Отправлено: 09.04.08 13:07. Заголовок: Михаил Яшин. «Хроника преддуэльных дней»

«Хроника преддуэльных дней» Михаила Яшина печаталась в журнале «Звезда» №№ 8 и 9 за 1963-й год.

 Отправлено: 09.04.08 13:39. Заголовок: Яшинская хроника, 1 часть

1

Утром 4-го ноября 1836 года в квартиру Пушкина на Мойке городской почтой было доставлено письмо. Французский текст был написан нарочито измененным почерком, печатными буквами.

Пушкина извещали, что «Кавалеры первой степени, Командоры и Рыцари Светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшиеся в великий Капитул* под председательством высокочтимого великого магистра** Ордена е(го) п(ревосходительства) Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина заместителем великого Магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена».
*Общее собрание.
**Глава ордена.

Под текстом стояла подпись – «Непременный секретарь: граф И. Борх».

В это утро такие же послания, адресованные «Александру Сергеичу Пушкину», запечатанные и вложенные в двойные конверты, были доставлены близким знакомым Пушкина: В. Ф. Вяземской, Карамзиным, Е. М. Хитрово, Михаилу Юрьевичу Виельгорскому, тетке В. А. Сологуба А. И. Васильчиковой, К О. Россет.*
*Пушкин сообщил Бенкендорфу, что он получил три письма и узнал, что «семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма». Вяземский в письме вел. кн. Михаилу Павловичу писал, что Пушкин получил только одно анонимное письмо, а «два других подобных переданы ему его друзьями» (П. Е. Щеголев. Дуэль и смерть Пушкина. Госиздат, .М.–Л., 1928, стр. 259), очевидно, Хитрово и Соллогубом. Следовательно, Пушкин считал, что всего было изготовлено восемь или девять экземпляров. Свидетельства современников донесли до нас имена шести адресатов кроме Пушкина.

Автор анонимного письма, очевидно, старался создать у Пушкина впечатление широкой огласки пасквиля. В форме пародии «диплом рогоносцев» зло и метко задевал честь Пушкина намеком на интимные отношения царя с женой поэта.

«Еще в Москве слышал я, – писал А. И. Тургенев брату, – что Пушкин и его приятели получили анонимное письмо, в коем говорили, что он после Нарышкина первый рогоносец».* Действительно, в подлиннике «диплома» избрание поэта заместителем Нарышкина специально подчеркнуто.
*Пушкин и его современники, вып. VI. Издание Пушкинской комиссии при Академии наук, 1908, стр. 59 (подлинник на французском языке).

В великосветских кругах Петербурга в свое время была хорошо известна связь императора Александра I с красавицей Марией Антоновной, супругой обер-егермейстера Дмитрия Львовича Нарышкина.

Время шло. Новый император Николай Павлович был не менее женолюбив, чем его брат.

Ни для кого не была секретом его особенная заинтересованность женой Пушкина. Сам поэт рассказывал своему задушевному другу Нащокину, что царь, как офицеришка, ухаживает за Наталией Николаевной.

Составители пасквиля считали, что у престарелого и доживавшего свой век «великого магистра ордена рогоносцев» появился достойный заместитель. По аналогии с занятиями Пушкина в архивах по истории Петра Великого, санкционированными «высочайшим разрешением», поэту отводилась должность историографа ордена, так как любовные по хождения Александра уже стали историей.

Анонимный пасквиль был предметом тщательного анализа, но до сего времени не объяснено: почему там поставлено имя гр. И. Борх. Расшифровав намек на Николая I в связи с упоминанием Нарышкина, исследователи предполагали, что имя И. Борха также надо искать «по царственной линии». П. Е. Щеголев произвел подробнейшие исследования и в конце концов был вынужден признать, что для зачисления И. Борха «по царственной линии» пока нет материалов. Между тем, объяснение дает известная запись М. Н. Лонгинова со слов Данзаса о поездке к месту поединка: «По дороге нам попались, едущие в карете четверней, граф И. М. Борх с женой р.Голынской. Увидя их, Пушкин сказал Данзасу: – Вот две образцовые семьи – и, заметя, что Данзас не вдруг понял это, он прибавил: – ведь жена живет с кучером, а муж с форейтором».*
*П. Е. Щ е г о л е в. Дуэль и смерть Пушкина. Госиздат, М.–Л., 1928, стр. 448. (в дальнейшем сокращенно: Щ е г о л е в. Дуэль.)

По мнению авторов пасквиля, иерархическая лестница ордена рогоносцев начиналась мужем (Нарышкиным), жена которого была в связи с императором, и по нисходящей градации кончалась супругом (Борхом), чья жена жила со своим кучером.

В первое время Пушкину, вероятно, не совсем была понятна такая редакция пасквиля, не из-за неясности намека, а в виду его нарочитости. Казалось бы, оснований для намеков на связь царя с Наталией Николаевной в то время быть не могло. Примеров особо подчеркнутого внимания монарха к жене поэта можно найти сколько угодно, но только не в период последних месяцев. Вместе с тем Пушкин не мог не понимать, что «диплом» имеет несомненную связь с тем положением, которое угнетало его последние месяцы.

Уже более года как в светских кругах Петербурга было замечено, по выражению П. А. Вяземского, «неумеренное и довольно открытое ухаживание» молодого блестящего кавалергарда Дантеса (недавно усыновленного нидерландским послом Геккерном) за Наталией Николаевной.

Из писем Дантеса Геккерну в январе-феврале 1836 года мы знаем, что увлечение Дантеса вызвало у Наталии Николаевны ответное чувство.* Их заинтересованность друг другом особенно проявилась в августе-сентябре 1836 года, когда Пушкины жили на даче Каменного острова, а лагеря Кавалергардского полка размещались поблизости – в Новой Деревне. Но в октябре в их отношениях наступил кризис, Дантеса, как пишет княжна Барятинская, «отвергла госпожа Пушкина».**
*М. А. Ц я в л о в с к и й. Новые материалы для биографии Пушкина. «Звенья», IX, М., 1951, стр. 174–178.
**И. А н д р о н и к о в. Тагильская находка, «Новый мир», 1956, № 1, стр. 177.

В «дипломе» инсинуации были направлены не столько против самого Пушкина, сколько против его жены, в нем выразилось стремление за что-то отомстить Наталии Николаевне, и Пушкин не мог не заметить этого. Получив пасквиль, Пушкин разговаривал с женой.

Наталии Николаевне ничего не оставалось делать, как рассказать мужу некоторые подробности о Дантесе, скрываемые ею в обычных разговорах. П. А. Вяземский писал, что объяснения «заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености, которые побудили ее относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого Геккерна; она раскрыла мужу все поведение молодого и старого Геккернов по отношению к ней; последний старался склонить ее изменить своему долгу и толкнуть ее в пропасть».*
*П. А. Вяземский – вел. кн. Михаилу Павловичу от 14 февр. 1837 г. (Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 259).

Сам Николай I в письме к брату вел. кн. Михаилу Павловичу тоже свидетельствовал, что «жена открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем совершенно невинна».*
*Николай I – вел кн. Михаилу Павловичу от 3 февр. 1837 г. («Русская старина», 1902, т. 110, стр. 226).

А. Карамзин сообщил брату подробности этих событий в хронологическом порядке: «Старик Геккерн уверял м-м Пушкину, что Дантес умирает от любви к ней, заклинал спасти его сына, потом стал грозить местью, а два дня спустя появились эти анонимные письма <…> За сим последовали признания м-м Пушкиной мужу».*
*И. А н д р о н и к о в. Тагильская находка, «Новый мир», 1956, № 1, стр. 199.

Объяснение с женой прояснило обстановку. «Пушкин был тронут ее доверием, раскаянием, – писал Вяземский, – и встревожен опасностью, которая ей угрожала».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 259.

Анонимный «диплом» не вызвал у Пушкина той реакции, на которую рассчитывали составители, Пушкин взял жену под свою защиту.

«Как только были получены эти анонимные письма, – сообщал Вяземский Михаилу Павловичу, – он (Пушкин) заподозрил в их сочинении старого Геккерна и умер с этой уверенностью».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 259.

Но у многих исследователей такой уверенности не было. По мнению А. С. Полякова, Геккерн не мог быть ни сводником, ни составителем «диплома». «Подобное поведение, – писал Поляков, – и неосторожно, и опрометчиво; мы уже не касаемся вопроса, насколько выгодно ему было поступать таким образом».*
*А. С. П о л я к о в. О смерти Пушкина. Госиздат, Пг., 1922, стр. 15–16.

П. Е. Щеголев также отрицает возможность участия Геккерна в сводничестве. Но он приходит к правильному выводу, когда, убедительно доказав, что написан «диплом» кн. П. В. Долгоруким, говорит: «в таком деле мог принять участие Геккерн».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 453.

Сам Пушкин считал авторами пасквиля не только Геккерна, но и Дантеса: «анонимное письмо было от гг. Г(еккернов)»,* писал он в черновике своего письма к Бенкендорфу. И здесь нельзя не согласиться со Щеголевым, что «Пушкин мог считать Геккерна участником фабрикации пасквиля, только при принятии его как намека на Николая».** Пушкин не остался безучастным к этому намеку, он ответил на него письмом к министру финансов Канкрину (о нем мы будем говорить ниже). Но все же в первые дни поэт, видимо, не знал, что же послужило Геккерну основанием сделать этот намек. Только через несколько дней Пушкин окончательно уяснил себе это.
*А. С. П у ш к и н. Полн. собр. соч., т. 16. Изд. АН СССР, 1949, стр. 425 (в дальнейшем сокращенно: П у ш к и н, т. 16).
**Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 466.

Итак, после разговора с женой Пушкин принимает решение немедленно послать вызов Дантесу.

Может показаться странным, что Пушкин, подозревая Геккерна, все же посылает вызов Дантесу. Но Пушкин четко разделял, кому и что воздать по заслугам. Решение вызвать на дуэль Дантеса было принято Пушкиным после того, как в разговоре с женой он узнал о новых поступках Дантеса, оскорбительных для его чести. В письме Геккерну Пушкин так и пишет: «Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло и воспользовался этим».*
*П у ш к и н, т. 16, стр. 427.

В специальной литературе принято считать, что день 4-го ноября может быть отмечен как день получения Пушкиным анонимных писем, а вызов был сделан им позднее. П. Е. Щеголев считал днем вызова 5-е ноября.* Но это явная ошибка. Есть и психологические и фактические обоснования считать датой вызова 4-е ноября.
*При вычислении этой даты Щеголев исходил из письма Геккерна Загряжской от 13 ноября 1836 года, где Геккерн писал: «После восьми тревожных дней я был так счастлив».

Пушкин, страстный по характеру, вряд ли мог раздумывать целые сутки, прежде чем прийти к решению послать вызов. Это подтверждает нам и В. А. Соллогуб: «Кто знал Пушкина, – писал он, – тот понимает, что не только в случае кровной обиды, но что даже при первом подозрении, он не стал бы дожидать подметных писем».

Тот же Соллогуб, побывавший у Пушкина утром 4-го ноября, указывает дату вызова на дуэль с достаточной точностью: «Только две недели спустя я узнал, что в этот же день он послал вызов (курсив мой. – М. Я. ) кавалергардскому поручику Дантесу».*
*В. А. С о л л о г у 6. Воспоминания. М., 1866. стр. 178.

П. А. Вяземский также подтверждает это в письме поэту Денису Давыдову: «В первую минуту при получении этих писем он с яростью бросился на Геккерна».*
*Пушкин в воспоминаниях современников. Гослитиздат, М., 1950, стр. 132.

Наконец, письмо Жуковского к Пушкину и дает нам возможность установить не только дату, но и час вызова на дуэль. «Тебе уже известно, что было с первым твоим вызовом, как он не попался в руки сыну, а пошел через отца, и как сын узнал о нем только по истечении 24-х часов».*
*П у ш к и н, т. 16, стр. 184.

По этому письму видно, что Дантес отсутствовал в день получения вызова целых 24 часа. Разъясняет это отсутствие приказ Кавалергардского полка № 307 от 3-го ноября 1836 года. Корпусной командир 4-го ноября назначал смотр полку. В приказе предлагалось «при сем смотре находиться всем Г. г. офицерам» с 8 часов утра. В том же приказе дежурным по первому дивизиону на 4-е ноября назначали «поручика Бар. Д-Геккерна». Дантес находился в расположении полка с 8 часов утра, а с 12 часов дня, сразу после развода, заступил на дежурство, которое кончил в 12 часов следующего дня, то есть 5-го ноября.* Следовательно, Пушкин вызов послал еще до часу дня в день получения «диплома».
*ЦГВИА, книга приказов кавалергардского полка, ф. 124, оп. 1, д. 79, л. 105.

Этим утром посыльный от Е. М. Хитрово доставил Пушкину письмо с приложением второго экземпляра такого же «диплома рогоносцев». Пушкин написал ей письмо, но еще до отправки письма к нему пришел гр. В. А. Соллогуб и принес третий экземпляр анонимного пасквиля.
В записке, бывшей в распоряжении первого биографа Пушкина П. В. Анненкова, Соллогуб рассказывает о своем визите: «В начале ноября 1836 года прихожу я к тетке (А. И. Васильчикова). – Смотри, пожалуйста, какая странность, – говорит она. – Получаю по городской почте письмо на мое имя, в нем записка: «Алекс. Серг. Пушкину». – Первая мысль впала мне в голову, что это может быть в моей истории какие-нибудь сплетни. Я взял записку и пошел к Пушкину. П. взглянул и сказал: – Я знаю! Дайте мне ваше слово не говорить об этом никому. Это мерзость против моей жены <…> Вот, продолжал, что я писал об этом Хитровой, которая мне также прислала письмо. – Не подозреваете-ли Вы кого в этом? – Я думаю, что это от одной женщины, – говорил он».*
*Нечто о Пушкине (записка Соллогуба junior). В кн.: Б. Л. М о д з а л е в с к и й. Пушкин. Изд-во «Прибой», 1929, стр. 376-377.

В другом варианте более поздних своих воспоминаний Соллогуб рассказывает, что Пушкин якобы назвал ему эту женщину.* Но имени ее не раскрывает. Это заставило исследователей высказать ряд догадок о том, кто была эта женщина.
*В. А. С о л л о г у б. Воспоминания. М., 1866, стр. 178.

Между тем Пушкин, скорее всего, сказал о своем подозрении на женщину только для того, чтобы избежать нежелательного разговора о возможной дуэли, и, естественно, не называл никакого имени. При встрече через несколько дней, как рассказывает дальше Соллогуб, Пушкин на вопрос, нашел ли он автора анонимных писем, ответил, что точно не знает, но подозревает одного человека. Соллогуб тут же предложил свои услуги в качестве секунданта.*
*Рассказ Соллогуба о названном имени возник, очевидно, от желания подчеркнуть особое доверие к нему Пушкина. К первому варианту воспоминаний, предназначенному для биографических работ Анненкова, Соллогуб отнесся с большей ответственностью, потому и не упомянул об имени.

Проводив Соллогуба, Пушкин направился к Клементию Осиповичу Россету с намерением пригласить его в секунданты. Этому молодому офицеру Пушкин выказывал несомненное уважение и доверие.

Подробности разговора Пушкина с К. Россетом о секундантстве записал П. И. Бартенев со слов Аркадия Россета: «Осенью 1836 года Пушкин пришел к Клементию Осиповичу Россету и, сказав, что вызвал на дуэль Дантеса, просил его быть секундантом. Тот отказывался, говоря, что дело секундантов вначале стараться о примирении противников, а он этого не может сделать, потому что не терпит Дантеса, и будет рад, если Пушкин избавит от него Петербургское общество; потом он недостаточно хорошо пишет по-французски, чтобы вести переписку, которая в этом случае должна быть ведена крайне осмотрительно; но быть секундантом на самом месте поединка, когда уже все будет условлено, Россет был готов».*
* «Русский архив», 1882, 1, стр. 247.

Визит Пушкина не удивил К. Россета, он был в числе тех, кто получил этим утром анонимное письмо и, по словам брата, догадывался, от кого мог быть послан пасквиль, но ни письма, ни своего подозрения Пушкину не передал.* «После этого разговора, – продолжает Бартенев, – Пушкин повел его прямо к себе обедать».
* «Русский архив», 1882, 1, стр. 248. Об озабоченности Россета мы можем судить рассказу кн. И. Гагарина (Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 479).

