Отправлено: 04.09.07 08:55. Заголовок: А вы - любите П.?

Светская беседа о Петербурге.

 Отправлено: 27.10.07 09:26. Заголовок: С.П. Заварихин «Явление Санкт-Петербург-Бурха»:

Чугунный лев крепко прижал лапой тяжелый шар к постаменту да так и застыл... Темные волны под ним ритмично бьются о гранит. Одни — в безумном азарте радостно вспыхивают фонтаном брызг, другие меланхолично заползают на широкие каменные ступени спуска и затем медленно скатываются к Неву, оставляя после себя мокрые темные полосы. Троллейбус, переваливаясь с боку на бок, по-стариковски преодолевает Дворцовый мост. Шпиль Петропавловской колокольни застывшей молнией прорезает небо. Кажется, так было всегда, вечно, и стоя здесь, у Адмиралтейского спуска, люди всегда видели эти бесконечные цветные панорамы, эти монументальные, но изящные монолиты зданий. Их красота кажется нерукотворной. Разве маленькому смертному человеку под силу сотворить такое? Но берет слово История, и гигантские картины перед глазами начинают подергиваться туманом, а на их месте проступают пейзажи далекого прошлого.
Следов человека почти не видно, лишь несколько чухонских домиков и лодок у берега. Невy совсем не узнать. Ни набережных, ни мостов, течет, извиваясь, среди низкой топкой равнины, поросшей лесом, то густым еловым, то — на болотах — совсем редким, прозрачным. Перед впадением в море река раздробилась на несколько рукавов, превратившись в подобие залива, в котором плавает множество островов. Самый большой из них тот, который позже будет назван Васильевским.
До основания Петербурга все географические наименования здесь были финскими да шведскими, потому что русские названия, появившиеся в XII—XV вв., к началу XVIII в. почти не сохранились. Лишь к самому большому острову, названному финнами Хирвисаари (Олений, Лосиный), вернулось древнее имя и он снова стал Василевым, Васильевским, напоминая о своем древнем владельце — новгородском посаднике Василии Селезне, казненном Иваном III в 1471 году...

Для работы Адмиралтейской верфи требовались подсобные производства и склады леса (корабельный лес доставляли из Казани).
Склады размещались вдоль берета Невы ниже верфи, поэтому нужны были каналы для перевозки материалов. И 1717 году начали рыть сразу четыре канала. Самый дальний, Ново-Адмиралтейский, соединил Мойку с Невой и отделил таким образом Шневенскую слободу от Галерного двора. Параллелыю ему протянулся Крюков канал, названный так но фамилии подрядчика земляных работ (позже канал был продолжен на юг до Фонтанки, а северная его часть, напротив, взята в трубу и пропущена под Благовещенской площадью). Третий капал — Новоголландскнй (Адмиралтейский) — соединил Галерную и Адмиралтейскую верфи (в начале XIX в. канал частично засыпали и над ним устроили Конногвардейский бульвар; оставшаяся часть сохранила свое название — Адмиралтейский). Четвертый канал прошел но трассе будущей улицы Якубовича; в районе Манежа он соединялся с Новоголландским каналом.
Вдоль северного берега Адмиралтейского капала в 1720 году поставили Прядильный (Канатный) двор, поэтому канал поначалу назывался Прядильным. Двор состоял из трех вытянувшихся одно за другим зданий большой длины. Их северные фасады образовали одну сторону Галерной (Исаакиевской) улицы, другую ее сторону сформировали дворовые постройки усадеб посланников и иностранных купцов. Главные фасады этих усадеб смотрели на Неву, на будущую Английскую набережную. С восточной стороны улицу замыкал перестроенный в камне дом Меншикова, после опалы князя отданный Х. Миниху*. С западной стороны Галерная улица заканчивалась в районе будущей Благовещенской площади. Там с 1718 года стоял одноэтажный каменный дом галерного мастера Ивана Немцова (Английская наб., д.22) и каторжный острог, на месте которого позже будет выстроена Благовещенская церковь.

ЛЕВОБЕРЕЖЬЕ ПЕТЕРБУРГА В 1718 г. Видно, что цепочка плотной застройки вдоль берега Невы дополнена поясом пригородных участков вдоль Фонтанки. Ясно обозначился и городской центр.
1 - Адмиралтейство; 2 - Исаакиевская церковь; 3 - "Новая Голландия"; 4 - каналы; 5 - Морской рынок; 6 - кирха и костел; 7 - Почтгауз; 8 - Царицын луг; 9 - Летний сад; 10 - Литейная слобода; 11 - Невская першпектива; 12 - место первых трёх Зимних дворцов; 13 - Подзорный дворец.

