Родионовна
постоянный участник
Сообщение: 866
Зарегистрирован: 24.08.07
Откуда: Россия, Москва
Репутация:
3
Отправлено: 28.11.07 20:02. Заголовок: Это, конечно, очень ..
Это, конечно, очень интересно! Правда! НО! Посмотрите в заглавие темы. Куда смотрит Сверчок? Это же всё не по теме! Может, это всё роскошество перенести в другую тему? У нас, у нянь, должон быть порядок во всём!
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 752
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
1
Отправлено: 28.11.07 20:06. Заголовок: А.Р.
Шершелафам. (А мы - за ними: еле поспевали.) Но Вы, как всегда... Никакого отношения к Коломне Н.С. не имел, разве что - через А.А. Стоп: в Коломне жил Блок. Согласитесь - это уже КОЕ-ЧТО! Гумилев - Гржебин - Блок: 30 марта 1919 - Петроград (справа, кажется, Одоевцева?). Ещё фото Николая Гумилева в гражданском.
Дьявол не выдал. Мне всё удалось, Вот и могущества явные знаки. Вынь из груди моей сердце и брось Самой голодной собаке. Больше уже ни на что не гожусь, Ни одного я не вымолвлю слова. Нет настоящего - прошлым горужсь И не задохнулась от срама такого.
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 753
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
1
Отправлено: 28.11.07 22:16. Заголовок: А.А.А.:
Александру Блоку
«Я пришла к поэту в гости. Ровно полдень. Воскресенье. Тихо в комнате просторной, А за окнами мороз.
И малиновое солнце Над лохматым сизым дымом... Как хозяин молчаливый Ясно смотрит на меня.
У него глаза такие, Что запомнить каждый должен, Мне же лучше, осторожной, В них и вовсе не глядеть.
Но запомнится беседа, Дымный полдень, воскресенье, В доме сером и высоком У морских ворот Невы.» Январь 1914
Творчество
«Бывает так: какая-то истома; В ушах не умолкает бой часов; Вдали раскат стихающего грома. Неузнанных и пленных голосов Мне чудятся и жалобы и стоны, Сужается какой-то тайный круг, Но в этой бездне шепотов и звонов Встает один все победивший звук. Так вкруг него непоправимо тихо, Что слышно, как в лесу растет трава, Как по земле идет с котомкой лихо. Но вот уже послышались слова И легких рифм сигнальные звоночки, - Тогда я начинаю понимать, И просто продиктованные строчки Ложатся в белоснежную тетрадь.» 1936. Ленинград
Наследница
От Сарскосельских лип... Пушкин
«Казалось мне, что песня спета Средь этих опустелых зал. О, кто бы мне тогда сказал, Что я наследую все это: Фелицу, лебедя, мосты И все китайские затеи, Дворца сквозные галереи И липы дивной красоты. И даже собственную тень, Всю искаженную от страха, И покаянную рубаху, И замогильную сирень.» 1959. 20 ноября. Ленинград
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 755
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
1
Отправлено: 28.11.07 23:19. Заголовок: Ахматова - о Гумилеве (отрывок):
«...Почему нигде и никогда не прочла, что развод попросила я, когда Н<иколай> С<тепанович> приехал из-за границы в 1918 , и я уже дала слово В. К. Ш<илейко> быть с ним (Об этом я рассказывала М. А. 3<енкевичу> на Серг<иевской ул.>, 7. См. в его романе 1921 г.) Почему этим, якобы грамотеям, не приходит в голову отметить тот довольно, по-моему, примечат<ельный> факт, что на моих стихах нет никакого влияния Г<умиле>ва, несмотря на то, что мы были так связаны, а весь акмеизм рос от его наблюдения над моими стихами тех лет, так же как над стихами Мандельштама. Георгий Иванов даже позволяет себе выдумывать прямую речь Гумилева ("Петер<бургские> зимы") по этому поводу. Что Н<иколай> С<тепанович> не любил мои ранние стихи — это правда. Да и за что их можно было любить! — Но, когда 25 марта 1911 г. он вернулся из Аддис-Абебы и я прочла ему то, что впоследствии стало называться "Вечер", он сразу сказал: "Ты — поэт, надо делать книгу". И если бы он хоть чуть-чуть в этом сомневался, неужели бы он пустил меня в акмеизм? Надо попросту ничего не понимать в Гумилеве, чтобы на минуту допустить это. Оно, впрочем, так и есть. Примерно половина этой достойной шайки (Струве...) честно не представляет себе, чем был Г<умиле>в; другие, вроде Веры Невед<омской>, говоря о Гумилеве, принимают какой-то идиотский покровительственный тон; третьи сознательно и ловко передергивают (Г.Ив<ано>в>). Ярость Одоевцевой уже совсем непонятна. А все вместе это, вероятно, называется славой. И не так ли было и с Пушкиным, и с Лермонтовым. Гумилев — поэт еще не прочитанный. Визионер и пророк. Он предсказал свою смерть с подробностями вплоть до осенней травы. Это он сказал: "На тяжелых и гулких машинах..." и еще страшнее ("Орел"-...), "Для старцев все запретные труды..." и, наконец, главное: "Земля, к чему шутить со мною..."
Конечно, очень мило, что семейная легенда хочет (le legende veut) видеть его однолюбом и рыцарем Прекрасной Дамы — Мар<ии> Ал<ександровны> Кузьминой — Караваевой (+дек<абрь> 1911), тем более, что Н<иколай> С<тепанович> был действительно влюблен в Машу и посвятил ей весь первый отдел "Чужого неба" (это собственно стихи из Машиного альбома), но однолюбом Гумилев не был. (Когда он предложил Л.Рейснер (1916 г.) жениться на ней, а она стала ломать руки по моему поводу, он сказал: "Я, к сожаленью, ничем не могу огорчить мою жену".) В том же "Чужом небе" в следующих отделах помещены стихи, кот<орые> относятся или прямо ко мне ("Из города Киева" и "Она"), и[ли] так или иначе связанные с нашими отношениями. Их много и они очень страшные. Последним таким стихотворением были "Ямбы" (1913 г.), в кот<ором> теперь проницательные литературоведы (Г. Струве и Оцуп) начинают узнавать меня (и только потому, что, по их мнению, запахло разрывом). А где они были, когда возникали "Ром<антические> цветы" — целиком просто посвященные мне (Париж, 1908), а в "Жемчугах" 3/4 лирики тоже относится ко мне (ср. Еву в "Сне Адама", "Рощи пальм..."). Думается, это произошло пот<ому>, что к стихам Гумилева никто особенно внимательно не относился (всех привлекает и занимает только экзотика) и героиня казалась вымышленной. А то, что это один и тот же женский образ (возникший еще в "Пути конквистадоров", а иногда просто портрет (Анна Комнена), никому и в голову не приходило.
Кроме напечатанных стихотворений того времени существует довольно много в письмах к Брюсову стихов, где эта тема звучит с той же трагической настойчивостью. Последний раз Гумилев вспоминает об этом в "Эзбекие" (1918) и в "Памяти" (1920?) — "Был влюблен, жег руки, чтоб волненье...", т.е. в последний год своей жизни. <...> Я совершила по этой поэзии долгий и страшный путь и со светильником и в полной темноте, с уверенностью лунатика шагая по самому краю. Сама я об этом не писала ни тогда, ни потом. Кроме двух стихотворений — одно [из них] даже напечатано*, но описанию домашних ночных страхов царск<осельского> дома посвящена одна из семи "Ленинградских элегий" — 1921 г. ("В том доме было очень страшно жить...").
Я знаю главные темы Гумилева. И главное — его тайнопись.
В последнем издании Струве отдал его на растерзание двум людям, из которых один его не понимал (Брюсов), а другой (Вяч<еслав> И<ванов>) — ненавидел.
Мне говорят, что его (Гл<еба> Струве) надо простить, потому что он ничего не знает. Я тоже многого не знаю, но в таких случаях избегаю издавать непонятный мне материал. Писать про мать сына Гумилева Ореста, ныне здравствующую (О.Н.Высотскую), что "не удалось выяснить, кто это", считать женой Анненского жену его сына (Кривича) Наталию Владимировну, рожд<енную> фон Штейн, сообщать, что адмирал Немитц был расстрелян вскоре после Гумилева**, и этим препятствовать выходу стихов Н<иколая> С<тепановича> на родине, жалеть, что нет воспоминаний Волошина и Кузмина, называя их друзьями, в то время как они были лютые враги, приводить впечатления 8-лет<него> Оцупа о внешности Г<умилева>, верить трем дементным старухам (А.А.Гумилевой, В.А.Неведомской, И.Одоевцевой), все забывшим, всем мощно опошляющим и еще сводящим какие-то свои темные счеты — все это едва ли достойное занятие, когда дело идет о творчестве и жизни большого поэта и человека сложного и исключительного.»
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 756
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
1
Отправлено: 29.11.07 00:02. Заголовок: Ирэна Вербловская "Горькой любовью любимый Петербург Анны Ахматовой. Молодой век":
Петербург - 1890-1910-е годы (окончание): «В начале 10-х годов, точнее под новый, 1912 год, на Михайловской площади открылось литературно-художественное кабаре "Бродячая собака". Скрытый текст
Европа еще с 80-х годов знала подобные заведения, делались попытки в конце XIX века создать такое кабаре в Москве. Но неудачно. Петербургская же "Бродячая собака" прославилась. Борис Пронин, актер Александринского театре, прекрасно образованный человек, обладавший безукоризненным вкусом и чутьем, знавший, без преувеличения, весь творческий художественный мир города, создал это литературно-художественное кабаре, которым необычайно обогатил художественную, литературно-театральную жизнь Петербурга в 10-е годы прошедшего века. размещалась "Собака" в подвале второго двора старинного дома на углу Итальянской и Михайловской улиц – официальный адрес: Михайловская площадь, дом 5. Стены подвала расписали известные художники – С.Судейкин, Н. Сапунов, В. Белкин, Н. Кульбин и другие. Мы эту роспись узнаем в строчках Ахматовой – "...по стенам цветы и птицы томятся по облакам...". Над входом, когда посетитель уже спустился на 14 ступенек, он видел бронзовый барельеф собаки с колокольчиком на шее, положившей лапу на театральную маску. У входа справа на конторке лежала толстая большая книга записей в переплете из свиной кожи, так называемая – "Свиная книга". В ней оставляли свои автографы-экспромты поэты, рисунки – художники. Собака, дорогая! Под землю ты зовешь. / Сама того не зная, на небо уведешь! – написал С. Городецкий.