День 4-го ноября был полон удивительных событий.

Дома Пушкина ожидал еще один сюрприз. Обед у Пушкиных обычно подавался в шесть часов вечера. «За столом подали Пушкину письмо, – рассказывал А. О. Россет Бартеневу. – Прочитав его, он обратился к старшей своей свояченице Екатерине Николаевне: – Поздравляю, вы невеста; Дантес просит вашей руки. – Та бросила салфетку и побежала к себе. Наталия Николаевна за нею. – Каков! – сказал Пушкин Россету про Дантеса».*
* «Русский архив», 1882, 1, стр. 247.

Этот же факт подтверждает муж сестры Россета – Н. М. Смирнов: «В тот же день Пушкин, сидя за столом, получает письмо, в котором Дантес просит руки старшей Гончаровой, сестры Наталии Николаевны. Удивление Пушкина было невыразимое».*
* «Русский архив», 1882, 1, стр. 235.

Наконец, имеется еще одно солидное свидетельство. Сам император с полным знанием дела писал брату вел. кн. Михаилу Павловичу: «Когда после первого вызова на дуэль Дантеса Пушкиным, Дантес вдруг посватался (курсив мой. – М. Я.) на сестре Пушкиной; тогда жена открыла мужу всю гнусность обоих» (Дантеса и Геккерна).* Здесь Николай несколько нарушил последовательность событий: сначала жена открыла мужу гнусность Геккернов, затем вызов, а вслед за ним «Дантес вдруг посватался».
*Письмо от 3 февр. 1837 г. «Русская старина», 1902, т. 110, стр. 226.

До сего времени история получения анонимного пасквиля и сватовства Дантеса представлялась так: 4-го ноября Пушкин получил «диплом, 5-го ноября послал вызов Дантесу и только 7-го ноября, стремясь избежать дуэли, Геккерны через Жуковского повели разговор «о любви сына к Катерине», «о предполагаемой свадьбе». Закончилось все это помолвкой Дантеса с Гончаровой 17-го ноября. В перипетиях этой истории были и колебания, и уговоры, и отступления.

Но в таком изложении преддуэльных событий много противоречий, путаницы, несоответствий хронологии событий с документами и много загадочного в действиях участников этой трагедии.

Даже для основного исследователя истории дуэли П. Е. Щеголева здесь далеко не все было ясно. По поводу секундантства Россета и сватовства Дантеса он недоумевает: «Неясно, когда Пушкин имел этот разговор с К. О. Россетом. Если верить А. О. Россету, это случилось как раз в тот лень, когда Пушкин во время обеда, на который он пригласил К. О. Россета, получил письмо Дантеса с предложением Екатерине Гончаровой. Но это случилось после того, как дело с первым вызовом было улажено секундантами Пушкина (гр. В. А. Соллогуб) и Дантеса (виконт д’Аршиак). Но зачем же понадобился Пушкину новый секундант, раз у него уже был приглашен гр. Соллогуб! Или А. О. Россет ошибся, утверждая, что предложение секундантства его брату и предложение Дантеса Екатерине Гончаровой были сделаны в один и тот же день, или же это сообщение дает нам неизвестную в истории дуэли подробность, которую мы не можем связать с известными фактами».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 75–76.

Послав вызов, Пушкин должен был немедленно позаботиться о секунданте. Не мог же он предполагать, что поединок придется отложить. Следовательно, разговор с К. Россетом мог состояться только 4-го ноября. Участие Россета подтверждает и Данзас: «Пушкин послал вызов Дантесу через офицера генерального Штаба К. О. Россета».* Здесь Данзас не совсем точен. Пушкин обратился к Россету после отправки вызова. Соллогуба же Пушкин и не приглашал, он сам вызвался быть секундантом, но это было не ранее 13 ноября, когда уже наметилось примирение.
*А. А м м о с о в. Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина, со слов К. К. Данзаса. Спб., 1863. стр. 10.

Что касается сватовства, то Щеголев утверждал, что разговоры «о предполагаемой свадьбе» возникли лишь 7-го ноября, а предложение Дантес послал чуть ли не 17-го ноября. Здесь необходимо различать предложение непосредственно самой Екатерине Гончаровой и официальное предложение через ее родственников. Разговоры «о предполагаемой свадьбе» могли быть только после предложения Дантеса Екатерине Николаевне. Иначе создалось бы нелепое положение, когда 7-го ноября Геккерн перед Жуковским раскрывает планы, решающие судьбу Екатерины, а она сама даже и не подозревает о них. Если допустить, что согласие Екатерины было совершенно очевидным, то и тогда нельзя предположить столь пренебрежительное отношение Геккерна к формальной стороне сватовства.

Итак, Пушкин получил анонимный «диплом», вызвал на дуэль Дантеса, говорил о секундантстве с К. О. Россетом, обедал с ним у себя дома и во время обеда получил письмо Екатерине с предложением Дантеса – все в один и тот же день 4-го ноября 1836 года.

Но события этого дня еще не кончились.

Продолжение следует

 Отправлено: 09.04.08 14:07. Заголовок: Яшинская хроника, 1 часть Продолжение

Вечером Пушкина посетил Геккерн и сообщил, что Дантес находится на дежурстве и поэтому вызов за Дантеса принимает он сам, но «уверял, что тот совершенно не подозревает о вызове, о котором ему скажут только в последнюю минуту.* Чтобы дать возможность Пушкину обсудить все более спокойно, Геккерн просил отложить окончательное решение на 24 часа, то есть до возвращения Дантеса с дежурства.
*Из письма П. А. Вяземского вел. кн. Михаилу Павловичу. (Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 259).

Действительно ли Дантес не знал о вызове Пушкина до 5-го ноября? А если знал, то было ли его предложение Екатерине следствием этого вызова?

Неожиданное сватовство Дантеса до официального принятия уже посланного вызова Пушкин расценивал как маневр с целью избежать поединка. Поэт был непоколебим. Пушкин не переменил своего поведения и после сообщения Геккерна о том, что вызов принят. Жуковский был убежден, что Дантес ничего не знал, и стремился убедить в этом Пушкина. Сам Геккерн подчеркивал, что Дантесу все скажут в последнюю минуту, но его слова могли диктоваться необходимостью убедить Пушкина в том, что предложение Дантеса Екатерине сделано раньше и не имеет никакой связи с вызовом на дуэль.

Кажется несколько странным, что Дантес 4-го ноября, находясь на дежурстве, «вдруг посватался». Но игнорировать свидетельства Россета и Смирнова мы не можем. Дантес посватался именно 4-го ноября. Следовательно, либо письмо с предложением Дантес послал независимо от вызова, либо Геккерн успел за те несколько часов от момента получения пушкинского вызова до того мгновения, когда Пушкин прочел письмо с предложением Екатерине, связаться с Дантесом, обсудить план действий и послать это письмо.* В обоих случаях сватовство не могло быть внезапным. Если допустить, что решение Дантес принял на дежурстве, наспех, только ради того, чтобы избежать дуэли, то бросается в глаза значительность этого решения при неопределенности в достижении цели: от принятия вызова сватовство не освобождало, а риск прослыть трусом был большой.
*Находясь на дежурстве, Дантес не был занят. Смотр в кавалергардском полку окончился до развода, то есть до 12 часов дня.

Очевидно, кроме стремления избежать дуэли, были какие-то более веские причины, заставившие Дантеса и Геккерна решиться на этот шаг и поспешить с предложением Екатерине. Возможно, что письмо с предложением было приготовлено раньше, а вызов послужил лишь толчком к его отправке.

После визита к Пушкину Геккерн не замедлил принять меры. Встретив кн. Вяземского, он передал ему, что «желает сроку на две недели для устройства дел, и просил князя помочь ему. Князь тогда же понял старика и не взялся за посредничество.*
*П. И. Б а р т е н е в, со слов П. А. Вяземского. «Русский архив», 1888, 11, стр. 307.

Обращаясь к Вяземскому, Геккерн нарушал дуэльный кодекс о сохранении тайны вызова. Но он мог знать, что Вяземскому послан экземпляр анонимного «Диплома». Вообще, целесообразность «всех военных приемов и дипломатических хитростей», которые Геккерн пустил в ход в ноябрьские дни, можно понять только при условии, если считать Геккерна непосредственным участником составления анонимного «диплома».

5-го ноября утром кончалось время суточной отсрочки с момента вызова. Дуэльный кодекс неумолимо призывал соблюдать правила, если Геккерн хотел слыть человеком чести.

Пришлось вторично отправиться к Пушкину. «Найдя Пушкина по истечении этого времени непоколебимым, – писал Вяземский, – он рассказал ему о своем критическом положении и затруднениях, в которое его поставило это дело, каков бы ни был его исход».* Геккерн говорил Пушкину о своих отеческих чувствах, о том, что посвятил всю свою жизнь Дантесу, и просил еще неделю отсрочки. Пушкин, «тронутый волнением и слезами отца, сказал: – Если так, то не только неделю – я вам даю две недели сроку».
*Из письма П. А. Вяземского вел. кн. Михаилу Павловичу. (Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 260).

Впоследствии, много лет спустя, тот же Вяземский передавал Бартеневу, что Геккерну удалось разжалобить Жуковского и при его посредничестве Пушкин согласился ждать две недели.*
* «Русский архив», 1888, 11, стр. 307.

Но Жуковский вступил на сцену только вечером 6-го ноября, в момент третьего посещения Пушкина Геккерном. Следовательно, либо Вяземский здесь противоречит сам себе, либо 5-го еще не было окончательного согласия Пушкина на двухнедельную отсрочку и она была дана только 6-го ноября вечером в присутствии Жуковского. Возможно, что эта причина и заставила Геккерна появиться у Пушкина в третий раз.

Еще 3-го ноября С. Н. Карамзина писала брату, что «у нас за чаем всегда бывает несколько человек, в их числе Дантес».* Но 5-го ноября после дежурства он не появился ни у Карамзиных, ни у Вяземских. Дантес не решился показаться там, куда был послан анонимный пасквиль.
*Пушкин в письмах Карамзиных. Изд-во АН СССР, М.–Л., 1960, стр. 129 (в дальнейшем сокращенно: Пушкин в письмах Карамзиных).

Вечер он провел у Барятинских.* В дневнике княжны Марии Барятинской за 5-е ноября есть интересная запись: «Вечером пришел Геккерн-младший... К чаю он пришел к нам, застенчивым молодым особам. Мы мало разговаривали, так как он почти ничего не говорил. Вдруг он воскликнул: – Вот как веселятся у вас в семейном кругу, у нас бывает гораздо веселее! – Тогда я тихо сказала Алексею: – Мы тоже веселее, когда мы в семейном кругу. – Он спросил у м-ль Парк, что я сказала, и она ему это повторила. Тогда он рассердился и сказал: – Как только я допью эту чашку, я вас оставлю одних, и он вернулся к maman и сказал, что я его очень вежливо прогнала».**
*Семья Барятинских близко стояла ко двору. Дантес и его друг кн. Александр Трубецкой – друзья Александра Барятинского и постоянные посетители этого дома.
**Дневник княжны Марии Ивановны Барятинской не опубликован. Он хранится в Литературном музее. Записи на французском языке сохранились за 1836 год, с 22 марта по 31 декабря. Дневник не выходит за пределы узких интересов великосветской девушки, занятой собой, кавалерами и балами; но дневник дает до сего времени неизвестные подробности жизни Дантеса в Петербурге. М. Г. Ашукина-Зенгер подготовила перевод и комментарии. Благодаря ее любезности мы познакомились с содержанием дневника.

Вызов Пушкина произвел на Дантеса удручающее впечатление. Веселый, болтливый и развязный кавалергард вдруг замолчал.

Вяземский подвел итоги этих дней: «Итак, все должно оставаться без перемен до решающего дня. Начиная с этого момента, Геккерн пустил в ход все военные приемы и дипломатические хитрости. Он бросился к Жуковскому и Михаилу Виельгорскому, чтобы уговорить их стать посредниками между ним и Пушкиным».*
*Письмо П. А. Вяземского вел. кн. Михаилу Павловичу. (Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 260.)

6-го ноября поэт находился в тревожном состоянии духа. Утром он отослал письмо министру финансов Е. Ф. Канкрину, в котором выражал желание уплатить долг казне: по высочайшему разрешению Пушкину было выдано 45 тысяч рублей.

Как образовался этот долг?

В 1831 году Пушкин был вынужден обратиться к Бенкендорфу с просьбой о зачислении его на службу и разрешении заниматься в архивах по истории Петра Великого. Эта просьба вполне устраивала Николая I, и тот поспешил милостиво разрешить поэту залезть в кабалу. Пушкина определили в министерство иностранных дел, но так как штатных должностей там не оказалось, то жалование ему стали выдавать «из Государственного казначейства по 5000 рублей в год на известное Его Императорскому Величеству употребление».*
*Г а с т ф р е й н д. Пушкин. Документы. Спб., 1900, стр. 30.

В 1834 году Пушкину, скрепя сердце, пришлось просить у царя взаймы в счет жалования на издание Пугачева 20 тысяч рублей. «Я не должен был вступать на службу, – писал он жене, – и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами <…> Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно поступать как угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога».*
*П у ш к и н,. т. 14, стр. 156.

В 1835 году Пушкин пишет Бенкендорфу, что жизнь в Петербурге для него «ужасающе дорога», что он задолжал 60 тысяч и просит отпустить его для поправления дел на три-четыре года в деревню. Но царь не согласился отпустить поэта с красавицей женой на столь продолжительный срок, он предлагает Пушкину 10 тысяч рублей и шесть месяцев отпуска. Поэт не принимает подачки и снова просит выдать ему взаймы 30 тысяч рублей с вычетом из жалования впредь до полного погашения долга. Таким образом Пушкин получает эту сумму, но не в виде вспомоществования, как хотел бы Николай. Пушкин считает себя должным государственной казне, а не царю. Погасить свои долги Пушкин обязан был в 1840 году.

Но 6-го ноября 1836 года Пушкин пишет Канкрину, что «желает уплатить свой долг сполна и немедленно». В наличных такой суммы у Пушкина, разумеется, не было, поэт предлагал Канкрину расплатиться сельцом Кистеневым с 220 душами, переданными ему отцом при женитьбе.

Такое внезапное желание находится в прямой зависимости от получения Пушкиным «диплома рогоносцев». До сего времени основные исследователи истории дуэли Пушкина полагали, что письмо Пушкина Канкрину – это реакция поэта на сближение имени его жены с царем. Некоторые пушкинисты считают, что в «дипломе» совсем нет намека на связь царя с Наталией Николаевной, а письмо Канкрину означает, что Пушкин приводит свои дела в порядок на случай смерти.

Но вот перед нами новые сведения о Д. Л. Нарышкине. В неопубликованных воспоминаниях арзамасской учительницы Т. О. Немировской-Ситниковой (1867-1949) есть рассказ, записанный ею со слов племянницы Пушкина, Ольги Львовны Оборской (1844-1920). «Царь Александр I, – пишет Немировская, – оригинально платил Нарышкину за любовь к себе его жены. Нарышкин приносил царю очень красивую книгу в переплете. Царь, развернув книгу, находил там чек в несколько сот тысяч, будто на издание повести и подписывал этот чек. Но в последний раз, очевидно часто очень и много просил Нарышкин, царь сказал: «Издание этой повести прекращается».*
*Воспоминания Немировской-Ситниковой. Находятся в Горьковском литературном музее. Знакомством с рукописью мы обязаны директору музея Н. А. Забурдаеву.

Анекдот это или нет – значения не имеет. Важно, что слух об этом распространялся, а Ольга Львовна передала его Немировской со слов своей кузины, дочери Пушкина – Марии Александровны Гартунг (1832-1919), которая «была фрейлиной при дворе императрицы Александры Федоровны и знала все придворные романы и интриги, бывшие и раньше, и настоящие».*
*Воспоминания Немировской-Ситниковой.

По другим источникам известно, что Нарышкин получил собственноручный рескрипт Александра I и «при сем 300 тысяч рублей».*
*Русские портреты XVIII и ХIХ столетия, т. III, вып. 1. Спб., 1907, № 35, Мария Антоновна Нарышкина.