Достопримечательностью Шневенской слободы, а затем и всего города стала “Новая Голландия” — большой треугольный остров, омываемый водами Мойки и двух каналов, Крюкова и Адмиралтейского. Низкий, поросший лесом остров привлек внимание Петра, любившего бывать в этих местах, так напоминавших своей атмосферой голландские порты и верфи. Для царя поставили на острове небольшой домик в голландском вкусе, выкопали пруд, а позже “подняли” весь островок — подсыпали грунт. Через несколько лет после смерти Петра этот клочок земли начали приспосабливать под лесные склады, а живших вокруг людей переселили в другие места.
Ниже по Неве от Галерной верфи, напротив устья Фонтанки, в 1711 году Петр прямо на воде построил двухэтажный каменный Подзорный дворец для наблюдения за кораблями, входившими в Неву. Он любил там жить в уединении. В тумане дворец-призрак казался не менее фантастичным, чем сам город, на глазах поднимавшийся из воды, топей и мелколесья.
Южнее Подзорного дворца в том же 1711 году па мысу, образованном речками Таракановой и Черной, царь построил для своей жены деревянный дворец. Вокруг разбили большой парк, прорезали его каналом, на берегу залива устроили зверинец. Вел местность получила название Екатерингоф (Двор Екатерины). В 1716—1717 годах здесь была построена шпалерная мануфактура.
За Екатерингофом, ниже по течению Невы, Петр построил два одноэтажных деревянных дворца для дочерей — Аниенгоф и Елисаветгоф, но простояли они не более полувека. Так начиналось строительство цепочки дворцово-парковых ансамблей, продолженное затем в Стрельне, Петергофе, Ораниенбауме.
По вернемся к Адмиралтейству. Кроме Шневенскнх, вокруг Адмиралтейства располагались Прядильная, Кузнечная, Пушкарские, Офицерские, Морские слободы. Все они были застроены деревянными и мазанковыми домами в несколько рядов. За Мьей жили “переведенцы” — те, кого насильно заставили жить в этих гиблых местах (солдаты, матросы, плотники, другие специалисты, аборигены). Среди довольно мелко нарезанных участков выделялись усадьбы графа Мусина-Пушкина (па месте современного д. 18 но Гороховой ул.) и графа Апраксина (па правом берегу Фонтанки, между Сенной ул. и ул.Ломоносова). Левый берег Фонтанки занимали нетронутые леса.
Слободы вокруг Адмиралтейства сгорели почти дотла в двух страшных пожарах в конце 1730-х годов. А до тех пор они беспрерывно росли, уплотнялись, занимая даже самые неудобные, заболоченные участки. В 1711 году на Адмиралтейском острове было 300 домов, а через 6-7 лет их стало более полутора тысяч. Скученную застройку со временем прорезали две радиальные просеки, ориентированные на шпиль Адмиралтейского дома -“прекрасный и довольно высокий шпиц”, как выразился современник в 1721 г. Одна из просек впоследствии станет Гороховой улицей, вторая — Невским проспектом...

 Отправлено: 27.10.07 09:57. Заголовок: С.П. Заварихин «Явление Санкт-Петербург-Бурха»:

8 марта 1725 года тело первого российского императора Петра I по льду Невы перенесли из Зимнего дворца в недостроенный Петропавловский собор. Эта медленная процессия, столь не соответствовавшая порывистой и стремительной натуре великого преобразователя, словно подводила черту под краткой, как вспышка, эпохой реформ. Впереди страну ждала остановка и даже откат назад перед новой волной реформ, уже екатерининских. Петр оставил после себя вздыбленную Россию и построенную им у моря новую столицу.
Внезапное появление города в совершенно диких местах поразило весь мир. Скрытый текст