Здесь встречались поэты разных направлений и школ, и общение это было для всех плодотворным. Здесь бывали Н. Клюев, М. Кузмин, З. Венгерова, жена литератора Минского, издававшего в 1905 году в Петербурге газету "Новая жизнь" либерального толка, А. Толстой, В. Маяковский, В. Хлебников. Двое последних были футуристами. Завсегдатаями бывали здесь акмеисты: А. Ахматова, Н. Гумилев, М. Зенкевич, О. Мандельштам. Где подвала под сводами низкими / Становились далекие близкими... А. Блок не бывал в "Собаке", но Любовь Дмитриевна, его жена, выступала там неоднократно. В "Записках" Блока: "Люба просит написать ей монолог для произнесения на судейкинском вечере в "Бродячей собаке". Повлиял на дух "Собаки" гениальный режиссер и мастер самых неожиданных мизансцен В. Мейерхольд, одно время друживший с Прониным. Театральные импровизации в "Собаке" особенно интересны тем, что они не делили зал на играющих и зрителей. Все действия происходили без подмостков и вовлекали в себя не только актеров. Но были и специально подготовленные вечера. был там однажды вечер художника Судейкина, был бенефис балерины Карсавиной. Его описывает С.Ю. Судейкин: "А вечер Карсавиной, этой богини воздуха. Восемнадцатый век – музыка Куперена... "Элементы природы" в постановке Бориса Романова, наше трио на старинных инструментах. Сцена среди зала с настоящими деревянными амурами 18-го столетия, стоявшими на дивном голубом ковре той же эпохи при канделябрах. Невиданная интимная прелесть: 50 балетоманов (по 50 рублей место!) смотрели, затаив дыхание, как Карсавина выпускала живого ребенка – амура из клетки, сделанной из настоящих роз"34.
"Сказочной" называла Ахматова балерину Тамару Карсавину. Как песню, слагаешь ты легкий танец, О славе он нам сказал, – На бледных щеках розовеет румянец, Темней и темней глаза. И с каждой минутой все больше пленных, Забывших свое бытие. И клонится снова в звуках блаженных Гибкое тело твое. Это стихотворение написано в марте 1914 года после знаменитого бенефиса балерины, который состоялся у нее в "Бродячей собаке"10*. И лаконичная запись есть в поздних записных книжках Ахматовой: "..."Бродячая собака" – вечер Тамары Карсавиной – она танцует на зеркале"35. Ольге Судейкиной адресованы строки: "...А та, что сейчас танцует, непременно будет в аду" – в "Собаке" ставился балет И. Саца "Пляс козлоногих", где она танцевала. Ахматова в "Поэме без героя" описывает этот танец: Через призрачные ворота И мохнатый и рыжий кто-то Козлоногую приволок. Всех наряднее и всех выше, Хоть не видит она и не слышит - Не клянет, не молит, не дышит, Голова madame de Lamballe, А смиренница и красотка, Ты, что козью пляшешь чечетку, Снова гулишь томно и кротко: "Que me veut mon Prince Carnaval?" <...> Как копытца, топочут сапожки, Как бубенчик, звенят сережки, В бледных локонах злые рожки, Окаянной пляской пьяна, - Словно с вазы чернофигурной Прибежала к волне лазурной Так парадно обнажена. Бывали в "Бродячей собаке" и чисто литературные вечера – вечер французской поэзии с участием приезжавших французских поэтов, московских поэтов. Уже во время войны, когда с фронта на несколько дней приехал Гумилев, был его вечер. Очень веселым был вечер, посвященный "юбилею" коллективного автора Козьмы Пруткова, когда Поликсена Соловьева, художница и поэтесса, сестра известного философа Вл. Соловьева, просидела весь вечер с высоко поднятым корнем хрена, не отрывая от него глаз. Это был воплощенный прутковский лозунг: "Зри в корень!".
Да, я любила их, те сборища ночные, – На маленьком столе стаканы ледяные, Над черным кофеем пахучий, тонкий пар, Камина красного тяжелый, зимний жар, Веселость едкую литературной шутки И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий. Стихи посвящены Артуру Лурье, знакомство с которым произошло в 1914 году в "Собаке". Лурье был первым композитором, положившим на музыку стихи Ахматовой. В 1914 году он написал музыку к 10 стихотворениям из сборника "Четки". Впоследствии, в течение всей своей жизни (он пережил Ахматову на несколько месяцев), он обращался к ее стихам, а в 1959 году сочинил музыку к фрагменту "Поэмы без героя". Собирались обычно часов в 11 вечера и расходились в 4-6 утра. Много позже нам встретятся ахматовские строки: "Где зимы те, когда я спать ложилась в шестом часу утра..." Вот как пишет о "Собаке" актриса Александринского театра, будущая звезда немого кино, Лидия Рындина: "...Подвальчик был разрисован Судейкиным. В нем душно, накурено, но весело и приятно. Заранее приготовленной программы не было, но так как кабачок всегда наполнялся артистически-литературной братией, то программы налаживались сами собой. Иной раз были программы лучше, а другой – слабее. Всегда, однако, было интересно. При мне, помню, пел свои "Куранты любви" Кузмин. Голоса у него было мало, мотивы, скорее, примитивные, но была своя особая, элегантная передача. Пел он, сам себе аккомпанируя на рояле: Всех впуская, выпуская, Дней, ночей недосыпая, Я, привратница, стояла И ключи в руках держала, А любовь прошла тайком..."36
Однажды, в декабре 1913 года, играли в литературную игру. Ее придумал Вл. Шилейко – надо было сочинить четверостишие, где в каждой строчке был бы "Жора". все погрузились в сочинение. Пришел, немного опоздав, Г. Иванов. Шилейко потребовал от него заявление с просьбой разрешить ему принять участие в "Жоре". Затем от потребовал от него заявление с просьбой разрешить ему принять участие в "Жоре". Затем он потребовал заявления родителей, что они согласны, и на ответ Г. Иванова, что отец его умер, Шилейко сказал, что это не имеет значения. Все дурачились и смеялись. Первым "Жору" сочинил Мандельштам: Вуаяжор арбуз украл / Из сундука тамбурмажора. "Обжора" – закричал капрал: – / Ужо расправа будет скоро". В "Собаке" произошло знакомство Ахматовой и Гумилева с Маяковским. Мандельштам представил Маяковского Ахматовой, а Гумилев, прежде чем обменяться с с ним рукопожатием, попросил выяснить, "не возводил ли Маяковский хулу на Пушкина". Двадцатилетний Маяковский носил тогда черно-желто-белую полосатую кофту и не столько видом, сколь своим поведением эпатировал публику. В своих поздних записных книжках Ахматова вспомнит молодого, еще "добриковского" Маяковского, курящего у камина"11*. В начале 1913 года в связи с годовщиной открытия "Собаки" Ахматова написала: Все мы бражники здесь, блудницы, Как невесело вместе нам! На стенах цветы и птицы Томятся по облакам.
Ты куришь черную трубку, Так странен дымок над ней. Я надела узкую юбку, Чтоб казаться еще стройней.
Навсегда забиты окошки: Что там, изморозь или гроза? На глаза осторожной кошки Похожи твои глаза.
О, как сердце мое тоскует! Не смертного ль часа жду? А та, что сейчас танцует, Непременно будет в аду. Когда Ахматова пишет: "Что там – изморозь или гроза?" – она подчеркивает изолированный, самодостаточный мир этого ночного кабаре с его специфической атмосферой. На одном из вечером в начале 1913 года Кузмин исполнил "Собачий гимн": От рождения подвала Пролетел лишь быстрый год. Но "Собака" нас связала В тесно-дружный хоровод. Чья душа печаль узнала, Опускайтесь в глубь подвала, Отдыхайте, отдыхайте, отдыхайте от невзгод!
"Бродячая собака" была задумала только для деятелей искусства и поэзии. "Фармацевтов не пускать!" – лозунг завсегдатаев "Собаки". Фармацевтами считали всех, кто был лишь потребителем, а не творцом в области музыки, живописи, театра, поэзии. Впрочем, их пускали – за изрядную плату. В марте 1915 года, уже во время войны, "Собака" была закрыта. Ее вскоре сменил "Привал комедиантов" на Марсовом поле, дом 7, подвал в доме братьев Адамини, также созданный Б. Прониным и просуществовавший до 1919 года. В "Поэме без героя" Ахматова упоминает не только "Собаку": "На Исакьевской ровно в шесть..." "Как-нибудь побредем по мраку, Мы отсюда еще в "Собаку". "Вы отсюда куда?" - "Бог весть!"
На Исаакиевской площади, в доме 5, принадлежавшем графу В. Зубову, в 1912 году был открыт Институт искусств. Институт был создан и содержался хозяином дома, с которым Ахматову связывали добрые отношения. Об этом свидетельствует подаренная им Ахматовой книга "Gedichte" с дарственной надписью: "Глубокоуважаемой Анне Андреевне Ахматовой на добрую память. В. Зубов. СПб. 2 декабря 1912 г.". В свою очередь Ахматова посвятила ему новогоднее стихотворение: Как долго праздник новогодний, Как бел в окошках снежный цвет. О Вас я думаю сегодня И нежный шлю я Вам привет.
И дом припоминая темный На левом берегу Невы, Смотрю, как ласковы и томны Те розы, что прислали Вы. В 1916 году Институт истории искусств приобрел статус государственного, но до 1920 года носил имя своего основателя. Кроме искусствоведческого, в нем вскоре после открытия прибавились отделения музыковедения и словесных искусств. На последнем преподавали и учились многие друзья Ахматовой. Это были Б. Томашевский, Г. Гуковский, В. Жирмунский, Б. Энгельгардт. Преподавал в институте и Н.С. Гумилев. Занимались там Л. Гинзбург, Т. Хмельницкая. Этот круг ученых был ей так же близок, как и представители тогдашней художественной богемы. После 1920 года его перестали называть "зубовским", а закрыт он был в 1930 году.