Слухи о материальной выгоде, которую извлекал Нарышкин из связи царя с его женой, наверное были известны и составителям пасквиля, и Пушкину. Место «после Нарышкина первого рогоносца» могло говорить Пушкину, что клеветники находят между ними аналогию не только в положении обманутых мужей, но и в стремлении извлечь из этого материальную пользу, под каким бы предлогом это ни делалось. Поэтому понятно стремление поэта сделать все возможное, чтобы избавиться от двусмысленного долга.

Наталия Николаевна и ее сестры, видя, в каком состоянии находится Пушкин, не могли не понимать, что дело подходит к кровавой развязке. Непримиримость Пушкина их беспокоила. Было решено известить Жуковского, который находился в Царском Селе. Поручили это сделать брату Гончаровых Ивану Николаевичу, который служил там же в Лейб-гвардии Гусарском полку.

В этот день 6-го ноября он был очень занят с утра. Полк отмечал храмовой праздник, считавшийся и полковым. В присутствии императора приходил смотр. Но Иван Николаевич выбрал время уведомить Жуковского о случившемся в семье Пушкина.

Однако выехать в Петербург сразу Жуковский не мог. В четыре часа начинался обед в Александровском дворце в честь праздника, на котором он должен был присутствовать.* Обед занял не менее двух часов, поэтому Жуковский приехал в Петербург не раньше восьми-девяти часов вечера.
*Камер-фурьерский журнал. ЦГИАЛ, ф. 516, оп. 120/2322, д. 123. В числе обедавших офицеров лейб-гвардии гусарского полка, по-видимому, были И. Н. Гончаров и М. Ю. Лермонтов.

Позже Жуковский конспективно в хронологическом порядке записал для себя преддуэльные события ноябрьского периода. Эти записки при проверке другими документами оказались в высшей степени достоверными и могут считаться основным документом истории дуэли. Но в них есть еще неясные места, требующие расшифровки. О шестом ноября Жуковский отметил:

«Гончаров у меня. Моя поездка в Петербург. К Пушкину. Явление Геккерна. Мое возвращение к Пушкину. Остаток дня у Вьельгорского и Вяземского. Возврат, письмо Загряжской».*
*Щеголев и Боричевский читают: «Вечером письмо Загряжской».

Приехав в Петербург, Жуковский поспешил на Мойку к Пушкину. Но встрече помешал Геккерн. Очевидно, он ожидал приезда Жуковского (может быть даже сам был инициатором вызова его в Петербург) и рассчитывал на разговор с Пушкиным в его присутствии. Но Жуковский ушел и вернулся к Пушкину позже. Тут он узнал от самого Пушкина все подробности об анонимном «дипломе» и все инсинуации Геккернов по отношению к Наталии Николаевне, предшествовавшие получению пасквиля. От Пушкина Жуковский направился к М. Ю. Виельгорскому. Виельгорский, несомненно, играл не последнюю роль в преддуэльной истории. К Пушкину он относился дружески. Вяземский недаром вспоминает о его миролюбивом посредничестве. После Виельгорского Жуковский был у Вяземского, где, вероятно, разговор шел также о «дипломе». По возвращении к Пушкину Жуковский получил письмо от тетки Гончаровых Е. И. Загряжской.

На следующий день 7-го ноября начались переговоры об умиротворении враждующих сторон.

Жуковский зафиксировал в своих записях: «Поутру у Загряжской. От нее к Геккерну (Mes antécédents. Непознание совершенное прежде бывшего). Открытия Геккерна. О любви сына к Катерине (моя ошибка насчет имени) открытие о родстве; о предполагаемой свадьбе. – Мое слово – мысль все остановить – Возвращение к Пушкину. Les révélations. Его бешенство. – Свидание с Геккерном. Извещение его Вьельгорским. Молодой Геккерн у Вьельгорского».

Исследуя записи Жуковского, И. Боричевский останавливается на переводе слов «Mes antécédents». Он утверждает, что в разговорной живой речи, когда это выражение употребляется во множественном числе, оно означает: «Мои прежние действия».

Но дальше Боричевский читает: «Не изве<ще>ни<е> совершенное прежде бывшего»* – и не соглашается с П. Е. Щеголевым, который предложил очень неопределенное чтение: «Неизвестное совершенное прежде бывшего». Эти разночтения привели к разным толкованиям. По мнению Щеголева, «эти antécédents мы не можем выяснить ни по заметкам Жуковского, ни по другим источникам». «Они были понятны писавшему, – замечает Щеголев, – но для нас недоступны».**
*И. Б о р и ч е в с к и й. Заметки Жуковского о гибели Пушкина. Пушкин. Временник пушкинской комиссии, № 3. Изд-во АН СССР, 1938, стр. 379.
**Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 78, 307.

Неразборчивое слово в скорописи Жуковского мы читаем как «непознание», а слово «совершенное» – как прилагательное, а не как причастие.

Исследователи исходили из убеждения, что каждое слово конспективных заметок Жуковского относится непосредственно к событиям, забывая, что написаны они, судя по поправкам, значительно позднее, вероятно, уже после смерти Пушкина, когда Жуковскому стали ясны все «прежде бывшие» дипломатические хитрости Геккерна. Поэтому эти заметки содержат не только хронологию событий, но и позднейшие замечания личного характера, которые Жуковский вносит по ходу действия и заключает их в скобки.

Следовательно, запись: «Mes antécédents (Мои прежние действия). Непознание совершенное прежде бывшего» – не говорит о каких-то неизвестных событиях, происшедших прежде вызова, а является горестным признанием Жуковского в том, что он в ноябрьские дни совершенно «не познал», не разглядел разыгранного Геккернами фарса «о любви сына к Катерине».

Жуковский, придя к Геккерну, видимо, выслушал жалобу на «беспричинный вызов» Пушкина (позже, на суде, Дантес тоже назвал вызов беспричинным); в ответ Жуковский напомнил Геккерну его неприглядные поступки по отношению к Наталии Николаевне. Не мог не сказать Жуковский и о том, что Пушкин подозревает Геккерна в причастности к составлению анонимного «диплома». От всех этих обвинений Геккерн отказался.

Он поспешил сделать Жуковскому «открытия», нарисовав ему картину «любви сына к Катерине». Геккерн, вероятно, уверял Жуковского, что он не мог относиться неуважительно к Наталии Николаевне – своей будущей родственнице. Это «открытие о родстве» не могло не удивить Жуковского; ему поспешили сообщить «о предполагаемой свадьбе». Довод был настолько убедительным, что у Жуковского возникла «мысль все остановить», если о свадьбе говорят как о деле решенном. Эти конспективные записи Жуковского лишний раз подтверждают, что предложение Дантеса Екатерине было действительно послано в письме от 4-го ноября. Как и когда возникла мысль «о предполагаемой свадьбе», Жуковский, по всей вероятности, счел неделикатным расспрашивать. Не входя в подробности дела, он поспешил к Пушкину с известием, которое вполне устраивало самого Жуковского.

Но Пушкина эти «révélations» (откровения) Геккерна в передаче Жуковского не привели в умиление. «Его бешенство» – записал Жуковский.

Время подходило к пяти часам. Жуковский отправился к Виельгорскому, очень огорченный.

В то время Пушкин мог предполагать, что Дантес трусит, а Геккерн улаживает дело сватовством. Но причины неожиданного сватовства были не только в этом.

Жуковский снова возвращается к роли примирителя и спешит еще раз убедить Пушкина: «Я не могу еще решиться почитать наше дело конченным. Еще я не дал никакого ответа старому Геккерну; но я сказал ему в моей записке, что не застал тебя дома и что, не видавшись с тобою, не могу ничего отвечать. Итак есть еще возможность все остановить. Реши, что я должен отвечать. Твой ответ невозвратно все кончит. Но ради бога одумайся. Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления. Жду ответа. Я теперь у Вьельгорского, у которого обедаю».*
*П у ш к и н, т. 16, стр. 183. – В подлиннике это письмо не имеет даты. Щеголевым оно датировано 9-м ноября. В академическом издании повторяется та же дата. Но датировано письмо должно быть 7-м ноября. По содержанию его написание можно отнести только к бурному дню, когда Пушкин отверг всякие попытки примирения. В конспективных записях Жуковского слова от 7 ноября: «мысль все остановить» совпадают с текстом в этом письме – «есть возможность все остановить». Ниже мы подкрепим это предположение.

На свидание с Геккерном Жуковский мог поехать только с ответом Пушкина, Встает вопрос, чтó это был за ответ и почему Виельгорский вдруг известил о чем-то Геккерна, а Дантес вдруг появился у Виельгорского?

Дантес в этот день освободился от очередного суточного дежурства в 1 час дня. Утром при разговоре Жуковского с Геккерном он не присутствовал, а Виельгорского посетил вечером.

Виельгорский известил Геккерна через Жуковского. С этим фактом, нам кажется, уместно связать письмо Геккерна Дантесу, найденное уже после Октябрьской революции в материалах III Отделения и опубликованное Поляковым. Но прежде чем перейти к нему, следует выяснить следующее обстоятельство: для чего понадобилось Виельгорскому после разговора с Жуковским за обедом 7-го ноября вдруг о чем-то извещать Геккерна?

Нам известно, что Жуковский в эти дни непрерывно пытался повлиять на Пушкина. Ясно, что и на Геккерна Жуковский оказывал известный нажим. Думается, что здесь была договоренность о действиях между Жуковским и Виельгорским. После возмущения Пушкина, вызванного «открытиями» Геккерна 7-го ноября, и его полной непримиримости рассчитывать на уступки со стороны поэта было трудно. Пушкин, три дня спустя, начинает опасаться участия жандармов в его личной драме.

Об этом он высказался совершенно ясно: «Ты вчера, помнится мне, – писал к нему Жуковский, – что-то упомянул о жандармах, как будто опасаясь, что хотят замешать в твое дело правительство. На счет этого будь совершенно спокоен. Никто из посторонних ни о чем не знает, и если дамы (то есть одна дама – Загряжская) смолчат, то тайна останется не нарушенной. Должен однако сказать, что вчерашний твой приход ко Вьельгорскому открыл ему глаза; мне же с ним не для чего было играть комедию; он был из тех, кои получили безименные письма; но на его дружбу к тебе и на скромность положиться можешь».* Жуковский для Виельгорского «комедию» не играл, но с Пушкиным в его же интересах вел сложную игру.
*П у ш к и н, т. 16, стр. 184.

Опасение Пушкина было не напрасным: в это время к жандармам попал один из «дипломов». У Бенкендорфа оказался экземпляр, присланный Виельгорскому, и Жуковский знал об этом. О том, что «диплом» попал в III Отделение в ноябре, а не после смерти Пушкина, говорят нам и письма императрицы к гр. Тизенгаузен и гр. Бобринской в ноябре, и беседы Николая I с Наталией Николаевной и Пушкиным на тему, близкую к содержанию пасквиля.

Несомненно, что Жуковского и Виельгорского интересовало, кто автор анонимного «диплома». Со слов Пушкина они могли подозревать в этом Геккернов. Возможно, для проверки своих подозрений Виельгорский известил Дантеса через Жуковского, что присланный ему экземпляр «диплома» передал или передает в III Отделение. Тогда Дантес не замедлил посетить Виельгорского.

По-видимому, какую-то связь с этим посещением имеет письмо Геккерна к Дантесу: «Если ты хочешь говорить об анонимном письме, я тебе скажу, что оно было запечатано красным сургучем, сургуча мало и запечатано плохо. Печать довольно странная: сколько я помню, на одной печати имеется посредине следующей формы «А» со многими эмблемами вокруг «А». Я не мог различить точно эти эмблемы, потому что, я повторяю, оно было плохо запечатано. Мне кажется однако, что там были знамена, пушки, но я в этом не уверен. Мне помнится, что это было с нескольких сторон, но я в этом также не уверен. Ради бога, будь осторожен и за этими подробностями отсылай смело ко мне, потому что граф Нессельроде показал мне письмо, которое написано на бумаге такого же формата, как и эта записка. Мадам Н. и гр. Софья Б. просят передать тебе много хорошего. Они обе горячо интересуются нами. Да выяснится истина, это самое пламенное желание моего сердца.
Твой душой и сердцем
Б. де Г.
Почему ты спрашиваешь у меня все эти подробности? Добрый вечер, спи спокойно».*
*А. С. П о л я к о в. О смерти Пушкина. ГИЗ, Пг., 1922, стр. 17.

Согласимся со Щеголевым, что это письмо «производит странное впечатление какого-то воровского документа, написанного с специальными задачами J1 понятного только адресату».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 329.

Складывается впечатление, что письмо пишется Дантесу, а предназначается кому-то другому. Ведь при близком личном общении Дантеса и Геккерна это письмо не имело никакой необходимости. Некоторые исследователи предполагали, что оно написано в то время, когда Дантес находился под судом. Но это утверждение противоречит самому тексту письма. Если бы Дантес находился под арестом, Геккерну не надо было бы задавать вопроса: «Почему ты спрашиваешь у меня эти подробности?» Описание печати в письме сходно с печатью ноябрьского анонимного «диплома». Наконец, после ареста Дантеса Геккернами уже «горячо» не интересовались, о чем мы можем судить по отзывам императрицы.

Неизвестно, каким образом письмо попало в III Отделение, но надо думать, что оно для этого и предназначалось. Предположительно письмо может быть датировано 8-м ноября, когда Дантес находился на дежурстве. В это время Геккерн уже должен был знать, что его подозревают в составлении «диплома». Надо было хранить невозмутимость, но особенно важно было убедить Бенкендорфа, что нидерландский посланник не мог писать «отвратительные анонимные письма».

Вечерние события 7-го ноября несомненно повлияли на ход событий следующего дня – 8-го ноября 1836 года.

Переговоры о сватовстве начались всерьез.

Об этом дне Жуковский сделал следующую запись:

«Pourparlers (переговоры). Геккерн у Загряжской. Я у Пушкина. Большее спокойствие. Его слезы. То, что я говорил об его отношениях».

Сватовство Дантеса – главный козырь Геккерна в предотвращении дуэли. Но пользоваться им надо было с большой осторожностью: нельзя допускать, чтобы общественное мнение приписало этому неожиданному браку недостойные мотивы, обвинило Дантеса в трусости.

Очень трудное создалось для Геккерна положение, когда необходимо было все объявить и в то же время держать в секрете.

Оставалось одно средство – смирить Пушкина, начав уже официальные переговоры с Загряжской о браке. Для этого Геккерн посетил Загряжскую, а Жуковский снова отправился к Пушкину.

«Пушкин не делал никаких уступок, – писал Вяземский, – и брак был решен между отцом и теткой, госпожой Загряжской».* «Навестив м-ль Загряжскую, по ее приглашению, – писал Геккерн Жуковскому на следующий день, – я узнал от нее самой, что она посвящена в то дело, о котором я вам сегодня пишу».**
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 260.
**Там же, стр. 113.

Геккерн почувствовал, что Загряжская готова на все для предотвращения дуэли. Он воспользовался этим, чтобы оговорить свое согласие на брак Дантеса «условием, во всяком случае, сохранить дело в тайне до окончания дуэли». Ясный дипломатический ход: Геккерн соглашался на брак не для того, чтобы в бездействии ждать исхода дуэли, а чтобы предотвратить ее. Но это должно было остаться тайной для всех, кроме самого Пушкина.

В те тревожные дни Геккерну необходимо было как можно больше знать о намерениях Пушкина, чтобы успешнее вести дипломатическую игру. Нельзя было пренебрегать любой информацией из дома Пушкина. И здесь Екатерина Николаевна могла быть очень полезной. Геккерн договорился с Загряжской о ежедневных свиданиях у нее Дантеса с Екатериной.*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 113.

У Жуковского с Пушкиным также шли совещания. Пушкин был более спокоен, но разговор был для него по-прежнему неприятен. Его взволнованность отметил Жуковский. Но и на этот раз посредничество Жуковского не склонило Пушкина к примирению. Он продолжал считать, что оскорбление Должно быть смыто кровью.

9-м ноября Жуковский датирует следующую запись:

«Les révélations de Heckern. Мое предложение посредничества.
Сцена втроем с отцом и сыном. Мое предложение свидания».

«Опять неясное слово «Les révélations de Heckern», – сокрушается Щеголев, – какое разоблачение сделал на этот раз Геккерн, остается неизвестным».