Тому есть немало свидетатъств. Ганноверский резидент в Петербурге Ф.-Х.Вебер, например, писал в 1720-х годах про город на Неве, что “учитывая немногие годы, употребленные на его строительство, он теперь может быть расценен как чудо света”. Действительно, Санкт-Питер-бурх явился изумленной Европе как северная Афродита из морской пены — в сиянии золотых шпилей, в праздничном наряде многоцветных домов-дворцов под высокими крутыми крышами. Победные фейерверки, пушечные салюты, морские парады, шумные пиры и ассамблеи на фоне немолчного барабанного перестука плотничьих топоров были своеобразным музыкальным сопровождением этого явления города. В муках и величайшем напряжении сил рожденный город получил такой мощный заряд созидательной энергии, что после смерти своего Основателя длительное время развивался как бы сам собой. Направления и ориентиры этого развития были намечены, определены за первые четверть века жизни Петербурга. Градостроительные вехи были расставлены на редкость точно. Как выразительна, например, ось Адмиралтейство — Невский монастырь, ставшая главным проспектом города! Восточная оконечность Васильевского острова — Стрелка — уже в петровское время стала важной частью центра, от нее “начался” весь остров до самого взморья. Стрелка Городского острова дала жизнь застройке всей Петербургской стороны. Сампсониевский собор и здание госпиталя на Выборгской стороне стали опорными центрами освоения северного направления, а дома-дворцы и Пантелеймоновская церковь в Литейной части — южного направления. Три реки — Мья, Кривуша и Фонтанка — громадными полукольцами пронизали Адмиралтейскую часть и сами, в свою очередь, оказались прорезанными радиальными “трещинами” — улицами. Эти реки последовательно служили границами города. Их концентричность определила, кроме общего характера планировки, еще и положение одного из ключевых зданий города — Адмиралтейства. Все шпили, купола, высокие крыши самых представительных зданий сосредоточились по обоим берегам Невы на небольшом пространстве от церкви Исаакия Далматского до Троицкого собора на Городском острове. “Небесный” диалог двух главных шпилей — Адмиралтейского и Петропавловского — стал главным аккордом архитектурной симфонии самого необычного в мире городского центра, широко раскинувшегося по берегам и островам полноводной реки. Эта особенность Петербурга резко выделяет его из круга европейских городов, первоначально представлявших собой, как правило, средневековые крепости, тесные, до предела уплотненные временем, с замкнутыми и миниатюрными (по российским меркам) пространствами центральных площадей. Петропавловская крепость никогда не ограничивала рост Петербурга, а почти с самого начала была его символом. Привольность северной столицы — качество сугубо российское. Но в отличие от большинства русских приречных городов Петербург развивался не на одном берегу (с постепенным, медленным “захватом” другого), а на обоих берегах сразу, и не только вдоль главной реки, но и по ее рукавам. В этом видно проявление “железной руки” верховного зодчего —Петра Первого, который всегда сам (хотя и методом проб и ошибок) определял районы строительства, условия застройки, местоположение важнейших зданий. Неограниченная власть монарха обеспечила заселение непригодной для жизни поймы Невы. Многочисленные человеческие жертвы были той ценой, которую пришлось заплатить отчаянно сопротивляющейся этой силовой акции природе. Однако возможности волевого развития города хотя и велики, но не безграничны. Природа, ландшафт подчас оказывались сильнее. Поэтому Петербург получился регулярным и живописным одновременно. И в этом одна из причин неповторимого обаяния второй российской столицы. Петр оставил России город совершенно нового для нее типа — с современными улицами, созданными парадными фасадами зданий, поставленных "в линию". Средневековые русские поселения такого не знали. Вместо улиц там были проезды, на которые выходили заборы, ограды, стены хозяйственных зданий. Жилые дома прятались в глубине участка, причем стояли совершенно свободно, независимо от оси проезда. Петр урегулировал не только улицы, но и сами фасады. При нем обыватели должны были строить только по “образцовым” проектам, разработанным Д.Трезини. А если кто-то хотел строить по индивидуальному проекту, то обязан был подписывать проект у Трезини. Таким образом, на смену стихийно развивавшимся городам пришел город, урегулированный профессиональными зодчими под общим руководством самого монарха. Впервые в России было создано специальное учреждение, ведавшее, в отличие от общероссийского Приказа каменных дел, застройкой одного конкретного города — Санкт-Петербурга. Этим учреждением стала Канцелярия городовых дел, преобразованная затем в Канцелярию от строений. Строгое государственное регулирование строительства, введенное Петром, не сделало город на Неве скучным и однообразным, но придало ему тот самый “строгий, стройный вид”, без которого Петербург не был бы Петербургом и его красота носила бы совершенно иной характер (возможно, ближе к московскому). В немалой степени этому способствовала и лучевая планировка центра города, которая сложилась не сразу. Архитектор Гербель предлагал к двум существовавшим “лучам” — Невской першпективе и Вознесенской улице добавить еще три (современные улицы Гороховая, Миллионная, Красная), у Маттарнови же была идея более грандиозная —пронизать город 11-12-ю “лучами”. В 1715 году Петр I приказал ориентировать на башню Адмиралтейства 5 “лучей”. Еще одна существенная особенность Петербурга: он никогда не имел узкого одностороннего предназначения — быть только городом-крепостью, либо городом-портом, городом-купцом. В нем все это каким-то образом сочеталось и обеспечивалось разнообразными типами зданий. Одновременно развивалось и все, что связано с отдыхом, развлечениями, представительством: Потешное поле, сады для гуляний, театр, музей, зверинец. Сложились и два полукольца пригородных зон и предместий, в которых выделялись архитектурно-парковые ансамбли. Ближний круг составляли Невский монастырь, Екатерингоф, Анненгоф, Елизаветгоф, Подзорный дворец, усадьбы на Фонтанке, а дальний — Стрельна, Петергоф, Ораниенбаум. Таким образом, можно сказать, что Петр создал не просто молодой город с блистательным будущим, но целый градостроительный регион с очень точно определенными “очагами” и линиями развития, которые сохранили свое значение до сих пор. От золотых шпилей петербургского центра новая российско-европейская цивилизация концентрическими кругами, волнами распространялась вширь, вначале по Ингерманландии, а затем, преодолев сопротивление времени, по дремавшей до того России. Значение Петербурга как центра новой культуры осознавалось образованными людьми XVIII в. вполне отчетливо. Поэт Василий Тредиаковский писал: Преславный град, / что Петр наш основал / И на красе построил толь полезно, Уж древним всем / он ныне равен стал / И обитать в нем / всякому любезно. ...6 мая 1727 года, процарствовав два года, умерла Екатерина I. В феврале следующего года двор отправился в Москву для коронации четырнадцатилетнего Петра Алексеевича, внука Петра I. Но в “дедушкину” столицу Петр II не вернулся. Вслед за двором в Москву потянулось купечество, чиновничество, туда перевели многих архитекторов. Из крупных зодчих в Петербурге остались лишь Д.Трезини, И.Коробов и М.Земцов, но новых больших заказов они уже не имели — достраивали начатое, выполняли мелкие текущие работы. Петровская эпоха закончилась. Историческая сцена готовилась к смене декораций. К выходу на сцену готовился и ее новый главный декоратор Франческо Бартоломео Растрелли. Но об этом времени другой рассказ.

 Отправлено: 12.11.07 16:30. Заголовок: http://i048.radikal...

Таблички времен блокадного Ленинграда.
Сейчас их уже не так много,эту я нашла на Лиговском,во дворах.
Что-то внутри переворачивается,когда на нее смотрю.

 Отправлено: 12.11.07 16:50. Заголовок: Да, вот такими челов..

Да, вот такими человеческими проявлениями Питер раньше сильно отличался от Москвы, сейчас, на мой взгляд, этих отличий всё меньше и меньше.

 Отправлено: 12.11.07 17:45. Заголовок: Арина Родионовна пиш..

Арина Родионовна пишет:

цитата:

Да, вот такими человеческими проявлениями Питер раньше сильно отличался от Москвы, сейчас, на мой взгляд, этих отличий всё меньше и меньше.

Это естественный ход времени.Люди сейчас,как мне думается,стали более жесткие,жестокие.В силу разных обстоятельств.К сожалению.

 Отправлено: 12.11.07 19:51. Заголовок: Это философский вопр..