В конце первого десятилетия ХХ века в литературной жизни Петербурга царило большое оживление. Появилось Общество ревнителей художественного слова – Про-Академия, вскоре переросшая в Академию художественного слова. Весной 1910 года Ахматова просила г. Чулкова дать ей рекомендацию для вступления в это общество, где особую роль играл Вячеслав Иванов. Часто собрания Общества ревнителей художественного слова, так же как и Академии, происходили в редакции начавшего выходить осенью 1909 года журнала "Аполлон" (Мойка, 24, кв. 6). А. Толстой, близкий к инициаторам журнала и к самому журналу, писал: "Замкнутые чтения о стихосложении... были перенесены в "Аполлон" ... Появился Иннокентий Анненский, высокий, в красном жилете, прямой старик с головой Дон Кихота, с трудными и необыкновенными стихами и всевозможными чудачествами. Играл Скрябин. Из Москвы приезжал Белый с теорией поэзии в тысячу страниц"37. Журнал "Аполлон" выходил как "художественно-литературный ежемесячник" с обильными украшениями в тексте, сделанными известными графиками, и в обложке работы М. Добужинского. Ряд стихотворений Ахматовой были впервые опубликованы "Аполлоном". Поэт-символист Вл. Пяст писал в своих "Воспоминаниях": "На первых же осенних собраниях Академии стала появляться очень стройная, очень юная женщина в темном наряде. Нам она была известна в качестве жены Гумилева. Еще летом прошел слух, что Гумилев женился и – против всякого ожидания, "на самой обыкновенной барышне" – от него, совершившего путешествия в Африку, ожидали, что он привезет если не зулуску, то, по крайней мере, мулатку! – Иначе, конечно, об Анне Ахматовой никому бы не пришло в голову сказать, что она "самая обыкновенная женщина". ...Было слышно, что она совсем недавно начала писать стихи. Эта "самая обыкновенная барышня" сразу выросла поэтессой, и с первых шагов стала в ряды наиболее признанных, определившихся русских поэтов..."38 Собрания Академии бывали и дому у Вяч. Иванова, на знаменитой "Башне".
Говорить о духовных поисках начала века, минуя "Башню" Иванов, невозможно. Н. Бердяев, С. Франк, В. Розанов, Л. Шестов, А. Луначарский, философы, художники "Мира искусства" были ее постоянными посетителями. М. Кузмин, поэт и музыкант, одно время даже жил у Вяч. Иванова. "Среды" на "Башне" привлекали к себе философов, писателей, поэтов-символистов, к числу которых принадлежал и сам хозяин дома. "Башня" была центральным местом для всего художественного Петербурга. Как с Эйфелевой, и с нее распространялись радиолучи по городу", – писал часто бывавший там Вл. Пяст39. Квартира располагалась в угловом доме, угол Таврической и Тверской улиц, на последнем этаже, где и сейчас под куполом стоит та же башня (Таврическая ул., дом 35). В 1909 году можно было встретить здесь и поэта Пяста, и студента-математика (будущего философа-богослова) Флоренского, Блока и Гумилева. Эти собрания объединяли отнюдь не только единомышленников. Ахматову привел впервые на "Башню" Н. Гумилев 13 июня 1909 года. Когда Ахматова стала посещать "Башню", ей только что исполнился 21 год и она уже несколько месяцев была замужем за Гумилевым, который был на три года старше жены, но уже автором нескольких сборников стихов. "Комплиментщик" Вячеслав Иванов – Ахматова еще называла его "шармером" – уговорил ее выступить в неофициальной части программы. Стихи, которые она тогда читала, вошли в ее первый сборник "Вечер".
На "Башне" она увидела юношу с ландышем в петлице, с резко откинутой назад головой. Это был Осип Мандельштам. Там и произошло их знакомство. "В отношении Осипа Мандельштама и Анны Ахматовой всегда чувствовалось, – писала Н.Я. Мандельштам, – что дружба завязалась в дурашливой юности. Встречаясь, они молодели и наперебой смешили друг друга. У них были свои словечки, свой домашний язык. Припадки озорного хохота, который овладевал ими при встречах, назывались "большой смиезь" – посмотреть, скажешь: не двое измученных, обреченных людей, а дрянная девчонка, подружившаяся по секрету от старших с каким-то голодранцем..."40. Он тоже читал стихи: Истончается тонкий тлен – / Фиолетовый гобелен. К нам – на воды и на леса – / Опускаются небеса... Дружба Ахматовой с Мандельштамом выдержала испытание самым жестоким временем. В последние годы жизни Ахматова писала "Листки из дневника" – свои воспоминания о поэте, спустя четверть века после его гибели. Ахматова не была среди постоянных посетителей "Башни", но, наряду с "Обществом ревнителей художественного слова" и "Цехом поэтов", "Башня" была одним из первых адресов, где она публично читала свои стихи.
С "Академией стиха" в открытую полемику вступило новое, созданное Гумилевым, объединение "Цех поэтов". На страницах журнала "Аполлон" в "Письмах о русской поэзии" Н. Гумилевым была впервые сформирована теория нового направления, получившего название "акмеизм". Острая полемика между переживающим кризис символизмом и нарождающимся и новым течением характеризовала литературную жизнь Петербурга 10-х годов, когда в нее вступила Ахматова. Акмеизм – явление сугубо петербургское. Трудно назвать поэта-акмеиста за пределами Петербурга12*. Этого нельзя сказать о символистах. Литературная полемика не исключала уважительным и даже дружеских отношений поэтов разных направлений. 20 октября 1911 года на квартире у Сергея Митрофановича Городецкого, на Фонтанке, дом 143, состоялось первое заседание "Цеха поэтов". Заранее были разосланы приглашения и молодым, и маститым. Городецкий послал приглашение А. Блоку следующего содержания: "Милый Саша! Пожалуйста приходи – и с Любовью Дмитриевной, 20 в четверг. Будут молодые поэты, а ты в классиках, жду непременно! Целую тебя прекрепко. Любящий нежно твой С.Г."41. Несколько суше, но весьма почтительно написал Гумилев Пясту: "Вы приглашены в новый литературный кружок для чтения и обсуждения стихов. Первое собрание назначено в четверг в 8 часов вечера у С.М. Городецкого – Фонтанка, 143. Уважающий Н.Г."42. Из старших были приглашены А. Толстой, М. Кузмин, П. Потемкин. Все они были либо единственный раз, либо посетили еще несколько собраний. Их назвали "почетно исключенными". Основной же состав "Цеха" был молодым. Если устроителям было – Городецкому 27 лет, а Гумилеву 25, то остальным от 19-ти до 24-х. "Мы все, – позже вспоминала Ахматова, – шли тогда в гору, были дерзки, удачливы, беспастушны". Постоянными членами "Цеха", не пропускавшими собраний, были – А. Ахматова, Е.Ю. Кузьмина-Караваева13*, М. Зенкевич, В. Нарбут, М. Лозинский, О. Мандельштам, М. Моравская, В. Гиппиус, – впрочем, собрания были открытыми и их посещали многие молодые поэты. Гумилев и Городецкий были "синдиками". Они вели заседания поочередно. Делали это чрезвычайно торжественно. Третьим "синдиком" был Дм. Кузьмин-Караваев, кузен Н. Гумилева. Он ведал общественной кассой и вел протоколы всех собраний. Очень досадно, что ни один из этих протоколов не сохранился. Все, что мы знаем о "Цехе", мы знаем преимущественно из воспоминаний участников. Но ведь мемуарная литература всегда имеет свои погрешности. Собирались поэты чаще всего у Гумилевых в Царском Селе (Малая ул., дом 63) или в Петербурге у Лозинского на Васильевском острове (Волховской пер., дом 2). Но бывали случаи, когда собирались у Кузьминой-Караваевой на Б. Московской или в Манежном пер., дом 2, кв. 2. Приглашения рассылала Ахматова. С ноября по апрель 1912 года собирались по 3 раза в месяц, всего 15 раз. Очень серьезно, с подробным обсуждением стихов с последующим тайным голосованием принимали новых членов. Они читали свои стихи, все присутствовавшие должны были высказать свое мнение. Устав "Цеха" предусматривал, что ни одно предложение не могло быть без придаточного. Другими словами, каждое мнение должно было быть аргументировано. Это была хорошая школа литературного анализа, вкуса и чутья. Обстановка была деловая и торжественная. Но по окончании деловой части начинались шутки, литературные игры, розыгрыши. Коллективно сочиняли "Антологию античных глупостей". Особенно удачно это получалось у Мандельштама: - Делия, где ты была? – я лежала в объятьях Морфея. - Женщина, ты солгала: в них я покоился сам! Несколько эпиграмм на М. Лозинского, начинавшиеся словами: "Сын Леонида был скуп..." – вызывали сразу хохот, так как Лозинский был необычайно гостеприимен. Тогда же была написана Вас. Гиппиусом одна из первых эпиграмм на Ахматову: Ах! Матовый ангел на льду голубом, / Ахматовой Анне пишу я в альбом Участники "Цеха" вовсе не были обязаны примыкать к формируемому литературному направлению. Себя объявили акмеистами Вл. Нарбут, О. Мандельштам. Акмеисткой считала себя и Ахматова, позже писавшая, что весь акмеизм Гумилев вывел из "наблюдения за моими стихами и стихами Мандельштама".
А с октября 1912 года "Цех" стал регулярно собираться по пятницам у Лозинского, который никогда не был акмеистом, но для "Цеха" сделал, пожалуй, больше всех. С этого же времени под его редакцией стал выходить журнал "Гиперборей". Это были тоненькие небольшие сборники стихов. В одном из них была опубликована подборка стихотворений Ахматовой. редакция и издательство были тут же, дома у Лозинского, в доме 2 по Волховскому переулку. Один из постоянных членов "Цеха", Вас. Гиппиус, написал: По пятницам в "Гиперборее" Расцвет литературных роз. И всех садов земных пестрее По пятницам в "Гиперборее", Как под жезлом воздушной феи, Цветник прельстительный возрос. По пятницам в "Гиперборее" Расцвет литературных роз.
Выходит Михаил Лозинский, Покуривая и шутя, С душой отцовско-материнской, Выходит Михаил Лозинский, Рукой лаская исполинской Свое журнальное дитя, Выходит Михаил Лозинский, Покуривая и шутя.
У Николая Гумилева Высоко задрана нога. Далеко в Царском воет Лева, У Николая Гумилева Для символического клева Рассыпанные жемчуга, У Николая Гумилева Высоко задрана нога.
Печальным взором и пьянящим Ахматова глядит на всех, Глядит в глаза гостей молчащих Печальным взором и пьянящим, Был выхухолем настоящим Ее благоуханный мех. Печальным взором и пьянящим Ахматова глядит на всех...43
"Цех" сложился как замечательное содружество поэтов. Для Ахматовой, да и не только для нее, он стал тем же, чем было когда-то для Пушкина лицейское братство. В "Цехе поэтов" вышла первая книга ее стихов "Вечер". Одновременно вышел сборник Зенкевича "Дикая Порфира". Зенкевич вспоминал, как солнечным мартовским утром, подрядив извозчика, он отправился в типографию. Улицы Петербурга были полны света, блеска зеркальных витрин, счастливых улыбок, нарядно одетых людей, стремительного движения экипажей, из-под колес которых разлетались брызги. Он подъехал к типографии и набил багажный ящик экипажа книгами – 300 экземпляров "Дикой Порфиры" и столько же "Вечеров" Ахматовой. Это было в марте 1912 года. На ближайшем заседании "Цеха" молодых авторов чествовали. Городецкий возложил на их головы венки. "Веночки, – позже напишет Ахматова, – сделала я, купив листья в садовничестве около вокзала в Царском Селе. Хорошо помню венок на молодых густых кудрях Михаила Александровича..." Их поздравляли. Затем они читали стихи44. Книги продавались на Невском пр., дом 66 – там, где сейчас "Книжная лавка писателей", – и были сразу же раскуплены. "Эти "бедные стихи пустейшей девочки" почему-то уже перепечатываются 13 раз (если я видела все контрафакционные издания). Появились они и на некоторых иностранных языках. Сама девочка (насколько я помню) не предрекала им такой судьбы и прятала под диванные подушки номера журналов, где они впервые были напечатаны, "чтобы не расстраиваться", – позже писала о себе в третьем лице Ахматова. В марте 1914 года вышла вторая книга стихов, "Четки", встреченная читателями с восторгом. В ней, в частности, были опубликованы "Стихи о Петербурге". Первое – "Вновь Исакий в облаченье из литого серебра..." и второе – "Сердце бьется ровно, мерно...", кончающееся строфой: Ты свободен, я свободна, Завтра лучше, чем вчера, – Над Невою темноводной, Под улыбкою холодной Императора Петра.