В чем же, действительно, состояли разоблачения Геккерна?

Уговоры на Пушкина не подействовали. Он считал Геккерна пройдохой, трусость Дантеса была для него очевидной. Чтобы заставить Пушкина изменить свое решение, нужны были особые доводы. Теперь эти доводы появились, они настолько убедили Жуковского, что у него вновь возникла надежда на сей раз убедить и Пушкина. Он снова взялся за посредничество.

Очевидно, Жуковский был у Геккерна утром. В час пополудни вернулся с дежурства Дантес, стали совещаться втроем. Было принято предложение Жуковского устроить свидание Дантеса с Пушкиным. То, чего до сих пор боялись Жуковский и Геккерн, теперь, при новых обстоятельствах, казалось совершенно естественным.

9-е ноября 1836 года стало переломным моментом в ходе переговоров. Непримиримость Пушкина была поколеблена: «откровения» Геккерна здесь, конечно, сыграли свою роль; смогли, хоть и не сразу, но все же переубедить Пушкина.

В чем же состояли откровения Геккерна, повлиявшие на ход событий?

Чтобы разобраться в этом, необходимо прервать хронологический рассказ о событиях ноябрьских дней и вернуться к октябрю 1836 года.

Конец 1-й части

 Отправлено: 09.04.08 14:11. Заголовок: Можно уже обсуждать ..

Можно уже обсуждать 1-ю часть. Там много чего есть. В том числе и спорные моменты.
Светлана! Одна сноска - специально для Вас! Догадайтесь, какая.

 Отправлено: 09.04.08 18:37. Заголовок: C.

Читая образцовую во всех отношениях Хронику событий Яшина, проникаюсь восхищением к его таланту аналитика: всё укладывется, но не как мозаичное панно, нет ... это род архитектурного построения (на наших глазах и "вырастающего"), которое с первых же шагов постройки гипнотизирует нас явно проступающей стройной и суровой простотой сооружения, нетривиальный план которого, однако, нам неизвестен.

Т.о. начинать какой-либо самостоятельный разговор -- пока не в состоянии. Могу сейчас отметить следующий момент:
«Геккерн почувствовал, что Загряжская готова на все для предотвращения дуэли.» -- а каковы мотивы доброй тётушки?
По этому пункту -- склоняюсь к окончательному убеждению о совращенности Е.Н. Дантесом (тётке нужны были мужья и притом ЖИВЫЕ -- для всех трёх племянниц! остальные привходящие моменты можно будет и затушевать: "концы в воду").

 Отправлено: 09.04.08 21:48. Заголовок: Сверчок, большое спа..

Сверчок, большое спасибо, очень интересно! Наконец-то все прочитала, так сказать, в спокойной обстановке...
Сноска, которая для меня, - наверное, "Русский архив" с воспоминаниями А.О.Россета, записанными Бартеневым (о "сватовстве" Дантеса в день вызова). Но если Дантес действительно "сватался" 4 ноября, тогда непонятны его мотивы... Мне кажется, вряд ли он знал о вызове Пушкина, когда отправлял свое письмо... И вообще непонятно, зачем он это сделал?.. Яшин это как-то объясняет?..

 Отправлено: 09.04.08 22:04. Заголовок: С.

Этот мерзавец г.Г. был всё же дьявольски находчив, а судя по портрету -- умевший (по собственному желанию) настаивать на своём, проявлять властность -- в отличие от слюнтяя Д. Именно старичок должен быть взять на себя распутывание (или запутывание?) клубка проблем, неожиданно свалившегося на него с вызовом Пушкина; и ОН принимает молниеносное решение ЖЕНИТЬ(СЯ) Д. Это ход на опережение для тех, кто будет частично посвящён в происходящее: Д., мол, давно уже задумал и решил жениться на Е.Н.

Вообщем, прекрасный, тк скзт, ход с его (их) стороны.

Пушкин, когда его переигрывали подобными приёмчиками, думаю, всякий раз впадал в ярость -- И НАОБОРОТ, когда он рвёт и мечет, это может (должно) указывать на его тактический проигрыш (азартные игроки терпеть не могут проигрывать!) ...
Пока такие вот соображения.

 Отправлено: 09.04.08 22:41. Заголовок: С.

«В «дипломе» инсинуации были направлены не столько против самого Пушкина, сколько против его жены, в нем выразилось стремление за что-то отомстить Наталии Николаевне» -- за что? только ли за то, что Н.Н. "отвергла" в октябре Д. или могли быть и другие причины/мотивы?

 Отправлено: 09.04.08 23:36. Заголовок: Всё очень стройно по..

Всё очень стройно пока, по первому прочтению. Вопросы наверняка возникнут, когда прочтётся ещё раз…

 Отправлено: 10.04.08 03:47. Заголовок: С.

«– Я знаю! Дайте мне ваше слово не говорить об этом никому. Это мерзость против моей жены <…> я писал об этом Хитровой, которая мне также прислала письмо... Я думаю, что это от одной женщины.» -- а если последнее слово имелось в виду (произносилось Пушкиным, а Соллогуб не понял интонацию) з а к о в ы ч е н н ы м?


« Проводив Соллогуба, Пушкин направился к Клементию Осиповичу Россету с намерением пригласить его в секунданты. Этому молодому офицеру Пушкин выказывал несомненное уважение и доверие. Подробности разговора Пушкина с К. Россетом о секундантстве записал П.И. Бартенев со слов Аркадия Россета: «Осенью 1836 года Пушкин пришел к Клементию Осиповичу Россету и, сказав, что вызвал на дуэль Дантеса, просил его быть секундантом. Тот отказывался ... но быть секундантом на самом месте поединка, когда уже все будет условлено, Россет был готов». («Русский архив», 1882, 1, стр. 247.) Визит Пушкина не удивил К. Россета, он был в числе тех, кто получил этим утром анонимное письмо и, по словам брата, догадывался, от кого мог быть послан пасквиль, но ни письма, ни своего подозрения Пушкину не передал. («Русский архив», 1882, 1, стр. 248. Об озабоченности Россета мы можем судить по рассказу кн. И. Гагарина (Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 479).) «После этого разговора, – продолжает Бартенев, – Пушкин повел его прямо к себе обедать». » --- т.е. по (Аркадию)Россету-Бартеневу (1882) Пушкин, после визита к нему Соллогуба, сам отправился с визитом --
к Россету, как желательному секунданту, причём тот не решился ни показать(?), ни даже намекнуть(?) о получении им экземпляра пасквиля, так что ли? Пушкин так ничего и не узнал от него или Клементий всё же рассказал (и показал-отдал "свой" экземпляр)?

 Отправлено: 10.04.08 12:54. Заголовок: С Натальей Николаевн..

С Натальей Николаевной дело обстоит, как мы знаем, довольно тонко. Хрупко. Взрывоопасно.

В «1837» Вы, Лепорелла, известили нас о непростых взаимоотношениях Надежды Соллогуб и Натальи Пушкиной. Или только Натальи Пушкиной. Она, очевидно, физически не могла переносить, что кто-то лучше её. Это началось ещё в Москве на балах у Иогеля, когда у будущей жены Пушкина было соперничество с Алябьевой («блеск Алябьевой и прелесть Гончаровой», – написано у Александра Сергеевича в послании «К вельможе»).
В октябре 1836-го года Дантес крутится около Барятинской и, не исключено, что Геккерн заставляет «вбивать клинья» и к Катерине Гончаровой. Т.е. Наталья Николаевна становится не первой у «первого» своего ухажёра. Только во всём этом не надо искать каких-либо нравственных оценок. Это – характер Натальи Николаевны и естественные нравы того времени.

О Владимире Соллогубе… Ахматова назвала его «мальчишкой». И была права. Он многого не улавливал в вихре ноябрьских событий. Давал какие-то свои оценки. Чтобы понять ход его рассуждений, достаточно почитать его же воспоминания. Хотя бы о том, как он познакомился с Пушкиным:

«Вот как это было. Я гостил у родных на рождественских праздниках и каждый вечер выезжал с отцом в свет не на большие балы, разумеется, но к нашим многочисленным родным и близким знакомым. Однажды отец взял меня с собой в русский театр; мы поместились во втором ряду кресел; перед нами в первом ряду сидел человек с некрасивым, но необыкновенно выразительным лицом и курчавыми темными волосами; он обернулся, когда мы вошли (представление уже началось), дружелюбно кивнул отцу, потом стал слушать пьесу с тем особенным вниманием, с каким слушают только, что называют французы, «Les gens du métier», то есть люди, сами пишущие. «Это Пушкин», – шепнул мне отец. Я весь обомлел... Трудно себе вообразить, что это был за энтузиазм, за обожание толпы к величайшему нашему писателю, это имя волшебное являлось чем-то лучезарным в воображении всех русских, в особенности же в воображении очень молодых людей. Пушкин, хотя и не чужд был той олимпийской недоступности, в какую окутывали, так сказать, себя литераторы того времени, обошелся со мной очень ласково, когда отец, после того как занавес опустили, представил меня ему. На слова отца, «что вот этот сынишка у меня пописывает», он отвечал поощрительно, припомнил, что видел меня ребенком, играющим в одежде маркиза на скрипке, и приглашал меня к себе запросто быть, когда я могу. Я был в восторге и, чтобы не ударить лицом в грязь, все придумывал, что бы сказать что-нибудь поумнее, чтобы он увидел, что я уже не такой мальчишка, каким все-таки, несмотря на его любезность, он меня считал; надо сказать, что в тот самый день, гуляя часов около трех пополудни с отцом по Невскому проспекту, мы повстречали некоего X., тогдашнего модного писателя. Он был человек чрезвычайно надутый и заносчивый, отец знал его довольно близко и представил меня ему; он отнесся ко мне довольно благосклонно и пригласил меня в тот же вечер к себе. «Сегодня середа, у меня каждую середу собираются, – произнес он с высоты своего величия, – всё люди талантливые, известные, приезжайте, молодой человек, время вы проведете, надеюсь, приятно». Я поблагодарил и, разумеется, тотчас после театра рассчитывал туда отправиться. В продолжение всего второго действия, которое Пушкин слушал с тем же вниманием, я, благоговейно глядя на его сгорбленную в кресле спину, сообразил, что спрошу его во время антракта, «что он, вероятно, тоже едет сегодня к X.». Не может же он, Пушкин, не бывать в доме, где собираются такие известные люди — писатели, художники, музыканты и т. д. Действие кончилось, занавес опустился, Пушкин опять обернулся к нам. «Александр Сергеевич, сегодня середа, я еще, вероятно, буду иметь счастливый случай с вами повстречаться у X.», – проговорил я почтительно, но вместо с тем стараясь придать своему голосу равнодушный вид, «что вот, дескать, к каким тузам мы ездим». Пушкин посмотрел на меня с той особенной, ему одному свойственной улыбкой, в которой как-то странно сочеталась самая язвительная насмешка с безмерным добродушием. «Нет, – отрывисто сказал он мне, – с тех пор как я женат, я в такие дома не езжу». Меня точно ушатом холодной воды обдало, я сконфузился, пробормотал что-то очень неловкое и стушевался за спину моего отца, который от души рассмеялся; он прекрасно заметил, что мне перед Пушкиным захотелось прихвастнуть и что это мне не удалось. Я же был очень разочарован; уже заранее я строил планы, как я вернусь в Дерпт и стану рассказывать, что я провел вечер у X., где собираются самые известные, самые талантливые люди в Петербурге, где даже сам Пушкин... и вдруг такой удар!»

Вот это «вернусь и стану рассказывать» – многое объясняет в воспоминаниях Соллогуба. Он участвовал в событиях, а потом рассказывал: вот, где я был! вот, к чему я был причастен! Поэтому «женщина» в его воспоминаниях, то не имеет имени, то вдруг обретает; то ему известно имя анонима, то он молчит. Нигде ничего внятного, но – «был причастен!» Спасает его только совестливость. Что он слышал на самом деле, а что ему «услышалось», – это сложный вопрос. Просто надо делать маленькую корректировку на желание «причастности» у Соллогуба.
Несмотря на все мальчишеские завихрения, Соллогубу всё же хватило ума не стреляться с Пушкиным на дуэли, а затем, будучи секундантом в ноябре 836-го, сделать всё, чтобы поединок с Дантесом не состоялся.

А вот, кстати, ещё один отрывок из воспоминания Соллогуба. Он уже о Наталье Николаевне:

«Много видел я на своем веку красивых женщин, много встречал женщин еще обаятельнее Пушкиной, но никогда не видывал я женщины, которая соединяла бы в себе такую законченность классически правильных черт и стана. Ростом высокая, с баснословно тонкой тальей, при роскошно развитых плечах и груди, ее маленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и грациозно поворачивалась на тонкой шее; такого красивого и правильного профиля я не видел никогда более, а кожа, глаза, зубы, уши! Да, это была настоящая красавица, и недаром все остальные, даже из самых прелестных женщин, меркли как-то при ее появлении. На вид всегда она была сдержанна до холодности и мало вообще говорила. В Петербурге, где она блистала, во-первых, своей красотой и в особенности тем видным положением, которое занимал ее муж, — она бывала постоянно и в большом свете, и при дворе, но ее женщины находили несколько странной. Я с первого же раза без памяти в нее влюбился; надо сказать, что тогда не было почти ни одного юноши в Петербурге, который бы тайно не вздыхал по Пушкиной; ее лучезарная красота рядом с этим магическим именем всем кружила головы; я знал очень молодых людей, которые серьезно были уверены, что влюблены в Пушкину, не только вовсе с нею не знакомых, но чуть ли никогда собственно ее даже не видавших! Живо помню один бал у Бутурлиных и смешную сцену, на которой я присутствовал. Это было, сколько припомню, в зиму с 1835-го на 1836-й год; я уже в то время вышел из университета; Бутурлин этот был женат на дочери известного богача <Михаила Ивановича> Комбурлея – <Елисавете Михайловне>; он имел двух детей – дочь <Анну>, вышедшую потом замуж за графа Павла <Сергеевича> Строганова, и сына Петра; этому сыну было тогда лет тринадцать, он еще носил коротенькую курточку и сильно помадил себе волосы. Так как в то время балы начинались несравненно раньше, чем теперь, то Петиньке Бутурлину позволялось (его по-тогдашнему родные очень баловали) оставаться на бале до мазурки. Он, разумеется, не танцевал, а сновал между танцующими. В тот вечер я танцевал с Пушкиной мазурку и, как только оркестр сыграл ритурнель, отправился отыскивать свою даму: она сидела у амбразуры окна и, поднеся к губам сложенный веер, чуть-чуть улыбалась; позади ее, в самой глубине амбразуры, сидел Петинька Бутурлин и, краснея и заикаясь, что-то говорил ей с большим жаром. Увидев меня, Наталья Николаевна указала мне веером на стул, стоявший подле, и сказала: «Останемтесь здесь, все-таки прохладнее»; я поклонился и сел. «Да, Наталья Николаевна, выслушайте меня, не оскорбляйтесь, но я должен был вам сказать, что я люблю вас, – говорил ей между тем Петинька, который до того потерялся, что даже не заметил, что я подошел и сел подле, – да, я должен был это вам сказать, – продолжал он, – потому что, видите ли, теперь двенадцать часов, и меня сейчас уведут спать!» Я чуть удержался, чтобы не расхохотаться, да и Пушкина кусала себе губы, видимо, силясь не смеяться; Петиньку, действительно, безжалостно увели спать через несколько минут».

Вот такая сцена с Петинькой – Она приглашает Другого сесть рядом с собой, и Другой, не раздумывая, садится рядом с ней, а в это время Третий признаётся ей в любви. Другой же – снова причастен.
Я никого не осуждаю. Я просто созерцаю эту удивительную сцену.

Клементий Россет ничего не сказал Пушкину о полученном анонимном письме, потому что он посоветовался со своим сожителем Скалоном, и тот предложил ничего не говорить Пушкину. А на следующий день Россет отправился к Долгорукову и Гагарину и подробно их расспрашивал о дипломе. Но ничего не выяснил.

На все остальные вопросы, я думаю, будут ответы во второй части, которую я сейчас форматирую для Форума.

Скрытый текст

Светлана, когда я говорил, что одна ссылка специально для Вас, то я имел в виду вот это: «Воспоминания Немировской-Ситниковой. Находятся в Горьковском литературном музее. Знакомством с рукописью мы обязаны директору музея Н. А. Забурдаеву». Может быть, там ещё что-нибудь есть?