Это философский вопрос. НЕ думаю, что природа человеческая поменялась. Вспомните Средневековье! Просто, наверное, меняется то, что принято называть "моральными и нравственными устоями", они в каждую эпоху свои. То, что было нравственно в Древней Спарте (к, примеру, сбрасывать нежизнеспособных младенцев в море) - теперь недопустимо даже в мыслях. НО! Ведь сбрасывают. И не в море, а в лучшем случае в приют, а в худшем - в мусоропровод. А мы к этому стали иначе относиться.

 Отправлено: 12.11.07 20:11. Заголовок: Арина Родионовна пиш..

Арина Родионовна пишет:

цитата:

А мы к этому стали иначе относиться.

Полностью согласна.И это ужасает.

 Отправлено: 13.11.07 18:32. Заголовок: Начало Конногвардейского бульвара - со стороны Александровского сада (между Исаакием и Сенатской):

 Отправлено: 13.11.07 18:40. Заголовок: дворец князя Виктора Павловича Кочубея (Конногвардейский бул.7):

Портреты Кочубея и дочери его Натальи (1800-1854; О.Кипренский, 1813).

Адмиралтейская игла. Из-за разросшегося Александровского сада изумительное творение Захарова т а к - не видно. А они - видели...

 Отправлено: 23.11.07 14:15. Заголовок: из кн. Топорова В.Н. "Петербург и Петербургский текст"(1993):