Ахматову смущала внезапно обрушившаяся на нее слава. Она проявлялась не только в поклонении читателей, необычайной популярности ее стихов, но и в том, что поэты посвящали ей свои стихи, художники рисовали портреты. В 1913 году портрет молодой Ахматовой создал С. Сорин. Тогда же, в 1913 году, с Ахматовой познакомился Н. Альтман. Вскоре он стал писать ее портрет. Она ходила позировать к нему в мастерскую, на Мытнинскую набережную, напротив Зимнего дворца. Там комната, похожая на клетку, Под самой крышей в грязном, шумном доме, Где он, как чиж, свистал перед мольбертом И жаловался весело, и грустно О радости небывшей говорил. Как в зеркало, глядела я тревожно На серый холст, и с каждою неделей Все горше и страннее было сходство Мое с моим изображеньем новым. Этот портрет сейчас в Русском музее. Осенью 1914 года ее портрет писала О. Делла-Вос-Кардовская. Его можно увидеть в экспозиции Музея А.Ахматовой в Фонтанном Доме. Ахматова не любила этот портрет – в нем не чувствовалось то трагическое, что уже ощущалось в ее стихах.
В дни выхода "Четок", в марте 1914 года, Ахматова была на вечере у издательницы "Северных записок" С. Чацкиной на Кирочной, дом 24: "Мы оказались на банкете в честь только что выпущенных из Шлиссельбурга народовольцев. Я сидела с Л. Канегиссером против Германа Лопатина. Л. Канегиссер сказал: "Если бы мне дали "Четки", я бы согласился провести столько времени в тюрьме, как наш визави"45. Ахматова об этой встрече будет вспоминать, как она пишет, "с ужасом". Обращаясь к 1913 году, перечислив в "Поэме без героя" маскарадных "новогодних сорванцов", Ахматова напишет: Крик петуший нам только снится, За окошком Нева дымится, Ночь бездонна и длится, длится - Петербургская чертовня... В черном небе звезды не видно, Гибель где-то здесь, очевидно, Но беспечна, пряна, бесстыдна Маскарадная болтовня... Некоторая бесшабашность, размытость нравственных норм входит в ахматовское определение "петербургской чертовни". К "чертовне" относится и характерное тогда для Петербурга увеличение числа самоубийств. Не случайно ключевой эпизод части "1913" "Поэмы" – самоубийство молодого поэта Вс. Князева. Тут можно было бы вспомнить и самоубийство В. Гофмана, В. Комаровского – поэтов, лично знакомых Ахматовой. Она хорошо знала все конкретные обстоятельства гибели Вс. Князева, все его окружение, того "глупого мальчика, не вынесшего первых обид": И безмерная в том тревога, Кому жить осталось немного, Кто лишь смерти просит у Бога И кто будет навек забыт. Она пишет о нем как о типичном представителе той молодежи, которая была не способна нести груз ответственности за свою собственную жизнь, которой проще было уйти из жизни, чем решать жизненные проблемы. На участившиеся в Петербурге самоубийства в 10-х годах обратили внимание и писатели, и демографы. Если в 1905 году в городе было 205 суицидных попыток, то в 1909 году ежемесячно их было по 199! И цифра эта росла вплоть до 1914 года. Здесь не место анализировать причины этого явления. Но отметить его необходимо как характерную черту жизни города46. В воздухе было как будто разлито предчувствие беды: И всегда в духоте морозной, Предвоенной, блудной и грозной, Жил какой-то будущий гул. Но тогда он был слышен глуше, Он почти не тревожил души И в сугробах невских тонул. Словно в зеркале страшной ночи И беснуется и не хочет Узнавать себя человек, А по набережной легендарной Приближался не календарный – Настоящий двадцатый век.»
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 757
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
1
Отправлено: 29.11.07 01:16. Заголовок: К.Петров-Водкин. Портрет А.А.Ахматовой (около 1920):
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 759
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
1
Отправлено: 29.11.07 07:22. Заголовок: А.А.А.:
работа Павловой и портрет Анны Андреевны (1964) Моисея Лянглебеня
Арина Родионовна
постоянный участник
Сообщение: 869
Зарегистрирован: 24.08.07
Откуда: Россия, Москва
Репутация:
3
Дорогие мои! Нянюшка – она, каэшна, зануда и бырюзга! Но! Темка-то про Коломну, началась, собственно, с «Домика в Коломне», поэтому справедливо, на мой взгляд, придерживаться этой градации. А о поэзии у прыцЫпе можно поговорить в разделе о плеяде, к примеру… Да?...
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 766
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
1
Отправлено: 29.11.07 17:40. Заголовок: после замужества (1911) - в последний год Гумилева (1921) - Ахматова (19271):
Верно, милая няня, к которой моя любовь - с первого взгляда (с первого прочтения). Но иногда так заносит... Уж простите... Сколько раз ловила себя на том, что это не туда, и не там, и вообще всё не так, а после - только угнетённое состояние и разочарование в себе самой. Спасибо и Вам, и Сверчку терпеливому , и Лепорелле мудрому, и нежной Таше. Жизнь продолжается, и скоро - Новый год. Нынче надо постараться, чтоб не ссориться, не драться и так далее
Може, Маленькая Трагедия придумает что-нибудь дальше
Отправлено: 29.11.07 21:31. Заголовок: Но только не про то,..
Но только не про то, как она высморкала нос.....
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 770
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
1
Отправлено: 29.11.07 21:49. Заголовок: да уж, пожалуйста, о..
да уж, пожалуйста, обойдёмся здесь без этих фокусов Кио ... с платками
Сверчок
постоянный участник
Сообщение: 746
Зарегистрирован: 23.08.07
Откуда: Россия, Москва
Репутация:
1
Отправлено: 29.11.07 22:49. Заголовок: …Чтобы год очередной..
…Чтобы год очередной С нашею совпал душой. Чтоб трагедий с ОРЗ С нами не бывало, Чтобы счастье на слезе Тихо трепетало.
Что пришло, то написал. Извините. Ваш нахал.
Сверчок
постоянный участник
Сообщение: 747
Зарегистрирован: 23.08.07
Откуда: Россия, Москва
Репутация:
1
Отправлено: 29.11.07 22:49. Заголовок: Я бы рад перенести, ..
Я бы рад перенести, но, боюсь, вы потом не найдёте. Давайте так: отпишем тему и о Серебряном веке, а потом я куда-нибудь её перенесу. Не хочется обрывать на полуслове. Когда дерево, которое только-только приживается, куда-то переносят не факт, что оно будет продолжать расти. Вы не против, «подруга дней моих суровых»?
Фотография с Блоком меня потрясла. Я ни разу не видел Блока смотрящего на – художника, в – кадр. Он всё время отводит взгляд, а тут – прямо. Встретился взглядом…
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 775
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
1
Отправлено: 29.11.07 23:05. Заголовок: С.
Меня - как Вас Блок (согласен с Вами) - потрясают нефотоизображения Гумилева теми, кто им, полагаю, восхищался. Гумилев "в цвету" - прекрасен, так что красавица (на мой вкус) Горенко знала, что делала: "пропадать" - так хоть ЗА КРАСИВО живешь!
Морской Никольский Богоявленский собор в Коломне. Кстати, где венчались Н.С. с А.А.? Да, именно такой город сейчас - в декабрe 2007.
Отправлено: 04.12.07 21:53. Заголовок: Что за гнусная книжк..
Что за гнусная книжка вышла об А.А.Ахматовой? Прочла об этом в последней "Литературке" (28.11.-04.12.2007 г. №47-48 /6148/, с.7) в рубрике "Два мнения об одной книге". ФУ!!! Но всё же напишу: Тамара Катаева. Анти-Ахматова /Предисл. В.Топорова (Привет, Лепорелл(о)а!!!)/. -М.:ЕвроИНФО,2007. -Аж 560 с.
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 893
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
2
Отправлено: 05.12.07 00:25. Заголовок: Наталья Лебедева. Гильотина для звезды:
Как защитить гениев от масскульта. "Российская газета" - Федеральный выпуск №4446 от 22 августа 2007 г. Есть имена, ставшие культурной и гражданской сенсацией века. Отказавшаяся от эмиграции, оставшаяся в Советской России Анна Ахматова, создавшая свой "Реквием" и написавшая "Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был", подарившая нам великие страницы своего частного, душевного, любовного опыта, – одна из таких неоспоримых сенсаций.