 Отправлено: 10.04.08 13:03. Заголовок: Яшинская хроника, 2 часть

2

Женитьба Дантеса до сих пор является загадочным обстоятельством в преддуэльной истории. И современники и потомки искали причины сватовства, оно казалось и неожиданным и странным. Объяснить его одной лишь трусостью Дантеса и Геккерна нельзя, тем более что дуэль все же состоялась.

«Говоря по правде, – писал Вяземский, – надо сказать, что мы все, так близко следившие за развитием этого дела, никогда не предполагали, чтобы молодой Геккерн решился на этот отчаянный поступок, лишь бы избавиться от поединка. Он сам был, вероятно, опутан темными интригами своего отца».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 261.

Н. М. Смирнов, муж Смирновой-Россет, в дневнике 1842 года записал: «Что понудило Дантеса вступить в брак с девушкою, которую он не мог любить, трудно определить; хотел ли он, жертвуя собою, успокоить сомнения Пушкина и спасти женщину, которую любил, от нареканий света, или надеялся он, обманув этим ревность мужа, иметь как брат свободный доступ к Наталии Николаевне; испугался ли он дуэли, – это неизвестно».*
*Воспоминания Н. М. Смирнова. «Русский архив», 1882, 1, стр. 235–236.

Помолвка Дантеса с Екатериной Гончаровой заставляла удивляться многих современников. Е. А. Карамзина сообщала сыну: «Прямо невероятно, – я имею в виду эту свадьбу, – но все возможно в этом мире всяческих невероятностей».*
*Пушкин в письмах Карамзиных, стр. 137. Подлинник на французском языке.

В ответ Андрей Карамзин писал: «Не могу прийти в себя от свадьбы <...> И когда я думаю об этом, я, как Катрин Гончарова, спрашиваю себя, уж не сплю ли я или во всяком случае не во сне ли Дантес совершил этот поступок; <...> Черт возьми, что все это значит! <...> Я все думаю об этом, но продвинулся не дальше, чем в первый день. Может быть, это было самоотвержение».*
*Письма А. Н. Карамзина. «Старина и новизна», 1914, кн. XVII, стр. 235.

Даже императрица не в состоянии была узнать настоящую причину и вынуждена была обратиться к своей фрейлине Е. Ф. Тизенгаузен: «Я так хотела бы узнать у вас подробности невероятной женитьбы Дантеса, неужели причиной является анонимное письмо? Что это – великодушие или жертва?»*
*Письма Пушкина к Е. М. Хитрово, 1827–1832. Изд-во АН СССР, Л., 1927, стр. 200.

В наше время исследователи старались раскрыть тайну этого обстоятельства. Щеголев предполагал, что «решение Дантеса, как и большинство человеческих решений, не является следствием одного какого-либо мотива, а есть результат взаимодействия мотивов».

Л. Гроссман в своей статье «Женитьба Дантеса»* выдвинул версию, что основной причиной неожиданного сватовства была беременность Екатерины Николаевны. «Семейные письма Геккернов-Гончаровых, – пишет он, – явственно свидетельствуют, что через три месяца после своей свадьбы – в апреле 1837 года – Екатерина Николаевна Геккерн родила своего первого ребенка».
*Впервые опубликовано в журн. «Красная Нива», 1929, № 24. См. также в книге Л. Гроссмана «Цех пера» (Изд-во «Федерация», М., 1930, стр. 274–276).

Известно, что Дантес в своей любовной игре с Наталией Николаевной маскировался Екатериной, ухаживая сразу за двумя сестрами.

И все же версия, выдвинутая Л. Гроссманом, неверна. В частной переписке современников мы нигде не находим даже намека на скандальное положение в семье Дантеса. Упоминания и заботы о здоровье Екатерины в мартовских письмах к Дантесу для этой версии достаточных оснований не дают. Спешный, по мнению Л. Гроссмана, отъезд Геккернов за границу совсем не был спешным. Кстати сказать, после свадьбы Екатерина писала родному отцу Дантеса, что в 1837 году они с мужем не предполагают выезжать за границу. Наконец, письмо Н. И. Гончаровой, в котором упоминалось о малютке, с датой 15 мая 1837 года объясняется простой опиской и должно датироваться 15-м мая 1838 года. Поездка в Париж, на которую указывает Наталия Ивановна в этом письме, была в 1838 году, о чем и упоминает внук Дантеса в биографии своего деда.* Из документов известно, что Е. Н. Гончарова-Дантес родила 19 октября 1837 года.
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 362.

Забегая вперед, скажем, что несостоятельность версии Л. Гроссмана подтверждает и запись в дневнике княжны Барятинской.

Но версия о намерении Дантеса жениться на Екатерине еще до вызова все же существует. Щеголев ссылался на письмо Ольги Сергеевны к отцу Сергею Львовичу Пушкину от 2-го ноября 1836 года, где она сообщает о браке Гончаровой; из этого письма Щеголев заключил, что «по крайней мере во второй половине октября в Москву дошли слухи о возможной женитьбе». Эта очень распространенная версия однако несостоятельна; никакого основания ссылаться на эту дату мы не имеем. Письмо О. С. Павлищевой было опубликовано в сборнике «Пушкин и его современники» (1909, Выпуск XII) с предположительной датой; в подлиннике письма, хранящемся в Пушкинском Доме, дата не проставлена. Письмо, несомненно, написано позднее.

Однако есть другой ряд свидетельств. Жуковский писал Пушкину: «Получив от отца Г[еккерна] доказательство материальное, что дело, о коем теперь идут толки (женитьба Дантеса, – М. Я.), затеяно было еще гораздо прежде твоего вызова».* Геккерн об этом же пишет в письме Загряжской от 13-го ноября: «Намерение, которое меня занимает в отношении К[атерины] и моего сына, существует уже давно». И дальше: «Я противился по известным вам причинам».*
*П у ш к и н, т. 16, стр. 185.
**Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 311–314 (новый перевод с французского).

Оказывается, Жуковский эту версию получил от Геккерна, следовательно, единственным источником остается сам нидерландский посланник.

Да было ли это пресловутое намерение?

Его, конечно, не было, но что-то должно было быть, чему в самом деле противился Геккерн. Жуковский говорит, что доказательство он получил материальное, причем пишет он об этом только после девятого ноября, то есть после «откровений» Геккерна.

Никто, кроме Жуковского и Пушкина, не узнал об этих «откровениях». Вяземский писал: «Многое осталось в этом деле темным и таинственным для нас самих».*
*Пушкин в воспоминаниях современников, Гослитиздат, М., 1950, стр. 130.

П. Е. Щеголев многому тоже не находил объяснения, однако делал верное предположение: «Тайной и была прикосновенность к этому делу Николая Павловича Романова, но друзья Пушкина и мечтать не смели приоткрыть хоть уголок такой тайны».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 471.

С тех пор, как советские исследователи выдвинули концепцию о причастности царя к гибели поэта, нашлось немало материалов, подтверждающих эту концепцию, но необходимо выявлять новые скрытые ходы в истории борьбы Николая I с Пушкиным.

Для намека в анонимном «дипломе», присланном Пушкину, существовал какой-то предлог, иначе поэту незачем было так бурно реагировать и писать письмо Канкрину. В чем же дело? Внимание царя к Наталии Николаевне ни для кого не было секретом. Но не в нем суть намека, тем более, что и встреч Николая с Пушкиной в период с марта по 15-е ноября 1836 года не было. Здесь надо учесть несколько фактов: с апреля в семье Пушкиных был траур по матери поэта; в мае у Наталии Николаевны родилась дочь; летом Пушкины жили на Каменном острове, вдали от царских резиденций в Петергофе, Царском и Красном Селах. Надо учитывать и занятость Николая в июне и июле маневрами; наконец, поездку царя по России в августе – сентябре; его болезнь по октябрь включительно (в поездке он сломал ключицу). На балах в Царском Селе в октябре Наталия Николаевна не присутствовала, а в частных домах в это время не бывал император.

Предлог для намека надо искать не в отношениях Николая с женой Пушкина, как это делали некоторые исследователи, а в том внимании, которое царь уделил Дантесу.

17 сентября 1836 года Николай I вернулся в Петербург и несомненно должен был узнать, что в его отсутствие в августе – сентябре Дантес усиленно ухаживал за Наталией Николаевной. Он разговаривал по этому поводу с женой Пушкина и давал ей советы «быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию».

Геккерн в письме своему министру барону Верстолку писал: «Сын мой, понимая хорошо, что дуэль с г. Пушкиным уронила бы репутацию жены последнего и скомпрометировала бы будущность его детей, счел за лучшее дать волю своим чувствам и попросил у меня разрешения сделать предложение сестре г-жи Пушкиной».

Так ли? Очень уж странное совпадение забот царя и Дантеса о репутации Наталии Николаевны. Не было ли здесь со стороны императора соответствующего указания Дантесу еще до вызова на дуэль – практически поддержать эту репутацию и жениться на Екатерине Гончаровой. Чтобы ответить на такой вопрос, надо искать документальных подтверждений. Прежде всего надо проверить камер-фурьерские журналы, где должна быть отмечена любая встреча Николая с Дантесом в октябре 1836 года. Дворцовые камер-фурьеры фиксировали каждый шаг царя и время с точностью до минуты.

Но, странное дело, примелькавшееся имя Дантеса в камер-фурьерских журналах и в списках приглашенных во дворец вдруг куда-то исчезло с октября 1836 года.

Что могло произойти в октябре, после чего Дантеса перестали приглашать на царские балы? Надо было искать другие документы. И долгие поиски в архивах привели к результату: действительно, встреча императора с поручиком состоялась в октябре, в первый же приезд Николая в Петербург из Царского Села после болезни.

На 9-е октября 1836 года Дантес был назначен на развод конным ординарцем при особе императора. В приказе кавалергардского полка от 8-го октября отмечено: «На случай востребования конных ординарцев к разводу назначается поручик барон Де Еккерн».*
*Приказы Кавалергардского полка. ЦГВИА, ф. 124, оп. 1, д. 79, л. 68. В приказах до усыновления Дантес именовался Дантесом и Донтесом, а после Д-Геккереном и де Еккереном.

Ординарцы конные назначались от полков поочередно и только тогда, когда на общем разводе присутствовал сам император.

Присутствие Николая на разводе подтверждает камер-фурьерский журнал за 9-е октября 1836 года.* Встреча Николая с Дантесом не могла быть случайной по следующей причине: Дантес был назначен дежурным по 1-му дивизиону с двенадцати часов 8-го октября и одновременно, несмотря на суточное дежурство, его определяли и конным ординарцем при особе императора на развод 9-го октября. Этого в практике Кавалергардского полка никогда не случалось.
*ЦГИАЛ, ф. 516, оп. 120/2322, д. 122.

Николай мог говорить с Дантесом или непосредственно на разводе, или в другом месте после развода, когда он, буквально перед самым отъездом из Аничкова дворца в Царское Село зачем-то вдруг выехал на двадцатиминутную прогулку, а потом, как отметила в дневнике императрица, они «спешно уехали».*
*Дневник императрицы Александры Федоровны. ЦГАОР, ф. 672, оп. 1, д. 415, л. 9.

Сама встреча императора с поручиком еще ничего не говорит, нам неизвестно и содержание разговора между ними. Но последующие события настолько существенны, что позволяют догадываться о многозначительности этой встречи.

Мы уже говорили, что с этого времени Дантеса перестали приглашать во дворец. Мы больше не видим его имени в списках кавалергардов, которые посещали царские балы и спектакли. Не было его 11-го октября на большом вечере в числе приглашенных офицеров. Забыли о нем и 18-го октября, когда во дворце был концерт и большой бал. Не пригласили его и на следующий день на свадьбу фрейлины императрицы, сестры его сослуживцев по кавалергардскому полку Настеньки Петрово-Соловово, назначив вместо этого на дежурство на главную гауптвахту, несмотря на то, что он только что отдежурил с 17-го на 18-е октября и имел право на отдых.

Не увидим мы Дантеса и на знаменитых балах в Аничковом дворце 15-го и 29-го ноября, где танцует Наталия Николаевна. В декабре 1836 года и в январе 1837 года на дворцовых вечерах его также не будет.*
*Камер-фурьерские журналы. ЦГИАЛ, ф. 515, оп. 120/2322, дд. 122, 123, 124, 125. Приказы Кавалергардского полка, ф. 123, оп. 1, д. 79.

Выдвигая гипотезу о вмешательстве Николая в судьбу Дантеса, о высочайшем указании Дантесу жениться на Екатерине Гончаровой, мы должны дать ей документальные и психологические обоснования.

Идея брака, по словам Геккерна, существовала до вызова. Но она сохранялась в тайне, о ней знали лишь Геккерн. Дантес и... император. Иначе зачем Геккерну представлять материальные доказательства Жуковскому, если об этом ходили слухи?

Современники, а за ними и некоторые исследователи, стремясь объяснить непонятную женитьбу Дантеса, приняли версию о том, будто сама Наталия Николаевна, застигнутая врасплох мужем, пытаясь оправдать присутствие Дантеса, сказала о его намерении просить руку ее сестры. Рыцарское отношение Дантеса к Наталии Николаевне заставило его... жениться на Екатерине.

То же рассказал друг Дантеса – А. Трубецкой. Та же версия приводится и во французских свидетельствах о дуэли. Надо принять во внимание, что версия эта исходила от Дантеса и Геккерна, им нужно было набросить романтический покров на неприглядную необходимость этого брака и защититься от общественного мнения.

Жениться Дантеса заставляла какая-то необходимость, непонятная современникам, его сватовство «удивило невыразимо» не только Пушкина, но и Екатерину Гончарову.

Только «высочайшей волей» можно объяснить эту необходимость. Очевидно, об этом и рассказал Геккерн в своих «откровениях» 9-го ноября Жуковскому, рассказал под большим секретом, надеясь, что это может поколебать непримиримость Пушкина и заставит отказаться от дуэли. И тут он не ошибся.

Есть два факта, подтверждающие наши предположения. Оба они относятся к октябрю.

Щеголев в письме Геккерна к Нессельроде обратил внимание на один любопытный факт, по его мнению «остающийся невыясненным для нас и по сей день». «Мне скажут, – писал Геккерн, – что я должен был повлиять на сына? Г-жа Пушкина и на это могла бы дать удовлетворительный ответ, представив письмо, которое я потребовал от сына, – письмо, адресованное к ней, в котором он заявлял, что отказывается от каких бы то ни было видов на нее. Письмо отнес я сам и вручил его в собственные руки».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 69.

Для чего бы, в самом деле, Геккерну заставлять писать Дантеса письмо Наталии Николаевне с отказом от всех видов на нее. О каких видах на замужнюю женщину можно говорить, если это письмо не написано с единственной целью оправдаться перед императором? Без особой нужды вряд ли это письмо было бы написано. Геккерн мог предполагать, что Наталия Николаевна расскажет о содержании письма при встрече императору.

В глазах императора компрометировало Наталию Николаевну не только настойчивое ухаживание Дантеса, ее могло компрометировать и ухаживание за ее сестрой, ухаживание без видов на брак. Николай мог предложить Дантесу перенести свое внимание с Наталии Николаевны на Екатерину Гончарову и... жениться на ней. Надо думать, что такое предложение застало Геккернов врасплох. Брак с Гончаровой никак не соответствовал стремлениям нидерландского посланника. У Екатерины не было ни богатства, ни красоты. Красавцу кавалергарду жениться на «ручке от метлы», как назвал Екатерину один из современников, не было никакой корысти. А «Геккерн имел честолюбивые виды, – писал Н. М. Смирнов, – и хотел женить своего приемыша на богатой невесте. Он был человек злой, эгоист, которому все средства казались позволительными для достижения цели».* Надо было что-то предпринять, чтобы избежать нежелательного брака.
* «Русский архив», 1882, 1, стр. 234.

16-го октября в город с дачи вернулась семья Барятинских. Дантес и его друг князь Александр Трубецкой давно увлечены красавицей-княжной. Александр Трубецкой серьезно и настойчиво добивается ее руки, но княгиня Барятинская дает ему понять нежелательность такого внимания к дочери. В комментарии к дневнику княжны М. Г. Ашукина-3енгер объясняет причину отказа: мать Александра Трубецкого, княгиня Софья Андреевна Трубецкая (урожденная Вейс), недостаточно аристократического происхождения, она была дочерью виленского полицмейстера и танцовщицы.