I. Петербургская идея русской истории. Петербург – Москва.
Скрытый текст

«... Но здесь важнее обратить внимание на то, что в Петербурге виделось как отрицательное, потому что ни к одному городу в России не было обращено столько проклятий, хулы, обличений, поношений, упреков, обид, сожалений, плачей, разочарований, сколько к Петербургу, и Петербургский текст исключительно богат широчайшим кругом представителей этого «отрицательного» отношения к городу, отнюдь не исключающего (а часто и предполагающего) преданность и любовь. Этот текст знает своих Исайий, Иеремий, Иезекиилей, Даниилов, но и своих поносителей, клеветников, ненавистников, а также и тех, кто находится между первыми и последними, кто встретился с городом непредвзято или даже с преувеличенными надеждами («гипер-оценка»), но не сумел найти себе в нем места и кого перенесенные страдания «петербургского» существования сломали и/или озлобили 13. Сейчас, однако, важнее обозначить круг фрагментов, в которых люди просвещенные; способные к рефлексии и даже многим Петербургу обязанные, как бы отринув объективность и нарочито сгущая темное, по сути дела, заявляют о своей несовместимости с Петербургом, за чем стоит нечто более общее и универсальное – несовместимость этого города с мыслящим и чувствующим человеком, невозможность жизни в Петербурге. Да, в этом городе жить невозможно, и нечто подлинное, последний остаток человеческого протестует против него, и все-таки люди этих убеждений и чувств жили в Петербурге, продолжали жить, как правило имея возможность выбора, нередко соблазнительного, и получали от города нечто неоценимо важное и нужное. Поэтому всем «анти-петербургским» филиппикам и исповедям приходится доверять условно, постольку-поскольку. И дело не в том, что авторы этого «анти-петербургского» подтекста были не искренни, легкомысленны или лишены чувства ответственности. Пожалуй, наоборот, именно искренность, серьезность и сознание долга понуждали их говорить о Петербурге то, что не претендовало на общую истину и не предполагало согласия с другими, но было ценно именно своей «субъективностью», в данном случае – истинностью и верностью самому себе hic et nunc, и – только. После, может быть, даже завтра или, напротив, некогда в прошлом, даже вчера эта «истина» была бы тривиальностью, ошибкой, даже ложью, уже из-за того только, что она потеряла именно свою «субъективность» и, значит, утратила свою бытийственность. Но как раз по этой причине важно, не обобщая, не распространяя это мимолетное «субъективное» слово-мнение за пределы того ситуационного локуса, где оно возникло, ничего не преувеличивая и не ища тайн и умышленностей там, где их нет, учесть эти «анти-петербургские» признания, исповеди, совершаемые бескорыстно, исключительно в силу некоего внутреннего, субъективного императива. Самое важное и существенное в том, что – по слову поэта – Das war es и что это и было главным и истинным. Все остальное – мотивировки, разъяснения, комментарии, параллели, оценки и т.п., – каким бы оно ни было интересным, имеет относительный, частный характер, и никакие противоречия и разноречия в высказываниях в этом случае не в счет. Вот один из примеров. Молодой, 27-летний Николай Иванович Тургенев вернулся в Россию, побывал в Москве и, наконец, приехал в Финополис (vulgo Петербург), как он называет северную столицу в дневниковой записи от 9 января 1817 года, или, проще, в «финское болото», как называли город многие и тогда, и значительно позже («финскость», «чухонскость», «ингерманландскость» Петербурга – важные составляющие его образа). В своем дневнике Тургенев обычно уравновешен, суховат, деловит, временами – когда он говорит о России, о ее положении, о политике – теоретичен, во всяком случае для жанра дневника. 7 ноября 1816 года он записывает: «Порядок и ход мыслей о России, который было учредился в голове моей, совсем расстроился с тех пор, как заметил везде у нас царствующий беспорядок. Положение народа и положение дворян в отношении к народу, состояние начальственных властей, все сие так несоразмерно и так беспорядочно, что делает все умственные изыскания и соображения бесплодными. Невыгода географического положения П[етер]бурга 14 в отношении к России представилась, мне еще сильнейшею, в особенности смотря по нравственному отдалению здешних умов от интересов Русского народа. Все сие часто заставляло и заставляет меня сожалеть, что я не искал остаться в чужих краях, т.