Казалось, что неоспоримых. Появившаяся недавно книга Тамары Катаевой "Анти-Ахматова" – попытка нелицеприятной биографии поэтессы, дурного человека, плохой матери и жены. Об этой ревизии блистательной литературной репутации – наш разговор с внучкой известного писателя Корнея Чуковского, дочкой автора "Записок об Анне Ахматовой", писательницы и правозащитницы Лидии Чуковской, литературоведом Еленой Чуковской. Скрытый текст
Елена Чуковская: Я ее просмотрела, но не дочитала до конца. Очень невежественная книга. "Кто это право дал кретину совать звезду под гильотину" – цитирует Катаева Анну Ахматову и дальше жирным шрифтом Тамара Катаева пишет от себя: "Так она разошлась в период оттепели. Гражданский пафос был ярок..." Все бы ничего, да вот только цитирует она строчку из стихотворения поэтессы Юнны Мориц, посвященного памяти Тициана Табидзе. И таких ляпсусов в книге много. К своему изумлению, я обнаружила, что из 560 страниц 61 страницу занимают надерганные цитаты из "Записок об Анне Ахматовой" моей матери Лидии Корнеевны Чуковской. Я бы хотела подчеркнуть, что Лидия Корнеевна никогда не разрешала печатать отрывки из своих записок, сколько ее ни уговаривали. Потому что всегда считала, что никакая часть не передаст целиком облика ее героини – Анны Ахматовой. А тут автор позволяет себе выдергивать клочки – иногда три слова, иногда пять, иногда абзац, ставит точку, где ей захочется, – и продолжать своими репликами, выделенными жирным шрифтом. Что это за отношение к авторскому тексту? Я хочу заметить, что никто не отменял у нас авторского права, и я веду консультации со своими юристами на предмет защиты принадлежащих мне прав на произведения моей матери. Такой обработке подвергаются и другие мемуаристы. Анатолий Найман, например. Если же говорить о книге в целом, то она в силу своей лоскутности и того, что автор пишет о поэте, которого не любит и не знает, получилась поспешной, безграмотной и сплетенной кое-как. Не имеет смысла говорить о Булгакове, Толстом, Ахматовой или менее крупных писателях вне их творчества. Бессмысленно культивировать и поддерживать интерес к биографии писателя без интереса к его произведениям…
Никакой цензуры быть не должно. Но исследователь должен знать, любить и понимать своего героя. А если он хочет показать свою развязность и умение делать "надписи на заборе", пусть это остается на его совести. Сумел же Владислав Ходасевич написать великолепную биографию Державина и решить проблемы связи творчества, биографии и частной жизни так, чтобы это стало литературным событием. Все зависит от таланта исследователя. Мне вот не очень понятно, почему Катаева взялась за биографию Ахматовой. Стихов Ахматовой она не читала и не любит, свои соображения высказывает крайне невнятно. Но о жизни Ахматовой, видимо, что-то прочитала…
Наша страна сейчас страдает не от изобилия авторитетов, а от их отсутствия. Нам нужны личности с большой буквы. Которые как раз и существуют в нашей литературе. Не знаю, насколько сейчас актуально сбрасывать с парохода современности очередного Пушкина. Хотя этим упорно занимается определенная часть людей. Надеюсь, что книгу Катаевой ждет геростратова известность, потому что это попытка негодными средствами низвергнуть авторитет…
Авторитет Толстого, Тургенева, любого другого писателя стоит на интересе к нему читателя. Писатель существует, пока живет интерес к его творчеству. Мне кажется, что произведения вроде "Анти-Ахматовой" – попытка массовой культуры освоить то, что она, видимо, не понимает и не чувствует. Мне вспомнилась статья моего деда Корнея Ивановича Чуковского "Глухонемые в опере". Если глухонемые не слышат оперы, то тут уже ничего не сделаешь. Вся надежда издателя и автора только на скандальную известность…
Защитить могут люди, которые думают иначе, понимают и любят поэзию, литературу. Они не будут гоняться за такой книгой, и никакого влияния на них она оказать не сможет. В этом я уверена. У нас выходят книги Ахматовой, на ее стихи поют песни, ее читают по радио – все это и есть противостояние таким, как Катаева. Сам писатель себя защищает тем, что его помнят и читают настоящие читатели. А разговорами его не защитить. Что бы ни писали о Толстом и что бы он сам ни писал–- с чем-то я согласна, с чем-то нет – все равно буду читать "Анну Каренину". Либо вы слышите голос писателя и он вам дорог, либо нет, как в случае с Катаевой…
Арина Родионовна
постоянный участник
Сообщение: 960
Зарегистрирован: 24.08.07
Откуда: Россия, Москва
Репутация:
3
Отправлено: 05.12.07 02:15. Заголовок: К сожалению, всегда ..
К сожалению, всегда будут люди, которые делают себе имя на грязи. Причём, меня сейчас даже не волнует, насколько точно человек цитирует кого-то и имеет ли он право на цитирование. Это, понятно, дело наследников цитируемого. К сожалению, недобросовестность в изложении цитат присутствует у многих, даже у добротных и именитых писателей. Страшнее, на мой взгляд, другое: путём умелого подбора цитат можно ведь доказать что угодно и проиллюстрировать (подкрепить) любую мысль, любое утверждение. Отсутствие нравственных границ – вот что пугает. Отсутствие в самом человеке, который создаёт всяческие пакостные истории.
Отправлено: 09.12.07 07:39. Заголовок: Из Лепореллы (25.09...
Из Лепореллы (25.09.): "...создательницей волшебных кукол Ольгой Афанасьевной Глебовой-Судейкиной"
Вот бы взглянуть на этих кукол! Были ли где-то такие иллюстрации?
Лепорелла
постоянный участник
Сообщение: 977
Зарегистрирован: 18.09.07
Откуда: Касталия, СП
Репутация:
2
Отправлено: 09.12.07 07:56. Заголовок: m.
Думаю, в Фонтанном Доме что-то есть, по кр.мере, там проводятся различные выставки (года 3 назад собрался - пошёл, но дальше гардероба не проник, по причине блюстителей порядка, т.е. нашего российского "сервиса (см. аналогичные "сакраменты" А.Р. на Мойке12). Поищем.
Сообщение: 800
Зарегистрирован: 23.08.07
Откуда: Россия, Москва
Репутация:
1
Отправлено: 13.12.07 20:39. Заголовок: Вот это стихотворени..
Вот это стихотворение Бродского с описанием Комарово посвящено Анне Ахматовой. Нет ни одного слова о Комарово и Ахматовой, но всё понятно и без слов. Скачивайте и слушайте. Запись 1966 года.
Отправлено: 24.12.07 22:20. Заголовок: Этого я не читала. ..
Этого я не читала.
В годы первой мировой войны Н.С.Гумилёв воевал в наших краях, и ему здесь поставлен памятник (мемоириальная доска), а осенью у нас бывают гумилёвские чтения.
Страницу и огонь, зерно и жернова, секиры острие и усеченный волос - Бог сохраняет все; особенно - слова прощенья и любви, как собственный свой голос.
В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст, и заступ в них стучит; ровны и глуховаты, затем что жизнь - одна, они из смертных уст звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.
Великая душа, поклон через моря за то, что их нашла, - тебе и части тленной, что спит в родной земле, тебе благодаря обретшей речи дар в глухонемой вселенной.
Статьяо Грюнзайд Валентине Леонтьевне, написанная (не помню, откуда я взяла её) под впечатлением комментариев О.Лекманов Жена Ильфа и Петрова в роли Васисуалия Лоханкина
Литературоведы и историки спорят о загадках двух великих романов Ильи Ильфа и Евгения Петрова и как-то проходят мимо тайн, связаных с личностями их создателей. Накануне 100-летия Евгения Петрова обозначилась еще одна загадка: оказалось, что советские и постсоветские словари и энциклопедии расходятся в датах рождения соавтора Ильфа. Кем он был, Евгений Петров, родной брат Валентина Катаева? Наш разговор - с внучкой Евгения Петрова, Екатериной КАТАЕВОЙ. - Все, что связано с семьей Евгения Петрова, очень запутано - от начала до конца, - говорит Екатерина. - В литературных энциклопедиях и словарях указывается 1902 год рождения, хотя в нашей семье считают, что год рождения дедушки - 1903-й. Мы будем отмечать столетие дедушки в следующем году, к этому, даст Бог, присоединится "Золотой Остап". Впрочем, в 2002 году также была круглая (и, увы, печальная!) дата дедушки: 60 лет со дня его гибели... Путаница начинается с даты рождения Евгения Петрова и продолжается в связи с его детьми. В народе говорят, что природа отдыхает на детях. Здесь ситуация обратная: у Евгения Петрова было два сына - старший Петр Катаев, гениальный кинооператор, снявший почти все фильмы Татьяны Лиозновой, в том числе "Три тополя" на Плющихе" и "Семнадцать мгновений весны". Младший сын - мой папа, Илья Евгеньевич Катаев. Его назвали в честь Ильи Ильфа, которого не стало в 1937 году. Папа - композитор, "великий коллекционер творческих союзов", как он себя называет. Они с мамой уже десять лет живут в Нью-Джерси. - Уже один его всесоюзный шлягер "Стою на полустаночке" стал народной песней. - Сейчас идет волна всеобщего возвращения, мама уже поглядывает обратно в Россию... Вообще-то у меня есть желание сделать в будущем книгу о всей семье Катаевых - Валентина Петровича и Евгения Петровича. Ведь в истории этой огромной фамилии, состоящей из двух семей, все было закольцовано, многое повторялось рефреном: у каждого из братьев - у Валентина Петровича и у Евгения Петровича - было двое детей. Разница между Валентином Петровичем и Евгением Петровичем была в девять лет. У сыновей Евгения Петровича Петра и Ильи, разница в девять лет. У меня и у моего двоюродного брата, сына Петра Евгеньевича - Евгения, кстати, Петровича - разница в девять лет и т.