Дантес знал неудачу своего друга и решил попытать счастья сам. Но чтобы не подвергаться риску неприятного отказа, он пытается выяснить мнение княжны через жену своего товарища, ротмистра кавалергардского полка Петрово-Соловово.

23-го октября, когда Дантес считался больным, княжна Барятинская записывает в дневнике: «Я лежала первые дни после нашего переезда, и все приходили в мою комнату. Было уже несколько молодых людей, приходивших утром, а мы всего неделя как здесь... Лили Толстой рассказал maman, что г-жа Соловово спросила его: – Ну, как, устраивается ли свадьба вашей кузины? – Лили изумленно спросил: – С кем? – С Геккерном. – Вот мысль, никогда мне не приходившая в голову, так как я чувствовала бы себя несчастнейшим существом, если бы должна была выйти за него замуж. Он меня забавляет, вот и все. Она говорит: – Но теперь поздно, он был бы в отчаянии, если бы ему отказали. – Я знаю, что это не так, так как я ему ничуть не подхожу».

Итак, зная о внимании Николая к репутации Наталии Николаевны, мы должны сделать, вывод, что он не мог не обратить внимания на виновника «комеражей» Дантеса. И только вмешательством Николая можно психологически объяснить разговоры о браке Дантеса и Екатерины до вызова на дуэль, и опалу Дантеса и его письмо к Наталии Николаевне с отказом от всех видов на нее, и внезапное сватовство к Марии Барятинской. В дальнейшем мы расскажем, какое внимательное отношение проявил Николай к свадьбе Дантеса, устраняя все препятствия, которые ставили Геккерн и Дантес на пути к ней.

Даже императрица, которая считала этот брак нежелательным и писала гр. Тизенгаузен: «Мне жаль Дантеса, нужно было бы помешать этому браку – он будет несчастьем для них обоих»,* – вынуждена была удовлетворить просьбу своей фрейлины Екатерины Гончаровой и дать разрешение на брак.
*Письма Пушкина к Е. М. Хитрово, стр. 200.

Подтверждением того, что Дантес считал виновником своего брака Николая, может являться его письмо к царю, написанное много лет спустя (14-го октября 1851 года). Со скрытым упреком он обращается к императору: «Государь! Вот уже два года, как я взял на себя почтительную свободу направлять к вашему величеству различные прошения, чтобы принести жалобы на поведение родных моей покойной жены по отношению к четырем детям от моего брака с нею. Я все еще лелею себя надеждой, что они ни разу не были доставлены вашему величеству, ибо благоволение, которым оно удостаивало отличать меня во всех случаях, заставляет меня думать, что оно удостоило бы распорядиться об ответе мне. Положение мое становится настолько критическим, что я не колеблюсь сделать попытку нового выступления».*
*Л. Г р о с с м а н. Цех пера, стр. 284.

Дантес не обращается в гражданский суд по частному вопросу семейного раздела, а предпочитает напомнить Николаю Павловичу его обязанность позаботиться о семейных делах своего подопечного. И не удивительно, что, несмотря на малопочтительность письма, Николай I «высочайше повелеть соизволил: просьбу барона Геккерна препроводить к генерал-адъютанту графу Орлову, для принятия возможных мер».*
*Л. Г р о с с м а н. Цех пера, стр. 285–286.

Мы видели несомненную настойчивость Николая, как будто он преследовал определенную цель в заключении брачного союза Дантеса с Екатериной. Цели, конечно, не было, но расчет был. Нельзя утверждать, что здесь не преследовались личные интересы: слишком неравнодушен был монарх к красоте Наталии Николаевны и не мог допустить возможных последствий ее неразборчивого кокетства с поручи•ком. Советы ей беречь свою репутацию «для счастия мужа при известной его ревности» были лицемерными и не содержали никакого участия к Пушкину. И если здесь вспомнить другую фразу Николая: «давно ожидать было должно, что дуэлью кончится их неловкое положение», – станет ясно, что император женитьбой Дантеса стремился усугубить это неловкое положение, столкнуть Пушкина и Дантеса.

Можно только удивляться предвидению сестры Пушкина О. С. Павлищевой, когда она, не зная всей подоплеки, сумела разглядеть здесь нечистоплотную игру: «Поверьте мне, – писала она отцу, – что тут должно быть что-то подозрительное, какое-то недоразумение и что, может быть, было бы очень хорошо, если бы этот брак не имел места».*
*Пушкин и его современники, вып. XII, стр. 94.

К этому же времени, к октябрю 1836 года, относится еще один до сего времени неразрешенный вопрос – обвинение Геккерна в сводничестве Дантесу. Исследователи здесь пришли к единодушному выводу – к полному оправданию нидерландского посланника.

«Согласимся сейчас с самыми худшими о нем отзывами, – писал Щеголев, – согласимся в том, что барон Геккерн был человек низких нравственных качеств, согласимся, что он не остановился бы ни перед какой гадостью, раз она была средством к известной цели. Но все, что мы о нем знаем, не дает нам права на заключение, что он совершал гадости ради них самих. Спрашивается, какой для него был смысл в сводничестве приемному сыну?»*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 68.

Это психологическое заключение все же идет вразрез с многочисленными утверждениями современников о сводничестве Геккерна.

Пушкин в совершенно категоричной форме утверждал это в письме Геккерну: «Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам <…>, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына...»*
*П у ш к и н, т. 16, стр. 407.

Царь в письме к брату тоже высказался очень определенно: «Порицание поведения Геккерна справедливо и заслуженно: он точно вел себя, как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствии Пушкина...»*
* «Русская старина». т. 110, стр. 226.

Щеголев, оправдывая Геккерна, заметил, что у Пушкина и Николая единственным источником сведений о роли Геккерна в этой истории была Наталия Николаевна: Пушкин писал Геккерну со слов жены, а Николай пользовался письмом Пушкина.

Но, по-видимому, это свидетельство Наталии Николаевны было очень убедительным, иначе мы должны отказать Николаю в осведомленности, а Пушкину – в прозорливости.

У нас также есть два свидетельства, в которых говорится, что Наталия Николаевна отвергла домогательства Геккерна и Дантеса, следовательно домогательства были. Выше мы неполностью привели запись 23-го октября из дневника М. Барятинской о сватовстве Дантеса. Теперь приведем ее окончание: «И maman узнала через Трубецкого, что его отвергла госпожа Пушкина. Может быть, поэтому он и хочет жениться. С досады! Я поблагодарю его, если он осмелится мне это предложить».*
*«Новый мир», 1956, № 1, стр. 177. – Это единственная опубликованная выдержка из дневника (И. А н д р о н и к о в. Тагильская находка).

Аналогично свидетельство и Фризенгофа, записанное со слов Александрины, сестры Наталии Николаевны, приведенное в его письме дочери Наталии Николаевны от второго брака: «Старый Геккерн написал Вашей матери письмо, чтобы убедить ее оставить своего мужа и выйти за его приемного сына. Александрина вспоминает, что Ваша мать отвечала на это решительным отказом, но она уже не помнит, было это сделано устно или письменно».*
*Л. Г р о с с м а н. Цех пера, стр. 267.

Свидетельства солидные, свидетельства людей, стоявших близко к событиям. Но как тогда объяснить два письма Геккерна к Наталии Николаевне: одно с домогательствами, а другое с отказом «от каких бы то ни было видов на нее»? Нет ли здесь противоречия?

Можно предположить, что последнее письмо и не было написано Геккерном. Но Геккерн уверял Нессельроде очень настойчиво, предлагая крутые меры: потребовать от Пушкиной показаний под присягой. В этом случае трудно не поверить ему. Надо признать, что и то и другое письмо могли быть написаны и психологически это теперь вполне объяснимо.

Настойчивый совет царя жениться на Екатерине привел нидерландского посланника в полное замешательство и сильно раздосадовал, в этом состоянии он допустил явно неосторожные шаги по отношению к Наталии Николаевне. Она была испугана и категорически отвергла домогательства.

Приведем новые материалы о характере Геккерна из дневника гр. Долли Фикельмон: «9-го июля 1829 года. Геккерн голландский министр, лицо тонкое, фальшивое, мало симпатичное. Он здесь сходит за шпиона г-на Нессельроде. Это предположение дает лучшее описание личности и характера».

«20 января 1830 года <...> Я не могу скрыть от себя, что он злой».
«Ноябрь 1830 года. Опять появилось его умное и злое лицо».*
*Пушкин на страницах дневника гр. Д Ф. Фикельмон. (А. В. Ф л о р о в с к и й. «Slavia., № 4, Прага, 1959, стр. 562).

Характеристика Фикельмон подтверждает мнение о нем Н. М. Смирнова: «Геккерн человек злой». Добавив к этому мнения других современников о его наглости, трусости, мы сами можем составить мнение о голландском посланнике. Поставленный в трудное положение, Геккерн в запальчивости хотел отплатить царю, скомпрометировав Наталию Николаевну. Это могло произойти вслед за встречей царя с Дантесом. 14-го октября в Петербург с дачи из Царского Села возвращаются Карамзины. Софья Николаевна написала об этом брату в письме от 18-го октября: «Как видишь, мы вернулись к нашему городскому образу жизни, возобновились наши вечера, на которых с первого же дня заняли свои привычные места Натали Пушкина и Дантес, Екатерина Гончарова рядом с Александром, Александрина – с Аркадием».*
*Пушкин в письмах Карамзиных, стр. 120.

Это были последние вечера, когда Дантес занимал «привычные места» с Наталией Николаевной, это время он как раз и использовал для инсинуаций против нее. Могло это быть только с 14-го по 16-е октября. 17-го он заступил на дежурство, а 19-го подал рапорт о болезни.

Геккерн очень быстро спохватился и написал Наталии Николаевне отступное письмо. С императором шутки плохи. Карьера, выгодный пост в Петербурге – все могло погибнуть.

В эти же дни последовало сватовство Дантеса к княжне Марии Барятинской.

Но когда это сватовство оказалось безрезультатным, неизбежная перспектива нелепого брака с Е. Гончаровой по велению монарха, почти невозможность в самое короткое время найти подходящую партию поставили Геккернов в глупейшее положение и снова вызвали такую злобу и жажду мести, что становится совершенно ясной подоплека анонимного пасквиля.

Конец 2-й части

 Отправлено: 10.04.08 14:54. Заголовок: С.

 Отправлено: 10.04.08 16:02. Заголовок: Угу.....

 Отправлено: 11.04.08 02:32. Заголовок: По порядку. Почему п..

По порядку. Почему простая мысль посмотреть переписку, частную, имеется в виду, того времени пришла в голову только Яшину? Это насчёт беременности Екатерины Гончаровой. Ясно же, что беременность, невзирая на корсет, и даже очень тугой, скрыть невозможно. Значит, кто-то что-то должен был заметить и кому-то написать. Те же Карамзины, притчи во языцех.

Сверчок пишет:

цитата:

Современники, а за ними и некоторые исследователи, стремясь объяснить непонятную женитьбу Дантеса, приняли версию о том, будто сама Наталия Николаевна, застигнутая врасплох мужем, пытаясь оправдать присутствие Дантеса, сказала о его намерении просить руку ее сестры. Рыцарское отношение Дантеса к Наталии Николаевне заставило его... жениться на Екатерине. То же рассказал друг Дантеса – А. Трубецкой.

Сверчок пишет:

цитата:

Выше мы неполностью привели запись 23-го октября из дневника М. Барятинской о сватовстве Дантеса. Теперь приведем ее окончание: «И maman узнала через Трубецкого, что его отвергла госпожа Пушкина. Может быть, поэтому он и хочет жениться. С досады! Я поблагодарю его, если он осмелится мне это предложить»

Слушайте, меня пугает наличие Трубецкого везде, где есть какая-нибудь пакость. Просветите меня, у него были причины «личной неприязни к потерпевшему», имею в виду Пушкина?
И вот что интересно: Трубецкой рассказывает, что Н.Н была застигнута и для того, чтобы оправдаться и т.д. Он не знает, что пройдёт несколько десятилетий, и станут доступны (волею судьбы и смерти) письма и дневники многих современников его. И что же мы узнаём из дневника Барятинской? Что тот же Трубецкой говорил о Дантесе, что Пушкина его отвергла. Причём, тут-то совершенно ясно, что Трубецкой и то, и другое ГОВОРИЛ. Только, на мой взгляд, одно исключает другое. Или мне мерещится?

Сверчок пишет:

цитата:

Софья Николаевна написала об этом брату в письме от 18-го октября: «Как видишь, мы вернулись к нашему городскому образу жизни, возобновились наши вечера, на которых с первого же дня заняли свои привычные места Натали Пушкина и Дантес, Екатерина Гончарова рядом с Александром, Александрина – с Аркадием».*

Целиком можно было и не приводить цитату, просто приятно ещё раз обратить внимание всех на то, какой, в сущности, милейший человек С.Н.Карамзина. А суть вопроса в следующем: я что-то подзабыла, кто такой Аркадий?

 Отправлено: 11.04.08 05:41. Заголовок: няне

Россет, брат Климентия и Смирновой (в замужестве)?

 Отправлено: 11.04.08 22:55. Заголовок: Да, Аркадий Россет т..

Да, Аркадий Россет тут имелся в виду.

Ваше замечание, Арина Родионовна, насчёт того, что ГОВОРИЛ Трубецкой, меня очень порадовало. Я этого не замечал, а Вы «ткнули». Серьёзно говорю: спасибо! Это ещё один аргумент за «достоверность» воспоминаний Бархата.

О нём ещё будет у Яшина. И он там сделает тонкое замечание о причастности Трубецкого к истории с пасквилем. Спорно, но обсуждаемо. Скрытый текст

Это я интригую!

Насчёт встречи Дантеса с Николаем I… Мне кажется, что дело было не в Наталье Николаевне. Дантес был приёмным сыном голландского посла. Посла! Тут политика, а не шуры-муры с женой Пушкина.

Судя по тому, что Геккерна выставили из России без каких-либо политических причин, царь давно уже имел зуб на посла. Он всего лишь искал повод. И создавал его. И, как ни страшно это звучит сейчас, дуэль Пушкина помогла осуществить этот замысел.

У Пушкина вряд ли были весомые аргументы, как пишет Ахматова, для доказательства причастности Геккерна к анонимному письму. Но Николаю был выгодна эта причастность. Поэтому он мог пообещать, что сам расправится с голландским послом, но… затянул с обещанием. Точнее, знал, что дело кончится дуэлью, но предполагал, что Пушкин его известит, вот тогда-то он и возьмёт посла тёпленьким. Но это всего лишь мои предположения.

Поэтому беседа Николая с Дантесом 9-го октября 1836-го года могла иметь матримониальный подтекст, но суть её оставалась политической – Геккерну давали понять, что он уязвим через своего «сына». И царское предложение Дантесу и приказ кавалергарду жениться звучал для Геккерна по-иезуитски. Впрочем, как и для остальных из «весёлой шайки». Есть повод для безудержных шуток и озорных дипломов!

 Отправлено: 11.04.08 22:57. Заголовок: Яшинская хроника, 3 часть

3

Щеголев убедительно доказывает, что писал «диплом» собственноручно князь Петр Владимирович Долгоруков. Какие у него были основания для неприязненного отношения к Пушкину – сказать трудно. Перед ноябрьскими событиями Долгоруков побывал у близких друзей Пушкина. С. Н. Карамзина пишет 18-го октября: «У нас были гости: госпожа Огарева, Комаровские, Мальцов и некий молодой Долгорукий, друг Россетов, довольно бесцветная личность».* Он, видимо, впервые появился в салоне Карамзиных, но появился в тот день, когда Дантесу неудобно было показываться у Карамзиных, если учитывать, что «его отвергла госпожа Пушкина».
*Пушкин в письмах Карамзиных, стр. 120.