е. в Париже [...] Бросить все, отклонить внимание от горестного состояния отечества, увериться в невозможности быть ему полезным – вот к чему – думаю я часто – должно мне стремиться» 15. Несколько позже, 1 февраля 1817 года, – первая формулировка своей несовместимости с Петербургом – «Далеко жить от Петербурга есть непременное условие, дабы жить спокойно. Неудобства здешней жизни ничем не вознаграждаются. В отдалении можно еще ожидать сих вознаграждений, но вблизи они исчезают»; – в записи от 19 июля того же года: «Петербург меня ни мало не прельщает. Не хочется о нем и думать. [...] Но что может быть для меня приятного в П[етер]бурге?», и это – несмотря на запись, сделанную двумя неделями раньше (5 июля 1817 года), в которой оглядка на Москву как бы смягчает и оценку Петербурга, которому даже отдается предпочтение в некоем важном отношении: «Обширность Москвы представляет, хотя и слабо, обширность России. Пространство затрудняет сообщение людей, следственно и образованность. Мне кажется, что при всей Петербургской скуке лучше жить там, нежели здесь». Примерно в то же время, но гораздо трагичнее засвидетельствовал свое отношение к Петербургу Жуковский. Проклиная этот город, он сознает, что для него «не жить в Петербурге нельзя», и эта принудительность, которую ты сам как бы и выбираешь, приводит к утрате обычной у Жуковского уравновешенности, к состоянию, близкому к срыву. Авдотье Петровне Киреевской, племяннице и другу, он пишет: «О, Петербург, проклятый Петербург с своими мелкими, убийственными рассеяниями! Здесь, право, нельзя иметь души! Здешняя жизнь давит меня и душит! Рад все бросить и убежать к вам, чтобы приняться за доброе настоящее, которого здесь у меня нет и быть не может». Тому же адресату он пишет о себе в Петербурге: будущее не заботит его, «для меня в жизни есть только прошедшее. [...] Но что же вам скажу о моей петербургской жизни? Она была бы весьма интересна не для меня! Много обольстительного для самолюбия, но мое самолюбие разочаровано – не скажу опытом, но тою привязанностью, которая ничему другому не дает места». И еще раз, возвращаясь к «петербургской» теме в письме к А.П.Киреевской в Долбино: «Въехал в Петербург с самым грустным, холодным настоящим и самым пустым будущим в своем чемодане... Здесь беспрестанно кидает меня из одной противности в другую, из мертвого холода в убийственный огонь, из равнодушия в досаду», и далее: «У вас только буду иметь свободу оглядеться после того пожара, выбрать место, где бы поставить то, что от него уцелело [...]». Личная драма не позволяет объяснить его (и прежде всего его) суровые слова в адрес Петербурга: в это время он против него, и это «против» отнюдь не ситуативно: и город, и люди, в нем живущие, ему тяжелы («это мумии, окруженные величественными пирамидами, которых величие не для них существует»). Петербург и счастье – для Жуковского почти contradictio in adjecto. Именно так надо понимать фразу Жуковского в его шутливом письме от 1 марта 1810 года из Москвы И.И.Дмитриеву: «Иногда, вообразив, что счастие в Петербурге, готов взять подорожную...». 16 Еще резче говорят о Петербурге люди 40-х годов – как «западники» (и именно те, кто этому городу обязан был многим), так и «славянофилы», противопоставление, которое, впрочем, отступает в данном случае перед более определяющим их позицию противопоставлением: москвичи (если не по рождению, то по местожительству и душевной привязанности) – петербуржцы. Нередко в отношении Петербурга они вполне единодушны: «Питер имеет необыкновенное свойство оскорбить в человеке все святое и заставить в нем выйти наружу все сокровенное. Только в Питере человек может узнать себя – человек он, получеловек или скотина: если будет страдать в нем – человек; если Питер полюбится ему – будет или богат, или действительным статским советником» (Белинский В.Г. Полн. собр. соч. XI, 418); «Нигде я не предавался так часто, так много свободным мыслям, как в Петербурге. Задавленный тяжкими сомнениями, бродил я, бывало, по граниту его и был близок к отчаянию. Этими минутами я обязан Петербургу, и за них я полюбил его так, как разлюбил Москву за то, что она даже мучить, терзать не умеет. Петербург тысячу раз заставит всякого честного человека проклясть этот Вавилон. [...] Петербург поддерживает физически и морально лихорадочное состояние» (Герцен А.И. «Москва и Петербург», 1842), или даже: «Первое условие для освобождения в себе пленного чувства народности – возненавидеть Петербург всем сердцем своим и всеми помыслами своими» (И.С.Аксаков). Ср. особенно слова Имеретинова из рассказа А. Григорьева «Другие из многих» (1847): «Так или иначе, только, право, я рад, что вижу опять Петербург. [...] Я его как-то люблю. – За что? [...] – А вот, видите ли, – отвечал он [...], – в нем есть одно удивительное качество – способность тревожить разные раны и болезни нравственной природы». Уже в 60-е годы один из героев «Трудного времени» (1866) Слепцова говорит: «Нет, в самом деле, [...] я замечал, что Петербург как-то совсем отучает смотреть на вещь прямо, в вас совершенно исчезает чувство действительности; вы ее как будто не замечаете, она для вас не существует». Во всех подобных случаях, однако, страдание, связанное с Петербургом, и «момент отрицательного», им вызываемый (вплоть до ожесточения, ненависти), как это ни покажется странным на первый взгляд, содержит в себе и нечто благое, «момент положительного», заключающийся именно в освобождении чего-то глубинно-важного, подлинного, человеческого. Впрочем, удивляться этому не стóит, ибо, как сказано, где о-пасность, там и с-пасение. Отталкивание от Петербурга, столь сильная энергия отрицательного восприятия, что она помимо собственной воли связывает субъект с «отрицательным» объектом, чревато, конечно, большими результатами, нежели «ровно-незаинтересованное» (негорячее и нехолодное) отношение или игнорирование города, то есть «недопущение» города до себя и себя до города 17 ...»