д... - Вернемся к историям любви! - В один прекрасный день Юрий Олеша провел своего друга Женечку Катаева мимо окна и показал ему девушку Валю... Любовь у дедушки и бабушки была умопомрачительная. Они очень быстро поженились, и уже в 1930 году у них родился старший сын. Дедушка обожал Валю. Он привозил ей из Америки подарки: например, какую-нибудь сумочку из крокодиловой кожи со встроенными часами. Ее очень сложно было вытащить на разговор о муже. Валентину Леонтьевну Грюнзайд в нашей семье никто не называл "бабушкой": мы, внуки, называли ее Валей, а сыновья - "мать"! Она всю жизнь была верна своему мужу. Она была хороша собой - стройная, образованная, интересная женщина. Так вот, когда она осталась одна с двумя детьми на руках, которых надо было кормить, воспитывать, то стала шить галстуки. Верность - знаковое качество семьи Петровых-Катаевых, и сыновья Евгения Петрова также были женаты один раз. Валентина Леонтьевна была как бутон: ее берегли всю жизнь сперва отец и мать, потом ее обожал муж, потом дети. До последнего дня она не видела фотографий с похорон своего мужа (они хранились у сына Петра), никогда не была на месте его гибели. Даже старались не затрагивать тему о Евгении Петрове. На пальце она носила обручальное кольцо с небольшим бриллиантом - подарок мужа. С кольца был сколот кусок, его нужно было отдать в починку, но Валентина Леонтьевна никогда не снимала его с руки. На это было наложено табу. После ее смерти мы решили отреставрировать кольцо, но ювелир умер... И - кольца нет. Я вспоминаю ее как женщину с идеально подобранными волосами, прекрасным маникюром на длинных ногтях и... "беломором" в зубах. Она либо сидела с книжкой, либо раскладывала пасьянс. Валентина Леонтьевна состарилась в две минуты, получив известие о смерти старшего сына. Это ее подкосило. - Какую фамилию носила бабушка? - Она была Петрова-Катаева. Когда ее спрашивали: "Вы кто?" - отвечала: "Я жена Ильфа и Петрова". Такой у нее был английский, тонкий юмор. Она очень гордилась своими детьми, и было чем: оба сына - лауреаты Государственной премии, достойные люди. - Кто в семье Петровых-Катаевых занимается литнаследием Евгения Петрова? - Пытаюсь заниматься творчеством "второй половины" тандема "Ильфипетров", как называли себя сами авторы "Золотого теленка", а также генеалогическим древом Евгения Петрова. К сожалению, в связи с разного рода переездами большинство архива Евгения Петрова утрачено. Во время войны многое не сохранилось. Во время одного переезда запакованный архив, видимо, приняли за мусор. Сохранилось несколько вещей, которые я... украла у бабушки: подписанная книжка Олеши "Вишневая косточка", книжка Ардова с автографом для бабушки, и после ее смерти мы забрали сервиз, который дедушка привез из-за рубежа. Из литнаследия сохранилась папка с рукописями "Двенадцати стульев". Один французский исследователь, Ален Бишон - переводчик "Золотого теленка" - попытался работать с этими рукописями. Интересно, что, судя по рукописям, действие романов должно было происходить не в России. - Кто из наших литературоведов исследует творчество Ильфа и Петрова? - Все, что мы знаем об Ильфе, - заслуга дочери Ильфа Александры Ильиничны. Она в хорошем смысле слова фанатик: сделала потрясающую книгу "Записные книжки" Ильфа, выпустила книгу Евгения Петрова "Мой друг Ильф", создала фантастическую фотовыставку Ильи Ильфа. Мы тоже занимаемся поиском наследия Евгения Петрова: я - здесь, мой отец - в Америке, где выходили знаменитые романы. Говорят, что в Америке лежат в каком-то банке бешеные гонорары. - Как сейчас складываются ваши отношения с издателями? - В нашей семье никто никогда не боролся за авторские права. Когда Евгений Петрович погиб и его вдова Валентина Леонтьевна осталась с двумя сыновьями, благодаря Валентину Петровичу Катаеву о ней помнили и ей помогали. Союз писателей поменял большую дачу в Переделкине на меньшую. С этой дачей тоже случилась история: когда в 1986 году не стало Валентина Катаева, который не давал выселить бабушку с дачи, буквально через десять месяцев вещи выкинули с дачи, в том числе и рояль Евгения Петрова. Теперь мы знаем эту дачу как дачу Булата Окуджавы. - Тоже в хорошие руки попала... - Правда, не совсем красивым способом. То же самое произошло с авторским правом: до 1996 года семья Петровых-Катаевых обладала авторскими правами Евгения Петрова. "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок" к этому времени были изданы 18 раз, но ни мы, ни Ильфы не получили ни копейки... Единственный, кто сейчас стал бороться за права, - мой отец. Уже все караоке поют "Стою на полустаночке...", а он с этого не получает ни копейки? Александр Щуплов P.S. Когда материал готовился к печати, Екатерине Катаевой позвонили из Одесского литературного музея, приглашая приехать к ним на празднование столетия Евгения Петрова. Оказывается, сотрудники музея провели исследования и получили неопровержимые доказательства, что Е. Петров таки родился в 1902 году... Откуда родом ничья бабушка - Неужели Евгений Петров не сделал любимую женщину героиней своих произведений? - Знаете, кто является прототипом Васисуалия Лоханкина? Никогда не догадаетесь! Жена Петрова! Они жили в Мыльниковом переулке в коммунальной квартире. Валентина Леонтьевна была женщиной воздушной и экзальтированной, никогда не работала. Посещая уборную, она никогда не гасила за собой свет! Соседи гноили ее так, что она рыдала с утра до ночи. Тогда Евгений Петров стал платить за электричество за всю квартиру, правда, гноить его жену после этого все равно не перестали. Единственный человек, который очень трогательно к ней относился, был сосед, живший в одной из комнат той же коммуналки, дворник. Он был забулдыга. Валечка его очень жалела, подносила рюмку-другую, заступалась за него. Этот сосед-дворник знал, что Валентина Леонтьевна любит сирень: каждый год 23 мая (это был день ее рождения) она открывала утром дверь - и на пороге стояло ведро сирени - знак внимания дворника! Кстати, в этой же коммуналке действительно на антресолях жила "ничья бабушка". У нее были стерильные половики, накидки на подушечках. Когда у кого-то из соседнего дома народились щенки сеттеров и соседи из коммуналки взяли себе по одному, "ничья бабушка" по утрам ходила всем за керосином и выгуливала этих сеттеров. - А как Валентина Леонтьевна относилась к тому, что была прототипом Васисуалия Лоханкина? - Да никак! Я вообще от нее никогда не слышала ничего, связанного с чем-то, вызывающим негативную реакцию. Видимо, воспитание дистанцировало ее от всякого негатива. Кукла Тутти и Суок - на одно лицо - Говорят, что у Евгения Петрова была в жизни жутко романтическая история, связанная с вашей бабушкой... - И виной тому - Юрий Карлович Олеша. В старой Москве жила девочка Валя Грюнзайд, из очень хорошей семьи: ее отец был поставщиком чая Его Императорского двора. Можете представить, какое воспитание было у девочки. У нее всегда были бонны, домработницы. Она была очень избалованным ребенком, и в нее был влюблен Юрий Олеша. Девочка Валя очень часто выглядывала в окно, и Юрий Карлович, проходя мимо и видя ее, говорил друзьям: "Я ращу себе невесту!" А чтобы девочке Вале не было скучно, он написал для нее сказку. Догадываетесь какую? "Три толстяка". Первый экземпляр книжки он подарил ей с надписью: "Всегда ваш. Вале!" Бабушка нередко рассказывала мне эту историю. В ней фигурировала кукла, которую ей привез ее отец, впоследствии, в революционные времена, репрессированный. Эта большая говорящая кукла сидела у Вали на окне. Именно о ней написал в своей сказке Олеша. Я не понимала никогда одного: в книжке девочку-героиню зовут Суок, и мы знаем, что одна из сестер стала женой Юрия Олеши. Но со слов бабушки, папы и дяди получалось так, что книжка была посвящена Вале Грюнзайд, моей бабушке. Почему же героиня носит имя Суок? Совсем недавно, говоря с отцом по телефону, я спросила его: "Почему так получилось?" Оказалось, и папа этого не знает! Юрий Карлович, сказал он, был странный человек - вдруг ему что-то пригрезилось. И вообще, продолжал отец, он придумывал такие фантастические имена: в "Трех толстяках", например, у него есть персонаж по имени Цереп. Как-то мой папа спросил у Олеши, что это за Цереп? - "Очень просто, - отвечал Юрий Карлович, - это перец, прочитанный наоборот!"
пример, скажем, Раневской важен и для понимания ... Пушкина - не поэта, творца, художника и т.п. а обычного поведения-говорения в жизни свободно проявляющегося человека
Вдруг тень Пушкина ревностью к Музе его эпиграммной разбудим? Нет, дорогой, не помысли того в самых глупых мечтах полуночных! Тенью придёт - не заметишь того, как дурманом мусиным накроет, И - будешь по утренней хладной росе без кола, без двора шандырахать.
Лидия Чуковская. Из книги «Записки об Анне Ахматовой» I. Дневник 50-х годов. (II. Россыпь.)
4 сентября 1952 Вчера я была у Анны Ахматовой. Она показала мне экземпляр своей книжки – той, уничтоженной […после Постановления ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» – Л.Ч.]. Ей ее подарил Сурков. Построен сборник так же, как и «Из шести книг»; есть и новый отдел: « Нечет », на который я сразу накинулась. Но Анна Андреевна вынула у меня книгу из рук, заявив, что ей скучно так сидеть: « лучше я расскажу вам о Пушкине ». Она по-своему анализирует обстоятельства, приведшие к дуэли. Исходит она из того, что роман Дантеса с Натальей Николаевной длился не 2 года, как принято полагать, а всего полгода. Пушкин угадал автора анонимных писем – Геккерна – и убедил в его авторстве Бенкендорфа и царя; но на этом удачи его наступления кончились. Женитьба на Екатерине Гончаровой, к которой Пушкин принудил Дантеса, на самом деле вполне устраивала жениха, потому что Наталию Николаевну он уже не любил, а женитьба на девушке хорошей фамилии была ему необходима. Геккерн и Дантес, в противовес пушкинской, создали собственную версию этой женитьбы: Дантес, мол, героически женится на Екатерине Гончаровой во имя своей высокой страсти к Наталии Николаевне: чтобы быть поближе к любимой женщине. Этой версии они уничтожали пушкинскую, для Дантеса позорную. Говорила Анна Андреевна с большой горячностью. – Пушкин, который даже Музу свою не подпускал к своему семейному очагу! И вдруг царь унтер-офицерскими лапами лезет в его семейную жизнь и делает замечание Наталии Николаевне, «предостерегая ее отечески»! Мог ли он это перенести? Любовную связь Пушкина с Александриной Гончаровой Ахматова отвергает решительно. Рассказала мне также о дневнике Александрины, найденном в Австрии во время войны. Из него явствует, что Наталия Николаевна виделась с Дантесом, уже сделавшись Ланской. – Конечно, она в ту пору была уже старая толстая бабища, так что никакие зефиры и амуры тут не при чем. Ей просто захотелось дружески побеседовать с человеком, который убил ее мужа и оставил сиротами ее четверых детей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . – Делать зло легко, оно удается всегда, а вот сделать хоть что-нибудь доброе очень трудно. Одна дама уверяла меня, что напротив делать добро легко, но я думаю, она просто не пробовала. Как вы полагаете?