1-го ноября у Вяземских был вечер. «Пушкин читал у меня новый роман: «Капитанская дочь», повесть из времен Пугачевщины. Много интереса, движения и простоты», – сообщает Вяземский А. И. Тургеневу. А в записке Пушкину он упоминает о присутствии на этом чтении Долгорукова: «Кто-то заметил, кажется Долгорукий, что Потемкин не был в Пугачевщину еще первым лицом, и следовательно нельзя было Пугачеву сказать: сделают тебя фельдмаршалом, сделают Потемкиным». Есть все основания считать, что это был Петр Владимирович Долгоруков. Его эрудиция в вопросах истории хорошо известна.

2-го ноября у Геккернов состоялось совещание. Об этом мы узнаем из чернового наброска письма Пушкина к Геккерну.* Не исключена возможность, что Долгоруков был участником совещания: на его дружбу с Геккерном в тот период указывает Н. Т. Смирнов.**
*П у ш к и н, т. 16, стр. 397.
** «Русский архив», 1882, стр. 234.

Уже в наше время экспертиза сличения почерка кн. П. В. Долгорукова с почерком текста пасквиля точно установила его непосредственное участие в этом гнусном деле. Но кто-то ему помогал. Текст пасквиля был написан на левой стороне разворота почтовой бумаги Долгоруковым, а на обороте второй половины листа по вертикали была сделана другой рукой надпись: «Александру Сергеичу Пушкину». Причем слово «Александру» переделано из «Александри». Орфография и поправка одинаковы в том и другом экземплярах пасквиля, сохранившихся до нашего времени.

Поправка внесена несомненно самим Долгоруковым. К последней букве «и» приставлена вертикальная черта с большим нажимом внизу. Получившаяся буква «у» совершенно схожа по манере начертания с такими же буквами в письме Долгорукова к П. В. Анненкову.*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 520 (автограф).

В. А. Соллогуб предположил, что надпись сделана «кривым лакейским почерком». А. С. Поляков утверждает, что «здесь пером водила рука, хорошо знакомая с разговорным русским языком, но плохо справлявшаяся с грамматикой».*
*А. С. П о л я к о в. О смерти Пушкина, стр. 16.

В свое время опыт графической экспертизы проделал П. А. Вяземский. Он заметил поправки и записал: «Ошибка в правописании «Александри» даже не лакейская какая-нибудь безграмотность, и не может быть сделана русским, а должно быть сделана иностранцем».*
*Из истории русских литературных отношений XVIII–XX веков. Изд. АН СССР, М.–Л., 1959, стр. 125.

По мнению В. В. Данилова, написания «Сергеичу» и «Александри» возможны для «лакейского» малограмотного пера, ибо в простом народе имя «Александр» произносится и звучит как «Александра», отсюда дательный падеж – «Александре», а на письме при неграмотности – «Александри». «Можно сделать предположение, – пишет Н. Ф. Бельчиков, – что тут была целая организация. Подражая готическому шрифту, одни руки написали текст пасквиля, адреса же поручили написать малограмотному «лакею», а ошибку его исправили».*
*Из истории русских литературных отношений XVIII–XX веков. Изд. АН СССР, М.–Л., 1959, стр. 125–128.

Б. В. Томашевский произвел опыт графического анализа почерка на «дипломе». Он поддерживает А. С. Полякова, утверждавшего, что «диплом» написал русский. К сожалению, Б. В. Томашевский не провел анализ графической особенности надписи.*
*Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина. «Атеней», 1924, стр. 131–133.

В процессе работы над материалами по истории дуэли нами проделана графическая экспертиза надписи на «дипломе»: «Александру Сергеичу Пушкину».

Детальный анализ двух экземпляров надписи, хранящихся в Пушкинском Доме, показал, что начертание каждой отдельной буквы в большинстве случаев сохранило свои особенности. Одни и те же буквы, имеющие различные начертания в одном экземпляре, соответственно повторяют его в другом. Наклон букв в правую сторону в обоих экземплярах. Почерк несомненно старались изменить, видна некоторая предварительная тренировка в этом.

При сличении подлинников почерка надписи «Александру Сергеичу Пушкину» с подлинниками почерков лиц, предположительно причастных к пасквилю, обнаружилось поразительное сходство почерка надписи с почерком князя Ивана Сергеевича Гагарина.

Из двадцати пяти букв надписи большинство по рисунку и характерному приему написания, по наклону и интервалам между буквами имеют несомненное сходство с буквами писем кн. И. С. Гагарина к А. И. Тургеневу, написанных в 1841–1842 годах.

Характерная и индивидуальная особенность рисунка заглавной буквы «А» и строчной «л» в надписи полностью повторяется в написании этих букв в слове «Алсуфьев» из письма Гагарина от 1841 года.* Заглавная буква «П», умышленно измененная в надписи под строчную, выдает автора, появляясь в таком же начертании в письме от 8/20 сентября 1842 года в слове «Прекрасно».** Индивидуальные особенности рисунка букв «у, н, к, г, р, ш, ч» и других, несмотря на нарочитое искажение их в надписи на «дипломе», сохраняются в указанных письмах и в письме И. С. Гагарина к А. И. Тургеневу от 18 августа 1841 года.***
*ИРЛИ, ф. 309, № 3835, письмо 6.
**ИРЛИ, ф. 309, № 3544.
***ИРЛИ, ф, 309, № 3834, письмо 4.

Все эти характерные особенности говорят нам о несомненном, а не спорадическом сходстве почерка князя И. С. Гагарина с почерком надписи на пасквиле.

Итак, два князя, «соединенные с самого детства узами теснейшей дружбы»: Петр Владимирович Долгоруков и Иван Сергеевич Гагарин. Первый стряпал анонимный «диплом рогоносцев», другой делал на нем надпись, нарочито изменяя почерк и грамотность под «лакея».

Судебный эксперт Алексей Андреевич Сальков, проводивший графическую экспертизу по заданию П. Е. Щеголева, имея на руках те же материалы, почему-то не счел необходимым провести такой анализ и ограничился лишь тем, что установил несходство надписи, сделанной на «дипломе», с почерком самого «диплома» и почерка И. С. Гагарина – с почерком «диплома».

Убежденность Щеголева в невиновности И. С. Гагарина имела влияние на многих исследователей и затормозила выяснение автора надписи.

Упорно и не без основания современники называли Долгорукова и Гагарина авторами пасквиля на Пушкина. А. И. Тургенев записал в дневнике за 31 января 1837 года: «Обедал у Карамзиной. Спор о Геккерне и Пушкине. Подозрения опять на К(нязя) И(вана) Г(агарина)».* Н. М. Смирнов в 1842 году сделал запись в дневнике: «Весьма правдоподобно, что Геккерн был виновником сих писем с целью поссорить Дантеса с Наталией Николаевной, – исцелить его от любви и женить на другой. Подозрение также падало на двух молодых людей – кн. Петра Долгорукова и кн. Гагарина, особенно на последнего. Оба князя были дружны с Геккерном и следовали его примеру, распуская сплетни. Подозрение подтверждалось адресом на письме, полученном К. О. Россетом: на нем подробно описан был не только дом его жительства, куда повернуть, взойдя на двор, по какой итти лестнице, и какая дверь его квартиры. Сии подробности, неизвестные Геккерну, могли только знать эти два молодые человека, часто посещавшие Россета, и подозрение, что кн. Гагарин был помощником в сем деле, подкрепилось еще тем, что он был очень мало знаком с Пушкиным и казался очень убитым тайною грустью после смерти Пушкина. Впрочем, участие, им принятое в пасквиле, не было доказано, и только одно не подлежит сомнению, – это то, что Геккерн был их сочинитель».**
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 291–292.
** «Русский архив», 1882, 1, стр. 234–235.

Дочь Пушкина графиня Н. А. Меренберг говорила Семевскому, что Наталия Николаевна считала авторами подметных писем Долгорукова в первую очередь, а Гагарина – во вторую.* В первой половине 1863 года вышла книга А. Аммосова «Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина». Со слов Данзаса, секунданта Пушкина, автор писал: «Автором пасквилей по сходству почерка Пушкин подозревал барона Геккерна-отца и даже писал об этом графу Бенкендорфу. После смерти Пушкина многие в этом подозревали князя Гагарина; теперь же подозрение это осталось за жившим тогда вместе с ним князем Петром Владимировичем Долгоруковым. Поводом к подозрению князя Гагарина в авторстве безыменных писем послужило то, что они были писаны на бумаге, одинакового формата с бумагою князя Гагарина. Но, будучи уже за границей, Гагарин признался, что записки были писаны действительно на его бумаге, но только не им, а князем Петром Владимировичем Долгоруковым. Мы не думаем, чтобы это признание сколько-нибудь оправдывало Гагарина – позор соучастия в этом грязном деле, соучастия, если не деятельного, то пассивного, заключающегося в знании и допущении, остался все-таки за ним».**
*Новые материалы о дуэли Пушкина. «Атеней», 1924, стр. 128–129.
**А. А м м о с о в. Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина. Спб., 1863, стр. 12.

Одновременно это заявление было перепечатано в газетах и распространилось, как указывает Щеголев, широко в России и за границей. Гагарин счел нужным промолчать, но Долгоруков отозвался на это сообщение и послал в журнал «Современник» опровержение, предварительно напечатав его в герценовском «Колоколе»:

«М. Г. В июльской книге Вашего журнала прочел я разбор книжки г. Аммосова: «Последние дни жизни А. С. Пушкина», и увидел, что г. Аммосов позволяет себе обвинять меня в составлении подметных писем в Ноябре 1836 года, а князя Ивана Сергеевича Гагарина в соучастии в таком гнусном деле, и уверяет, что Гагарин, будучи за границею, признался в том.

Это клевета и только: клевета и на Гагарина и на меня. Гагарин не мог признаваться в том, чего никогда не бывало, и он никогда не говорил подобной вещи, потому что Гагарин человек честный и благородный и лгать не будет. Мы с ним соединены с самого детства узами теснейшей дружбы, неоднократно беседовали о катастрофе, положившей столь преждевременный конец поприщу нашего великого поэта и всегда сожалели, что не могли узнать имен лиц, писавших подметные письма».* Долгоруков здесь ссылается на знакомство свое с друзьями и родными поэта.
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 476–477.

Но Гагарин продолжал молчать еще два года, пока в № 102 «Биржевых ведомостей» от 13 мая 1865 года не появилась статья «Воспоминания о Пушкине», заимствованная редакцией из «Русского архива». В статье были приведены воспоминания гр. В. А. Соллогуба, где он в числе некоторых фактов сообщает, что, по словам Дантеса, в Париже находятся документы, поясняющие историю дуэли. Соллогуб предполагает, что среди них «находится и диплом на рогоносца, написанный поддельной рукой и послуживший первым поводом к дуэли». Соллогуб дает понять, что «стоит только экспертам исследовать почерк, и имя настоящего убийцы Пушкина сделается известным в вечное презрение всему русскому народу. Это имя вертится у меня на языке, – говорит Соллогуб, – но пусть его отыщет не достоверная догадка, а божие правосудие». В статье помещена и приведенная нами выдержка из книги Аммосова. «Хорош князь Гагарин, – продолжает автор статьи, – иезуитствующий теперь во славу божию, но еще лучше П. В. Долгоруков <…> В 1863 году Долгоруков отвечал на это обвинение в «Современнике» (сентябрь 1863 г.). Ответ так курьозен и так бездоказателен, что он ровно никого не убедил, и все, читавшие его, со смехом указывали на него. Отрицая показания Гагарина, Долгоруков в свое собственное оправдание ссылается на свои знакомства с друзьями и родными Пушкина. Это бесподобно и удивительно доказательно».

Аммосов обвинял Гагарина в соучастии «если не деятельном, то пассивном, заключающемся в знании и допущении», а Соллогуб вдруг предложил экспертам исследовать почерк, вот тогда-то заволновался князь Гагарин. Ведь на «дипломе» остался след и его руки, который легко опознать по нехитро измененному почерку. Надо спешить с опровержением, пока «божие правосудие» не назвало имя «священника общества Иисусова Ивана Гагарина» «в вечное презрение всему русскому народу».

«Оправдания иезуита Ивана Гагарина по поводу смерти Пушкина» напечатаны в № 154 «Биржевых ведомостей» от 16 июля 1865 года.

«Статья эта меня огорчила, – пишет Гагарин, – и невозможно мне ее пропустить без ответа. В этом темном деле, мне кажется, прямых доказательств быть не может. Остается только честному человеку дать свое честное слово. Поэтому я торжественно утверждаю и объявляю, что я этих писем не писал, что в этом деле я никакого участия не имел; кто эти письма писал, я никогда не знал и до сих пор не знаю». Оправдания Гагарина очень пространные.

Они умилили Щеголева, он так и пишет: «В указаниях князя Гагарина мы не находим никаких противоречий». В подтверждение Щеголев приводит характеристику Гагарина, которую дал ему Лесков: «Гагарин совсем не отвечал общепринятому вульгарному представлению об иезуитах. В Гагарине до конца жизни неизгладимо сохранял ось много русского простодушия и барственности, соединенной с тою особою кадетской легкомысленностью, которую часто можно замечать во многих русских великосветских людях <…> Гагарин был положительно добр, очень восприимчив и чувствителен. Он был хорошо образован и имел нежное сердце <...> Он не был хитрец, ни человек скрытный и выдержанный, что можно было заключить по тому, как относились к нему некоторые из лиц его братства, в котором он, по чьему-то удачному выражению, не состоял иезуитом, а при нем содержался».*
*Иезуит Гагарин в деле Пушкина. «Исторический вестник», 1886, август, стр. 269–273.

Н. С. Лесков беседовал с Гагариным и сделал свои выводы о том, что «дело о смерти Пушкина тяготило и мучило Гагарина ужасно; что он почитал себя жестоко оклеветанным; что опровержений своих он не почитал достаточно сильными для ниспровержения всей этой клеветы; и что он был убежден в существовании более сильного и неопровержимого доказательства его правоты, каковое доказательство и есть во Франции <...>.* Характер и судьба И, С. Гагарина чрезвычайно драматичны, и всякий честный человек должен быть крайне осторожен в своих о нем догадках. Этого требуют и справедливость и милосердие», – писал Лесков. Но убеждение самого Лескова в невиновности Гагарина было не твердым. Он подчеркнул странную внезапную взволнованность Гагарина, когда во время беседы с ним он случайно коснулся «роковой истории». Получив письмо Гагарина, Лесков делает на нем красными чернилами приписку: «Письмо иезуита князя Ивана Сергеевича Гагарина. – С этим почерком должен быть сличен «диплом на звание рогоносца», присланный А, С. Пушкину. – Диплом этот должен быть в Париже».*
*Иезуит Гагарин в деле Пушкина. «Исторический вестник», 1886, август, стр. 269–273.
**ИРЛИ, ф. 220. № 27.

Согласимся с характеристикой, которую Лесков дал Гагарину. Пасквиля он действительно не писал, но знал о нем и с «кадетской легкомысленностью» помогал Долгорукову делать надпись на этом пасквиле. Трагически закончилась эта «шутка», и всю жизнь он тяготился и мучился той ролью, которую заставил его играть Долгоруков. Ему так и не хватило мужества признаться в содеянном.

Оправдания Гагарина написаны очень умно и тонко.

Письмо написано так, чтобы все казалось убедительным, здесь не допускается никаких отклонений от последовательности событий, встреч и разговоров, дабы не быть уличенным. Оправдание могло звучать искренне, тем более что формально в написании самого пасквиля Гагарин действительно не участвовал. Но все же промахов он не избежал. Подозрения на Долгорукова и Гагарина в первую очередь пошли от Климентия Осиповича Россета, а возникли они у него от подробностей в адресе на письме к нему: «куда повернуть, взойдя на двор, по какой итти лестнице, и какая дверь его квартиры». Об этом могли знать только они. Гагарин не скрывает, что Россет приходил к ним, беседовал с ними, но своих подозрений им, так же как и Пушкину, он не высказал. Россет, по-видимому, при разговоре утвердился в своих подозрениях. Но описание этого разговора Гагарин как раз и скомкал в своем оправдании. «Подробностей этого разговора я теперь припомнить не могу», – писал он. Да и припоминать было не совсем выгодно. В своих оправданиях Гагарин приводит разговор с Тургеневым в 1844 году, когда Тургенев высказал Гагарину возникшие у него ранее подозрения. Разговор с Тургеневым, выгодный для себя, Гагарин воспроизвел до мельчайших подробностей, несмотря на то, что происходил он двадцать с лишним лет тому назад, а разговор с Россетом был не намного ранее разговора с Тургеневым.