 Отправлено: 23.11.07 15:55. Заголовок: из кн. Топорова В.Н. "Петербург и Петербургский текст"(1993):

I. Петербургская идея русской истории. Петербург – Москва (завершение главы):
Скрытый текст

«И в XX веке эта тяжба о Петербурге с акцентом на «моменте отрицательного» продолжается. Лишь несколько примеров, принадлежащих свидетельствам очень разных между собою людей. 18 августа 1907 года (по почтовому штемпелю) из Крыма Волошин пишет Вячеславу Иванову в Загорье, объясняя тот морок, который мог иметь трагические последствия: «Дорогой Вячеслав! [...] Я жду тебя и Лидию в Коктебель. Мы должны прожить все вместе здесь на этой земле, где подобает жить поэтам, где есть настоящее солнце, настоящая нагая земля и настоящее одиссеево море. Все, что было неясного между мною и тобой, я приписываю не тебе и не себе, а Петербургу. Здесь я нашел свою древнюю ясность, и все, что есть между нами, мне кажется просто и радостно. Я знаю, что ты мне друг и брат, и то, что мы оба любили Амори, нас радостно связало и сроднило и разъединить никогда не может. Только в Петербурге с его ненастоящими людьми и ненастоящей жизнью я мог так запутаться раньше. [...] На этой земле я хочу с тобой встретиться, чтобы здесь навсегда заклясть все темные призраки петербургской жизни [...]» 18. В «Моем временнике» Б.М.Эйхенбаум, вспоминая о своем приезде из Воронежа в город, который позже он столь хорошо узнал, пишет: «Я застал Петербург накануне смятения. [...] Волшебный город встретил меня дождем, наводнением и 1905 годом. В 12 часов я вздрогнул и проверил часы. Это было у Биржи. [...] Я поехал снимать комнату на Петербургской стороне. Вода стояла высоко. Город вздрагивал всю ночь. Цитатой из Пушкина торчал на скале Петр. К утру все было спокойно. Вторично поэма не удалась. [...] На меня нападала тоска. Петербург – не город, а государство. Здесь нельзя жить, а нужно иметь программу, убеждения, врагов, нелегальную литературу, нужно произносить речи, слушать резолюции по пунктам, голосовать и т.д. Нужно, одним словом, иметь другое зрение, другой мозг». И – как бы обманывая ожидание: «По Васильевскому острову стали шагать немецкие академики и российские поэты. [...] Здесь, на набережной, недалеко от здания 12 коллегий, родилась российская словесность, превратившаяся потом в русскую литературу.» 19 … Ср. лишь несколько примеров: «...В самом деле, куда забросило русскую столицу – на край света! Странный народ русский. [...] „На семьсот верст убежать от матушки! [...] Экой востроногой какой!” – говорит московский народ, прищуривая глаз на чухонскую сторону. Зато какая дичь между матушкой и сынком! Что это за виды, что за природа! Воздух продернут туманом; на бледной, серо-зеленой земле обгорелые пни, сосны, ельник, кочки... [...] А какая разница, какая разница между ими двумя! Она еще до сих пор русская борода, а он уже аккуратный немец. Как раскинулась, как расширилась старая Москва! Какая она нечесаная! Как сдвинулся, как вытянулся в струнку щеголь Петербург! [...] Москва – старая домоседка, печет блины, глядит издали и слушает рассказ, не подымаясь с кресел, о том, что делается в свете. Петербург – разбитной малый, никогда не сидит дома, всегда одет и похаживает на кордоне, охарашиваясь перед Европой. [...] Петербург весь шевелится, от погребов до чердаков; с полночи начинает печь французские хлебы, которые назавтра все съест немецкий народ, и во всю ночь то один глаз его светится, то другой; Москва ночью вся спит, и на другой день, перекрестившись и поклонившись на все четыре стороны, выезжает с калачами на рынок. Москва женского рода. Петербург мужского. В Москве все невесты, в Петербурге все женихи 23. [...] Москва всегда едет завернувшись в медвежью шубу, и большей частью на обед; Петербург, в байковом сюртуке, заложив обе руки в карман, летит во всю прыть на биржу или „в должность”. [...] Москва – большой гостиный двор; Петербург – светлый магазин. Москва нужна для России; для Петербурга нужна Россия. [...] Петербург любит подтрунить над Москвой, над ее аляповатостью, неловкостью и безвкусием; Москва кольнет Петербург тем, что он человек продажный и не умеет говорить по-русски. [...] Сказал бы еще кое-что, но – Дистанция огромного размера!..» (Гоголь Н.В. «Петербургские записки 1836 года»). Или же: «Говорить о настоящем России – значит говорить о Петербурге, об этом городе без истории в ту или другую сторону, о городе настоящего, о городе, который один живет и действует в уровень современным и своеземным потребностям на огромной части планеты, называемой Россией. Москва, напротив, имеет притязания на прошедший быт, на мнимую связь с ним: она хранит воспоминания какой-то прошедшей славы, всегда глядит назад, увлеченная петербургским движением, идет задом наперед и не видит европейских начал оттого, что касается их затылком. Жизнь Петербурга только в настоящем: ему не о чем вспоминать, кроме о Петре I, его прошедшее сколочено в один век, у него нет истории, да и нет и будущего, он всякую осень может ждать шквала, который его потопит. Петербург – ходячая монета, без которой обойтиться нельзя; Москва – редкая, положим, замечательная для охотника нумизма, но не имеющая хода. [...] В Петербурге все люди вообще и каждый в особенности прескверные. Петербург любить нельзя, а я чувствую, что не стал бы жить ни в каком другом городе России. В Москве, напротив, все люди предобрые, только с ними скука смертельная. [...] Оригинального, самобытного в Петербурге ничего нет, не так как в Москве, где все оригинально – от нелепой архитектуры Василия Блаженного до вкуса калачей. Петербург – воплощение общего, отвлеченного понятия столичного города; Петербург тем и отличается от всех городов европейских, что он на все похож; Москва – тем, что она вовсе не похожа ни на какой европейский город, а есть гигантское развитие русского богатого села» (Герцен А.И. «Москва и Петербург», 1842) … … вспомнить кратковременный период в жизни молодого Блока, когда перспектива переезда в Москву обсуждалась всерьез, Москва оценивалась и сама по себе, и в сопоставлении (для Москвы лестном) с Петербургом, и этот аспект блоковской части Петербургского текста тоже нуждается в учете. В письмах 1904 года этот аспект обозначен достаточно четко. В письме от 14–15 января матери из Москвы: «Очень полна жизнь. Москва поражает богатством всего». В письме от 19 января матери же: «Я думаю с удовольствием только о нашей квартире в Петербурге. Видеть Мережковских слишком не хочу. Тоже – всех петербургских „мистиков”-студентов. Все это – в стороне. [...] Хочется святого, тихого и белого. Хочу к книгам, от людей в Петербурге ничего не жду, кроме „литературных” разговоров в лучшем случае и пошлых издевательств или „подмигиваний о другом” – в худшем. Но будет так много хорошего в воспоминаниях о Москве, что я долго этим проживу. [...] на меня пахнуло кошмаром. Но я твердо знаю, что мы тысячу раз правы, не видя в Петербурге людей, ибо они есть в Москве. Нельзя упускать из виду никогда существования Москвы, всего, что здесь лучшее и самое чистое». В письме А.В.Гиппиусу от 23 февраля 1904 года, делясь с ним впечатлениями от поездки в Москву, Блок пишет: «Но мы видели и людей, не только поэтов и писателей. Московские люди более разымчивы, чем петербургские. Они умеют смеяться, умеют не путаться. Они добрые, милые, толстые, не требовательные. Не скучают. [...] Я жил среди „петербургских мистиков”, не слыхал о счастье в теории, все они кричали (и кричат) о мрачном, огненном „синтезе”. Но пока я был с ними, весны веяли на меня, а не они. [...] В Москве смело говорят и спорят о счастье. Там оно за облачком, здесь – за черной тучей. И мне смело хочется счастья». В связи с этим кругом настроений Блока комментатор этих писем справедливо вспоминает слова С.М.Соловьева, сказанные позже: «В январе Блок вернулся в Петербург завзятым москвичом. Петербург и Москва стали для него символами двух непримиримых начал» 25. Разумеется, известны и различные спецификации этого «московско-петербургского» сравнительного текста. Здесь можно упомянуть о трех их видах: указание неких наиболее общих и значимых сходств и/или различий 26; указание предельно конкретных и эмпирических черт, обладающих, однако, большой диагностической силой 27; указание петербургско-московских «литературных» различий и противоположностей. 28 … В действительности же отношение к Петербургу несравненно сложнее и многообразнее. К сожалению, о нем чаще всего судили по художественным произведениям и пренебрегали свидетельствами бытового характера, которые могли бы составить своего рода антологию. Особенно важны описания первой встречи с Петербургом – переход от неприязни (или равнодушия) к любви, от внешнего к внутреннему, от одностороннего к многоаспектному, от необязательных отношений к городу к захваченности им 31, о чем также уже кое-что было сказано. Нередко противоположные чувства к Петербургу уживаются, хотя и оказываются разведенными по разным уровням или по разным жанрам. «Ты разве думаешь, что свинский Петербург не гадок мне? что мне весело в нем жить между пасквилями и доносами» (А.С.Пушкин – Н.Н.Пушкиной. Не позднее 29 мая 1834. СПб.), как и настоятельное желание плюнуть на Петербург, не отменяют пушкинской поэтической декларации – Люблю тебя, Петра творенье, / Люблю твой строгий, стройный вид... - своего осуществления…»