8 мая 1954 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Войдя, он снял со стула чемодан, сел и сразу мощным обиженным голосом заговорил о вечере венгерской поэзии, устроенном где-то за Марьиной рощей, нарочно устроенном так, чтобы никто из любящих не мог туда попасть; афиши были, но на них стояло «вход по билетам», а билеты нарочно разослали учащимся ВТУЗ’ов, которым неинтересно. – Вечер из серии: «лучше смерть» – сказала Анна Андреевна. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Когда Пастернак ушел, Анна Андреевна по своему обыкновению прилегла на постель. Помолчав, она заговорила о славе. –Я сейчас много об этом думаю… и я пришла к твердой мысли, что это мерзость и ужас – всегда. Какая гадость была Ясная Поляна! Каждый и все, все и каждый считали Толстого своим и растаскивали по ниточке. Порядочный человек должен жить вне этого: вне поклонников, автографов, жен-мироносиц – в собственной атмосфере. [ Слава – это значит, что вами обладают все и вы становитесь тряпкой, которой каждый может вытереть пыль; в конце жизни Толстой понял ничтожество славы и в « Отце Сергии » объяснил, что от нее надо отмыться; я особенно уважаю его за это. – запись Л.Ч. слов Ахматовой от 16 декабря 1955. ] О Борисе Леонидовиче сказала: – Жаль его! Большой человек – и так страдает от тщеславия. Мне показалось, она неправа. Разве это непременно тщеславие? У него видимо творческое кровообращение нарушено от насильственной разлуки с аудиторией. Слушатели, читатели ему видимо необходимы. – Разлучить Пастернака с читателями – это, разумеется, преступление, – сказала Анна Андреевна, – но он-то почему не умеет извлечь из этой разлики новую силу? Для своей поэзии? Нас позвали чай пить…
17 мая 1954 Третьего дня много часов, почти целый день, провела у меня Анна Андреевна. Отдыхала, чуть-чуть спала, обедала. Перелистывала том « Художественного Наследства ». Доложила две новости в пушкиниане – две находки: письмо Волконской к Вяземской о стихотворении « На холмах Грузии лежит ночная мгла » и письма Карамзиных в Париж к Андрею Николаевичу в 1836-37 гг. – Письма Карамзиных накануне и после дуэли, – это сенсация – сказала она… – Это может многое переменить и разрушить. В « Художественном Наследстве » она долго разглядывала [репинский – Л.Ч.] портрет Андреевой (1905 г.): – Какая она тут красавушка! Это мои старшие сестры в то время такие были: загадочные, стройные… Сказала о Шаляпине, рассматривая его портрет: – Я поняла главный недостаток подобных людей: Есенин, Шаляпин, Русланова… Они самородки. И тут слово само сыграло с ними скверную шутку. У них есть всё, кроме самообуздания. Относительно других они позволяют себе быть какими угодно, вести себя Бог знаает как. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мы заговорили о наших погибших. И о тех, кто еще, быть может, жив и вернется. Какая будет встреча. И о неизвестных могилах – не зная их, так трудно жить. И еще говорили об одной категории людей. Я задала ей вопрос, который меня очень занимает: кто они социально? По своему происхождению? [речь шла о следователях сталинского времени – Л.Ч.] Если обобщить? – Социально – не знаю. По-разному это бывало, наверно. Но вот о чем я думаю: Раскольников п о с л е уже ничего не мог. Только броситься на кровать одетым и так лежать. Больше ничего. Не мог и не хотел. А этим хотелось, вернувшись с «работы», увидеть жену в новом платье и чтобы у дочки – бант в волосах…
14 января 1955 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . – Вышла « История литературы », издание Академии Наук, 1954. Там про меня говорится, что я мещанская поэтесса… [ «Многие стихи Ахматовой воспринимаются как интимный мещанский дневник», ИРЛ, т.10, стр.776 ] Я спросила, кто написал статью. – В. Он давно обо мне пишет… Когда-то в Ленинграде, в Пушкинском Доме, я читала свое исследование о « Золотом Петушке ». Слушали меня пушкинисты. Когда я кончила, подошел В. Он сказал, что давно изучает мою биографию и мое творчество и хотел бы зайти ко мне, чтобы на месте ознакомиться с материалом. А я ни за что не желала его пускать. « Они, – сказала я, кивнув на пушкинистов, – жизнь свою тратят, чтобы найти материал, а вы хотите все получить сразу ». Я спросила, как этот В. выглядит. – Совершенная горилла. Похож на гориллу до такой степени, что непонятно, как могли ему выдать паспорт. В мохнатую лапу. По дороге домой я размышляла о слове «мещанство». Им пользуются, не определяя смысла. Тамара [Габбе – Л.Ч.] определяет так: тот слой населения, который лишен преемственно духовной культуры. Для них нет прошлого, нет традиции, нет истории, и уж конечно нет будущего. Они – сегодня. В культуре они ничего не продолжают, ничего не подхватываю и ни в какую сторону не идут. Поэзия Ахматовой, напротив, вся воплощенная память; вся – история души, история страны, история человечества; вся – в основах, в корнях русского языка. У мещанина ж и языка нет, у него в запасе слов 300, не более; да и не основных, русских, а жаргонных, сегодняшних…
2 октября 1955 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мы заговорили о стихах – о Фете, Полонском, Случевском. – Да, у всех них были дивные стихи – избранные, немногие, но самого первого класса. Кажется, только у Мея нельзя разыскать ни единой строчки. Я спросила, как она думает, почему им было так трудно писать? Почему у каждого, при великолепных стихах, рядом провалы в немощность, в безвкусицу? Она сказала: – Время для поэзии было уж очень тяжелое. Чернышевский и Писарев, а отчасти и Белинский, объяснили публике, что поэзия вздор, пустяки. Они внушали людям, кроме того, еще нечто очень верное – например, о вреде богатства, о зле социального неравенства – но этой стороны их проповеди мещане не усвоили. Зато, что поэзия вздор – они усвоили отлично и на этом основании чувствовали себя передовыми… И техника поэтами утрачена, ею никто не занимался. А ведь такая утрата равна катастрофе. Ведь все и без поэзии знают, что надо любить добро – но чтоб добро потрясало человеческую душу до трепета, нужна поэзия, а поэзия без техники не существует.
8 января 1956 Была вчера у Анны Андреевны. Она на ногах, осунувшаяся, но бодрая. У нее Эмма. Обсуждают « тагильскую находку ». Хозяев нету дома; Эмма кормит Анну Андреевну какой-то диетической едой, которую заранее приготовила Нина Антоновна. Я налегаю на чай: мороз лютый, никак не отогреешься. Анна Андреевна, прервав свою беседу с Эммой, заговорила о письмах Карамзиных и попутно принялась излагать собственную концепцию гибели Пушкина; над книгой о его гибели, она, по ее словам, работала целых шесть лет, потом потеряла все написанное (« зелененькие тетради ») и теперь снова нашла. Все происходило не три года, а развернулось мгновенно. Автор анонимок – Геккерн, при участии Долгорукова, а, быть может, и Гагарина. Пушкин был у царя и представил ему доказательства вины Геккерна; если бы он представил не доказательства, а лишь предположения – его сослали бы в Нерчинск. А какие же? По-видимому, Долгоруков предал Геккерна Пушкину. Геккерн и Дантес – карьеристы и мерзавцы. Дантес вовсе не любил Наталию Николаевну; изображал высокую страсть, чтобы не выгнали из кавалергардов за отказ от дуэли; Екатерина Гончарова была от него беременна, и он женился на ней весьма охотно потому, что ему, при его подмоченной репутации, трудно было сделать лучшую партию… Во всех своих расчетах мести Пушкин ошибался совершенно. Наталия Николаевна не только глупа; это хищная, жадная, злая стерва. Дантеса обожала. Его любили все: и молодежь у Карамзиных, и Вяземские. Пушкин к моменту дуэли одинок. Их опубликованных писем оказывается также, что Софья Николаевна Карамзина была пустейшая дура. На этом месте нашу беседу шумно прервали хозяева, вернувшиеся домой с закусками и водкой. Я заторопилась на метро.
16 января 1956 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . – Меня называли старухой уже в 30 лет, – сказала Анна Андреевна. – И даже не старухой, а стариком. – Как это? – в один голос вскрикнули мы с Эммой. – Да, да, в рецензии на одни альманах говорилось: « тут же напечатаны и старики: Ахматова и Мандельштам ». Эмма Григорьевна покатилась со смеху, она даже как-то всхлипывала от смеха. Анна Андреевна ткнула в ее сторону пальцем: – Вот голос друга! – и торжественно вышла из комнаты распорядиться насчет чая.
Хотя вам, женщинам, виднее: может и не такая уж и хищная стерва, а просто "киса кусачая, стервочка домашняя"?..
НО: ТОРГОВАЛАСЬ ЖЕ ЛИЧНО С ИЗДАТЕЛЕМ, НАСТАИВАЯ НА ДВОЙНОЙ ОПЛАТЕ?! ТОВАРИЩИ ДОРОГИЕ: ИНАЧЕ КАК З О Л О Т О М - БРАТЬ НЕ ЖЕЛАЛА!!!
Или что - кто-то (отвергнутый воздыхатель?) на неё поклёп устроил, отмстить на расстоянии десятков лет додумался?
Сверчок
постоянный участник
Сообщение: 1028
Зарегистрирован: 23.08.07
Откуда: Россия, Москва
Репутация:
2
Отправлено: 24.03.08 18:45. Заголовок: У Анны Андреевны мно..
У Анны Андреевны много от лукавого. Что значит «техника поэтов»? Та самая техника, которая проповедовалась в «Цехе поэтов»? И кто оттуда вышел? Мандельштам? Он сам по себе. Кто ещё? Интересны наблюдения Ходасевича о том, что творилось в этом «Цехе», в статье «Блок и Гумилёв». Вспоминается посещение Питера Брука одного из московских театральных ВУЗов. Когда ему показали кафедру режиссура, Брук удивлённо спросил: – Как? Этому – учат? Точно так же и с техникой. Можно владеть ею в совершенстве или превосходно, как, например, Гумилёв, но не достигнуть пронзительных глубин и ярчайших высот. Да, технику надо изучить и… забыть. Она мешает поэзии, если писать ею. Что хорошего в рифме «тюрьме – мне»? Ничего. Привязанность за уши к смыслу. Эта техническая распущенность позволила появиться «поэтическому» бреду, которым сейчас забит Парнас и от которого читатели шарахаются, как от прокажённого. Взгляните на поэтически взлёты за последние двести лет. Кто владел техникой в совершенстве? Да никто! И Пушкин тоже. Владение техникой только затрудняет создание Логоса, чьё пространство хранимо исключительно в Поэзии. Что же касается остального лукавства Анны Андреевны, то достаточно почитать дневники Лукницкого за 20-е годы. Странное дело, которое я никак не могу распутать: с одной стороны «Реквием», с другой – «Сталин вывез меня из Ленинграда» (слова самой Ахматовой), а с третьей – после войны «я буду редактором «Звезды». На стыке этих тектонических плит и рождается «мне – тюрьме» – неточная рифма лукавого смысла.
Ахматову - принимаю целиком. Пастернака уважаю, но ... Вознесенского (извиняюсь) - не люблю.
Сверчок
постоянный участник
Сообщение: 1029
Зарегистрирован: 23.08.07
Откуда: Россия, Москва
Репутация:
2
Отправлено: 24.03.08 19:50. Заголовок: У меня, признаться, ..
У меня, признаться, непростые взаимоотношения с Анной Андреевной. Может быть, потому что по ней надо ходить с Вергилием, а я привык к другим «местам» и с Беатриче )))). А с Вознесенским - солидарен.
Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) О журналах "Звезда" и "Ленинград" 14 августа 1946 г. СТР. N 274. п. 1г – О журналах "Звезда" и "Ленинград". ________________________________________ ЦК ВКП(б) отмечает, что издающиеся в Ленинграде литературно-художественные журналы "Звезда" и "Ленинград" ведутся совершенно неудовлетворительно. В журнале "Звезда" за последнее время, наряду со значительными и удачными произведениями советских писателей, появилось много безыдейных, идеологически вредных произведений. Грубой ошибкой "Звезды" является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции "Звезды" известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание. Последний из опубликованных рассказов Зощенко "Приключения обезьяны" ("Звезда", N 5-6 за1946 г.) представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами. Предоставление страниц "Звезды" таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции"Звезда" хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь как "Перед восходом солнца",оценка которой, как и оценка всего литературного "творчества" Зощенко, была дана на страницах журнала "Большевик". Журнал "Звезда" всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, "искусстве для искусства", не желающей идти в ногу со своим народом наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе. Предоставление Зощенко и Ахматовой активной роли в журнале, несомненно, внесло элементы идейного разброда и дезорганизации в среде ленинградских писателей. В журнале стали появляться произведения, культивирующие несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада.Стали публиковаться произведения, проникнутые тоской, пессимизмом и разочарованием в жизни (стихи Садофьева и Комиссаровой в N 1 за 1946 г. и т.д.). Помещая эти произведения, редакция усугубила свои ошибки и еще более принизила идейный уровень журнала. Допустив проникновение в журнал чуждых в идейном отношении произведений, редакция понизила также требовательность к художественным качествам печатаемого литературного материала. Журнал стал заполняться малохудожественными пьесами и рассказами ("Дорога времени" Ягдфельдта, "Лебединое озеро" Штейна и т.д.).Такая неразборчивость в отборе материалов для печатания привела к снижению художественного уровня журнала. ЦК отмечает, что особенно плохо ведется журнал "Ленинград", который постоянно предоставлял свои страницы для пошлых и клеветнических выступлений Зощенко, для пустых и аполитичных стихотворении Ахматовой. Как и редакция "Звезды", редакция журнала "Ленинград" допустила крупные ошибки, опубликовав ряд произведений, проникнутых духом низкопоклонства по отношению ко всему иностранному. Журнал напечатал ряд ошибочных произведений ("Случай над Берлином" Варшавского и Реста, "На заставе" Слонимского). В стихах Хазина "Возвращение Онегина" под видом литературной пародии дана клевета на современный Ленинград. В журнале "Ленинград" помещаются преимущественно бессодержательные низкопробные литературные материалы. Как могло случиться, что журналы "Звезда" и "Ленинград", издающиеся в Ленинграде, городе-герое, известном своими передовыми революционными традициями, городе, всегда являвшемся рассадником передовых идей и передовой культуры, допустили протаскивание в журналы чуждой советской литературе безыдейности и аполитичности? В чем смысл ошибок редакций "Звезды" и "Ленинграда"? Руководящие работники журналов и, в первую очередь, их редакторы тт. Саянов и Лихарев, забыли то положение ленинизма, что наши журналы, являются ли они научными или художественными, не могут быть аполитичными. Они забыли, что наши журналы являются могучим средством советского государства в деле воспитания советских людей и в особенности молодежи и поэтому должны руководствоваться тем, что составляет жизненную основу советского строя, – его политикой. Советский строй не может терпеть воспитания молодежи в духе безразличия к советской политике, в духе наплевизма и безыдейности. Сила советской литературы, самой передовой литературы в мире, состоит в том, что она является литературой, у которой нет и не может быть других интересов, кроме интересов народа, интересов государства. Задача советской литературы состоит в том, чтобы помочь государству правильно воспитать молодежь, ответить на ее запросы, воспитать новое поколение бодрым, верящим в свое дело, не боящимся препятствий, готовым преодолеть всякие препятствия. Поэтому всякая проповедь безыдейности, аполитичности, "искусства для искусства" чужда советской литературе, вредна для интересов советского народа и государства и не должна иметь места в наших журналах. Недостаток идейности у руководящих работников "Звезды" и "Ленинграда" привел также к тому, что эти работники поставили в основу своих отношений с литераторами не интересы правильного воспитания советских людей и политического направления деятельности литераторов, а интересы личные, приятельские. Из-за нежелания портить приятельских отношений притуплялась критика. Из-за боязни обидеть приятелей пропускались в печать явно негодные произведения. Такого рода либерализм, при котором интересы народа и государства, интересы правильного воспитания нашей молодежи приносятся в жертву приятельским отношениям и при котором заглушается критика, приводит к тому, что писатели перестают совершенствоваться, утрачивают сознание своей ответственности перед народом, перед государством, перед партией, перестают двигаться вперед. Все вышеизложенное свидетельствует о том, что редакции журналов "Звезда" и "Ленинград" не справились с возложенным делом и допустили серьезные политические ошибки в руководстве журналами. ЦК устанавливает, что Правление Союза советских писателей и, в частности, его председатель т. Тихонов, не приняли никаких мер к улучшению журналов "Звезда" и "Ленинград" и не только не вели борьбы с вредными влияниями Зощенко, Ахматовой и им подобных несоветских писателей на советскую литературу, но даже попустительствовали проникновению в журналы чуждых советской литературе тенденций и нравов. Ленинградский горком ВКП(б) проглядел крупнейшие ошибки журналов, устранился от руководства журналами и предоставил возможность чуждым советской литературе людям, вроде Зощенко и Ахматовой, занять руководящее положение в журналах. Более того, зная отношение партии к Зощенко и его "творчеству", Ленинградский горком (тт. Капустин и Широков), не имея на то права, утвердил решением горкома от 28.I. с.г. новый состав редколлегии журнала"Звезда", в который был введен и Зощенко. Тем самым Ленинградский горком допустил грубую политическую ошибку. "Ленинградская правда" допустила ошибку, поместив подозрительную хвалебную рецензию Юрия Германа о творчестве Зощенко в номере от 6 июля с.г. Управление пропаганды ЦК ВКП(б) не обеспечило надлежащего контроля за работой ленинградских журналов.
ЦК ВКП(б) постановляет:
1. Обязать редакцию журнала "Звезда", Правление Союза советских писателей и Управление пропаганды ЦК ВКП(б) принять меры к безусловному устранению указанных в настоящем постановлении ошибок и недостатков журнала, выправить линию журнала и обеспечить высокий идейный и художественный уровень журнала, прекратив доступ в журнал произведений Зощенко, Ахматовой и им подобных. 2. Ввиду того, что для издания двух литературно-художественных журналов в Ленинграде в настоящее время не имеется надлежащих условий, прекратить издание журнала "Ленинград", сосредоточив литературные силы Ленинграда вокруг журнала "Звезда". 3. В целях наведения надлежащего порядка в работе редакции журнала "Звезда" и серьезного улучшения содержания журнала, иметь в журнале главного редактора и при нем редколлегию. Установить, что главный редактор журнала несет полную ответственность за идейно-политическое направление журнала и качество публикуемых в нем произведений. 4. Утвердить главным редактором журнала "Звезда" тов. Еголина А.М. с сохранением за ним должности заместителя начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б). 5. Поручить Секретариату ЦК рассмотреть и утвердить состав редакторов отделов и редколлегии. 6. Отменить решение Ленинградского горкома от 26 июня с.г. о редколлегии журнала "Звезда", как политически ошибочное. Объявить выговор второму секретарю горкома тов. Капустину Я.Ф. за принятие этого решения. 7. Снять с работы секретаря по пропаганде и заведующегоотделом пропаганды и агитации Ленинградского горкома тов. Широкова И.М., отозвав его в распоряжение ЦК ВКП(б). 8. Возложить партруководство журналом "Звезда" на Ленинградский обком. Обязать Ленинградский обком и лично первого секретаря Ленинградского обкома и горкома тов. Попкова принять все необходимые меры по улучшению журнала и по усилению идейно-политической работы среди писателей Ленинграда. 9. За плохое руководство журналом "Ленинград" объявить выговор тов. Лихареву Б.М. 10. Отмечая, что журнал "Звезда" выходит в свет со значительными опозданиями, оформляется крайне небрежно (обложка имеет неприглядный вид, не указывается месяц выхода очередного номера), обязать редакцию "Звезды" обеспечить своевременный выход журнала и улучшить его внешний вид. 11. Возложить на Управление пропаганды ЦК (т. Александрова) контроль за выполнением настоящего постановления. 12. Заслушать на Оргбюро ЦК через 3 месяца отчет главного редактора "Звезды" о выполнении постановления ЦК. 13. Командировать т. Жданова в Ленинград для разъяснения настоящего постановления ЦК ВКП(б). ________________________________________ Опубликовано с незначительными изъятиями: Правда. 21 августа 1946. Выверено по изданию: Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) – ВКП (б), ВЧК – ОГПУ – НКВД о культурной политике. 1917-1953. Под ред. А. Н. Яковлева. Cост. А.Н. Артизов, О.В.Наумов. М.: Международный фонд "Демократия", 1999.
Отправлено: 05.04.08 18:31. Заголовок: Можно ли самое любим..
Можно ли самое любимое-ценное-моё по памяти? Источника под рукой нет, чтобы сверить.... Так вот, во времена..... ах, зачем это писать, когда и так всем ясно, о ком это и в связи с чем:
В этой комнате колдунья До меня жила одна. Тень её ещё видна На пороге новолунья.
Тень её ещё стоит У высокого порога И задумчиво и строго На меня она глядит.
Я сама не из таких, Кто чужим подвластен чарам. Я сама... Да, впрочем, даром, Тайн не выдаю своих...............
http://walkspb.ru/zd/makarova20.html «Жилой доходный дом на углу набережной Макарова (№ 20) и Тучкова переулка (№ 17) был построен для заводчика И.С. Мясникова в 1840-х годах. Первоначально он имел три этажа. В 1898–1901 годах корпус со стороны Тучкова переулка был надстроен четвёртым этажом, а в 1930-х годах также повысили и корпус на набережной. В квартире № 4 (ныне № 25, 31 и 32, 33 и 34) жил художник-баталист Василий Петрович Верещагин. В квартире № 5 находилась его мастерская. В 1912–1914 годах комнату в квартире № 29 снимали поэты Анна Андреевна Ахматова и Николай Степанович Гумилёв. Это была их первая совместная квартира, которую супруги называли «Тучкой». Здесь родился их сын, будущий историк Лев Николаевич Гумилёв. В это время Николай Гумилёв работал над циклом «Чужое небо». Квартира № 29 была перепланирована в 1990-х годах.»
Арина Родионовна
постоянный участник
Сообщение: 1670
Зарегистрирован: 24.08.07
Откуда: Россия, Москва
Репутация:
3
- участник сейчас на нашем союзе - участник вне нашего союза
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 3
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на нашем союзе