 Отправлено: 24.11.07 20:20. Заголовок: Васильевский остров: Большой пр. (бульвар) и Стрелка с Зоомузеем, Биржей и Пушкинским Домом

 Отправлено: 24.11.07 22:50. Заголовок: Вот почему, объяснит..

Вот почему, объясните мне, Лепорелла, когда смотришь на фотографиях на П., особенно на правой – так хочется увидеть. А приезжаешь – так хочется обратно!

 Отправлено: 24.11.07 23:14. Заголовок: А.Р.

А нам летать ... а нам летать ... а нам летать - охота!
Вы глубоко, нет, высоко - правы, нянюшка. Вблизи - или грязь, или искусственность (как правило). Поэтому: или ослепляющее солнце - или ослеплеяющий снег. Это не даёт всматриваться, т.е. происходит автоподмена реальности (музейной, НаТаша, прошу извинить, если читать будете) на что-то ... идеальное.

 Отправлено: 24.11.07 23:17. Заголовок: Вам, конечно, виднее..

Вам, конечно, виднее, но так жалко. Вот правда, смотрю сейчас на фотографии в этом разделе – ведь красота же! А приезжаю – плохо отремонтированный музей (т.е., весь город – музей). А ещё улицы прямые – изнуряют!

 Отправлено: 24.11.07 23:38. Заголовок: А.Р.

Но ещё более, как Вы, сдерживая гнев праведный, подметили - нагрянувший хам.

 Отправлено: 25.11.07 12:26. Заголовок: Таше:

Сил нет (уходят: времена, люди, мысли, силы...) В молодости, оно конечно, были - силы НЕ ЗАМЕЧАТЬ общероссийскую замороченность (дураки-дороги: "Эх, доро-о-о-ги..."), парить самому брюки, каждую неделю ходить на концерт, а каждый квартал - на выставку, заниматься, типа, спортом, ездить за город (в походы, даже не верится теперь!), восхищенно ухаживать за девушками (ясно, что в последовательно-единственном числе), читать, играть, дружить, лениться, учиться, отдыхать, жить и радоваться (в основном)... "Солнце светило ярче, а хлеб был по 14 копеек... Эх-ма..." (шутка ).

Трагедия одиночек (это не про себя, не волнуйтесь, пожалуйста) "с умом и талантом" - в беспощадно-ослепляюще-ясном сознании своего ПОЛНОГО (со-вершенного) одиночества. Величие Пушкина - в борьбе одинокого воина ("Степной волк" Гессе о другом типе, но психологически-интонационно - близко) за правое дело, за Родину, за друзей и близких, за Искусство, Красоту (Истина - под глубоко научным вопросом), за Любовь!
НО. ("Руссое по-о-о-ле...!) В ОДИНОЧКУ!

Натягивающаяся тетива 1820-37 годов (не петля - это для него было бы унизительно и как-то ... театрально, что ли). Он - вольный (волшебный!) стрелок и мишень одновременно. Но тем и интереснее борьба!
Да, мог: пустить (в припадке отчаяния) пулю... Но без рас(с)чёту, а так - под (последнее) настроение.
Перетерпел Лицей. Вырвался на волю... А свободы - не видать... За 3 южных года Пушкин стал Пушкиным. Все свои выборы, думаю, он сделал там. Брюхом понял, что придётся всю жизь стоять Воином насмерть - против самодурства "властителей", улюлюканья черни/толпы, хитро...умного молчания "друзей" ... (все всё это давным-давно знают, но иногда - как бы - забывают).

Трагичны последние два года. Думаю, осенью 1836 Пушкин честно (и благородно) принял окончательно свою Судьбу - ПОЛНОЕ ОДИНОЧЕСТВО ДО КОНЦА ДНЕЙ СВОИХ. А дальше - вопросы тактики, распределения сил, игры случая и пр. и пр. и пр...

 Отправлено: 27.11.07 13:58. Заголовок: Дамы и господа гусар..

Дамы и господа гусары! Тут я случайно посмотрел повнимательнее - на чём-бишь сидим: "Заголовок: А вы - любите П.?"
И зароились, прямо-таки закапавшились вопросы:
Раз: это "П" какого роду-племени, т.е. азбукиальфабет-ы? Хорошо - ежели нашенского. Хотя, опять же, вопрос
Два: П. - Пушкин, Поэзия, Проза, Письмописатель, Петербург-Петроград-Ленинград (Париж? не-е-е... не мо-о-hет бить, хотя?) ...
Что хотел сказать (может быть) Поэт (очевидно, деревенский) Владимир ... Ленский! Да-да-да... Пистолеты-Пистоны-Пороша-Поединок-Пуля-Падение-П... да, мало ли что? что в голову Придёт! (И Придёт же в голову Подобный бред! Правильно нянюшка говорит, мол, "Пить меньше... да лучше".) А может что-нибудь Привольное, если не сказать фри-вольное? Так-то лучше - веселее вопрос
Три: может и буква-то сама - маленькая такая маленькая (Плю-гавенькая, извините). А что? это мысль! Может для равновесию к Пушкину-Поэзии-Писательству (всё - с большой - Просто Предельно Пугающе, Понимаешь...) ... для Порядку, Простите, Понижать Планку Предполагалось Под П?..
поесть-поспать-почитаь-поиграть-полениться-помыться-побриться- - - - -поперилам- - - - -
полететь-поплясать-поцалавать-получить-попопе-попузу- п о п о л н о й п р о г р а м м е...
Уф-ф-ф-ф-п. Не знаю, не знаю. И спросить - не у кого. Что делать?

 Отправлено: 27.11.07 15:13. Заголовок: Милейший Лепореллочк..

Милейший Лепореллочка, вы, наверное, после сытного обеда не разглядели, что нам Вольдемар, почивший в других форумах написал. Посмотрите ещё раз, детонька, эта ветка носит подзаголовок «Светские беседы о Петербурге». Так что вперёд, светскуйте и беседуйте! Об ём! Об П!

 Отправлено: 27.11.07 15:28. Заголовок: А.Р.

Вы правы, нянюшка, как в воду ... переел ... кур-кур-куря-тины ... э-э-э-ф-ф-п----
И!.. (и в хвост, и в гриву, меня, понимаешь, "повело") Точняк: этот неуловимый двурушник Вла-ди-Мир-Воль-де-Мар обозначил аж двумя руками чётко так и ясно: Снобистские бе-бе-бседы!.. (будь здоров, дорогой товарищ!) ... о ... Пе-пе-... Петер-бурхе.
Чтоб мы бяз Вас? - Д а н и и ч я в о! Спасибо, няня, спасибо, старший наш наставник (н а г о р о х).