Очень туманны рассуждения Гагарина о времени, когда до него стали доходить первые слухи о подозрении. Он утверждает: «Как я сделался иезуитом, тут и стали про это говорить», – но мы знаем, что слухи пошли сейчас же после смерти Пушкина, и вряд ли до Гагарина они не дошли.

Подозрительна защита Геккерна, хотя о дружбе с ним Гагарин предпочитает умалчивать. Тонкий дипломатический ход применяет он, защищая Долгорукова: «Если бы были против него какие-нибудь улики и доказательства, никто лучше меня не мог бы их приметить». Здесь стойкая круговая порука.

Гагарин пишет, что он «так твердо убежден был в своей невинности, что эти слухи не делали на него впечатления». А Лесков утверждает, что он почитал себя жестоко оклеветанным и опровержений своих не почитал достаточно сильными. Не потому ли Гагарин стремился подкрепить их ссылкой на частые встречи с Лермонтовым? Читатель, по его мнению, должен был догадаться, что первый защитник памяти Пушкина не стал бы встречаться с участником «этого темного дела».

Конец 3-й части

 Отправлено: 11.04.08 23:05. Заголовок: Гголландская версия -- Доклад Геверса:

Сверчок пишет:

цитата:

Судя по тому, что Геккерна выставили из России без каких-либо политических причин, царь давно уже имел зуб на посла.

Да, этот "зуб" Николай обсуждал - в обычной своей солдафонской манере - с кем-то из братьев, можно уточнить, но для этого придётся порыться и ... напрячь память. Скрытый текст

(А дневников-то -- НЕ ВЕДЁМ?! не ведём ... а зря-я-я, батенька, зря!)

у Эйдельмана "О ГИБЕЛИ ПУШКИНА (По новым материалам)" читаем:
« ...Николай I и Вильгельм Оранский сошлись на том, что Геккерн – "лжец", и 14 марта министр сообщает послу об его отставке [41: не опубликовано (французский язык)].

...О существовании большого доклада Геверса в голландском архиве знал еще П. Е. Щеголев: "Кое-что об архивных бумагах мы знаем частным образом. Так, нам известно, что по делу Геккерн – Пушкин в архиве находятся... донесение уполномоченного в делах барона Геверса (заменившего барона Геккерна) о впечатлении, произведенном смертью Пушкина в С.-Петербурге, и, кроме того, вырезка из "Journal de St.-Peterbourg" с приговором над Дантесом" (Щеголев, 302). Скрытый текст

И. Баак и П. Грюйс, авторы публикации 1937 roдa в "Revue des etudes Slaves", знали донесение Геверса, но ограничились лишь выдержкой из него, предпослав ей пояснение, что в начале письма приводятся "различные наблюдения о реакции общества на смерть Пушкина, о различных мнениях различных классов русского народа", описывается "симпатия, которую завоевал покойный в либеральных кругах, а также в общих чертах – его жизнь и характер". Теперь предоставляется возможным опубликовать этот важный документ полностью. Доклад был завершен 20 апреля (2 мая) 1837 года. В нем 12 страниц и сверх того приложен лист "St.-Petersburgische Zeitung" № 84 от 14(26) апреля 1837 года с текстом приговора военного суда по делу Дантеса. Доклад написан обстоятельно и содержит сравнительно мало ошибок и неточностей, столь обычных для иностранных отзывов о Пушкине. Понятно, что посланник прямо или косвенно пользовался разными источниками, и некоторые названы в его письме: это прежде всего Жуковский, госпожа Фикельмон, осведомленные придворные, толкующие в столичных салонах. Мы не знаем истинных отношений Геверса со своим предшественником и высшим начальством. Однако положение его было щекотливым, и в своем докладе он не без успеха обходит разные препятствия. "Честь мундира", а возможно, и личная привязанность не позволяют посланнику отрицать предшественника: Геверс повторяет некоторые мысли Геккерна (например, о третьем сословии), но притом обходит вопрос о степени его вины или участия, да и вообще почти не называет прежнего посла [48]. 48. Здесь необходимо заметить, что доклад Геверса был, конечно, секретным и для Геккерна, которому через тринадцать дней, 15 (27) мая, Геверс писал: "В свете не подымают больше вопросов о смерти Пушкина. С первого дня моего приезда я избегал и прерывал всякий разговор на эту тему; вражда общества, исчерпав свой яд, наконец стихла. Император принял меня несколько дней тому назад в частной аудиенции; все, что касалось до этого дела, тщательно избегаемо" (Щеголев, 351). При этом, возможно, зная мнение своего министра, Геверс делает нажим на те обстоятельства русской жизни, которые привели к гибели поэта (грубо говоря, логика его такова: убийцу надо искать не в голландском посольстве, а в самой России). Эту линию пытался, как мы видели, защищать и Геккерн, но делал это испуганно, примитивно – все валил на самого поэта, указывал на Пушкина (и Жуковского!) как на лидера либеральной партии и т. п. Геверс пишет гораздо тоньше и оттого объективнее: ему выгодно подчеркнуть противоречия Пушкина с властью и аристократией, и он это делает довольно решительно. Заметим, что в докладе нет ни слова о том, что являлось в те месяцы чуть ли не "общим местом" в писаниях о Пушкине, – восхищения милостью государя к умирающему и его семье; зато не раз отмечен тайный надзор, под которым находился поэт (и этим дезавуируется роль и суждения Николая I в пушкинском деле, а кстати, достается и "главным государственным деятелям", то есть Бенкендорфу, Нессельроде...). Горячность и оппозиционность Пушкина, сочувствие к нему молодежи и "третьего сословия" – во всем, что пишет об этом Геверс, много правды. Однако правильный вывод о взрыве национального самолюбия в связи с гибелью поэта отчасти необходим Геверсу для завершения схемы: ищут виновных в голландском посольстве, ибо должен быть виновник, – и это "несчастное обстоятельство для барона Геккерна". Так странно и причудливо здесь смешивались истина с хитростью... Тем не менее доклад Геверса, составленный в непосредственной близости от печальных событий и вобравший многое, о чем говорили и спорили в марте и апреле 1837 года, имеет несомненную историческую ценность. Вот его текст, сопровождаемый краткими комментариями некоторых мест [49]. 49. № 11 (французский язык). Разумеется, требуют специальных серьезных разысканий вопросы о точности и источниках сообщаемых в докладе сведений. Одной из загадок документа является также существование анонимной и менее выразительной его редакции (см. Щеголев, 391 – 395). "Ero Превосходительству барону Верстолку ван Зеелену, министру иностранных дел Санкт-Петербург, 2 мая (20 апреля) 1837 г. Секретно (Получено в Гааге 16 мая 1837 г.) Господин барон! Тягостный труд – говорить об ужасной (facheuse) катастрофе, жертвой которой стал господин Пушкин, но мне кажется, что мой долг обязывает не скрывать от Вашего Превосходительства то, что высказывает общественное мнение относительно гибели этого замечательного человека, литературной славы страны. Достаточно обрисовать характер и личность господина Пушкина, чтобы предоставить Вашему Превосходительству суждение о той степени популярности, которую завоевал поэт. Единственное мое намерение – попытаться изложить здесь беспристрастное резюме различных мнений по этому поводу. Посещая салоны столицы, я был поражен неосторожностью, с которой говорилось о дуэли и об обстоятельствах, ей предшествовавших. Как литератор и поэт, Пушкин пользовался высокой репутацией, которая увеличена еще его трагической смертью; но соотечественники по-разному оценивают его как представителя самых крайних воззрений на учреждения своей страны. Мне кажется, что можно достаточно легко объяснить это различие в отношении к Пушкину: каждому, кто, живя в России, мог изучить различные элементы, из которых состоит общество, а также его обычаи и предрассудки, биография Пушкина и чтение его произведений ясно объяснят, почему их автор мало уважаем партией аристократии, тогда как остальное общество превозносит Пушкина до небес и оплакивает его смерть как непоправимую национальную потерю. Колкие и остроумные намеки, почти всегда направленные против высоких персон, которые изобличались либо в казнокрадстве, либо в пороках, – все это создало Пушкину многочисленных и могучих врагов. Такова убийственная эпиграмма против Аракчеева насчет девиза, начертанного на гербе этого всесильного министра [50]. Сатира против министра народного просвещения Уварова, сочинение, которое своим заглавием – подражание Катуллу – усыпило обычную бдительность цензуры и появилось в Литературном журнале [51]; ответ Булгарину, где, защищаясь от упрека в аристократизме, Пушкин напал на первые дома России [52], – вот истинные преступления Пушкина, преступления, утяжеленные тем, что противники были сильнее его и богаче, связаны с главнейшими фамилиями и окружены многочисленной клиентурой. Им было нетрудно вызвать неприязнь власти к Пушкину, так как направление его сочинений давало повод к враждебным доносам. Вот, повторяю я, истинные причины антипатии, которую испытывала к Пушкину в течение его жизни партия знати (всегда под покровительством главных государственных деятелей), – антипатии, которую его смерть нисколько не рассеяла. Вот что объясняет также, почему Пушкин, казалось, пользующийся милостью суверена, не переставал быть в руках полиции. 50. Надпись "Преданный без лести". Подразумевается, конечно, пушкинское "Всей России притеснитель..." 51. "На выздоровление Лукулла". 52. "Моя родословная". Наоборот, молодежь, всегда пылкая, аплодирует либеральным, злым, иногда скандальным творениям этого автора – творениям, правда, неблагоразумным, но смелым и остроумным. Также и чиновники, класс, широко представленный среди людей третьего сословия, – чиновники спешат хлопать в ладоши и славить человека, в чьих сочинениях многие видят верное выражение их собственных чувств; с тех пор Пушкин был для них, может быть без его ведома, примером постоянной оппозиции. Пушкин родился в Москве в 1799 г. и принадлежал со стороны отца к одной из древнейших фамилий страны. Его дед по матери (сын негра, захваченного или купленного Петром Великим и мальчиком доставленного в Россию) звался Анибал; это он, достигший при Екатерине II адмиральского ранга, овладел Наварином [53]. Его имя и блестящие дела начертаны на колонне-скале, воздвигнутой в Царском Селе. Именно в Царском Селе, в Лицее, воспитывался Пушкин. Его густые и курчавые волосы, смугловатая кожа, нетерпеливый пыл его характера – все обнаруживало в нем присутствие африканской крови, его молодость рано ознаменовалась беспорядочными страстями, которые воздействовали и на его последующую жизнь. 53. Адмиралом и покорителем Наварина был брат деда А. С. Пушкина Иван Абрамович Ганнибал. В 14 лет он написал стихотворение "Царское Село" [54], а также послание Александру I" [55] – сочинения, которые были отмечены его профессорами. Исключенный вскоре после того из Лицея за выходки молодости [56], Пушкин выпустил "Оду свободе" [57] и, последовательно, целую серию других произведений, пропитанных тем же духом. Это привлекает к нему внимание общества, а также несколько позднее – правительства. Ему было предписано покинуть столицу – сначала его местопребыванием была Бессарабия, а затем он в течение пяти лет до самой смерти императора Александра оставался у графа Воронцова в Одессе [58]. По настоятельным просьбам историографа Карамзина, преданного друга Пушкина и настоящего ценителя его таланта, император Николай, взойдя на трон, призвал поэта и, как заметил князь Волконский [59], принял его более ласково, чем можно было ожидать. "Больше нет прежнего Пушкина, – сказал император, – есть Пушкин искренне раскаявшийся; есть мой Пушкин, и отныне я один буду цензором его сочинений". Тем не менее до самой своей смерти писатель жил под надзором секретной полиции. 54. Имеются в виду "Воспоминания в Царском Селе". 55. Стихотворение "Александру" ("Утихла брань племен..."). 56. Как известно, Пушкин окончил лицей, но любопытно, что такая молва о нем существовала. 57. Ода "Вольность". 58. Геверс, очевидно, не знал о михайловской ссылке Пушкина. 59. Министр двора князь П. М. Волконский. В 1829 г. Пушкин сопровождает князя Паскевича во время турецкой кампании, а в следующем, холерном, году он женится на замечательной красавице мадемуазель Гончаровой, чей дед, возведенный в дворянство, был прежде купцом. После женитьбы Пушкин вернулся в Санкт-Петербург, его жена блистала при дворе, и некоторое время спустя ему дали чин камер-юнкера. Пушкин был оскорблен, находя этот ранг ниже своего достоинства, его идеи снова вернулись к своему первоначальному направлению, и он опять перешел в оппозицию. Его сочинения в стихах и прозе многочисленны, и среди них особенно примечательны "Цыганы", легкая поэма, пушкинский шедевр, который русские считают верхом совершенства в этом жанре; мелкие стихотворения под заглавием (так в журнале – V.V.) Байрон и Наполеон также завоевали репутацию высокой красоты [60]. Кроме того, он издавал литературный журнал "Современник" и по приказу императора несколько лет работал над историей Петра Великого. 60. Очевидно, "К морю" ("Прощай, свободная стихия..."). По мнению литераторов, Пушкина отличает стиль одновременно блестящий, ясный, легкий и элегантный. Его рассматривают вне всяких шкал, на которые сегодня разделен литературный мир. Как личность гениальная, он умел извлекать красоты из различных жанров. В конце концов для России он лидер школы, где ни один из учеников не достиг до сей поры совершенства учителя. Его характер был буйным и вспыльчивым; он любил, особенно в молодости, игру и волнения, но позже годы начали умерять страсти. Он был рассеян, его разговор был полон обаяния для его слушателей. Но было нелегко заставить его говорить, Вступив же в беседу, он объяснялся элегантно и вежливо, его ум был язвительным и насмешливым [61]. 61. Следующий текст опубликован в "Revue des etudes Slaves". 1937, №№ 1 – 2, стр. 34-35. Его дуэль с бароном Геккерном (д'Антес) и обстоятельства, которые сопровождали его смерть, очень хорошо известны Вашему Превосходительству, и нет необходимости здесь говорить об этом. В письме, которое Пушкин написал моему шефу [62] и которое явилось причиной дуэли, едва можно узнать писателя чистого и почти всегда приличного, – он пользуется словами малопристойными, которые ему внушил гнев, – до какой же степени Пушкин был уязвлен и насколько был увлечен пылкостью своего характера! 62. То есть Геккерну. Задолго до гибельной дуэли анонимные письма, написанные по-французски и высмеивающие Пушкина намеками на неверность его жены, были подброшены ко всем знакомым поэта либо через посредство неизвестного слуги, либо по почте. Многие даже пришли из провинции (таково письмо, посланное к мадам де Фикельмон) [63], а под адресом почерком явно подделанным на этих письмах содержалась просьба передать их Пушкину. Именно в связи с этими письмами господин Жуковский, приставленный к персоне наследника, упрекал Пушкина, что тот слишком принимает к сердцу эту историю, и добавил, что свет убежден в невиновности его жены. "Э! Какое мне дело, – ответил Пушкин, – до мнения мадам графини или мадам княгини, уверенных в невиновности или виновности моей жены! Единственное мнение, которому я придаю значение, – это мнение среднего класса, который ныне – единственный действительно русский и который обвиняет жену Пушкина". 63. Сам факт получения анонимного пасквиля госпожой Фикельмон до публикации этих строк был совершенно неизвестен. Впервые встречается здесь и утверждение о прибытии некоторых писем из провинции: на единственном сохранившемся конверте штамп петербургской почты. Если сообщение Геверса верно, оно дает повод для новых размышлений о пасквиле-"дипломе". Заметим, что, по Геверсу, письмо адресовано госпоже (а не господину) Фикельмон, что весьма правдоподобно: именно жена австрийского посланника была близка к поэту, а пасквиль рассылался как раз его приятелям. Таковы, господин барон, сведения о личности поэта, которые я мог собрать; я надеюсь, что они достаточны для того, чтобы объяснить Вашему Превосходительству, насколько популярность Пушкина и литературные надежды, которые он унес с собою в могилу, повлияли на мнения насчет причин его смерти и насколько это обстоятельство оказалось несчастным по своим последствиям для господина Геккерна. Нечто вроде национального самолюбия вызывает интерес, который не относится ни к поэту, ни к частному человеку; и поклонники и враги писателя – все жалуются, что Пушкин стал жертвой несчастья, вызванного как недоброжелательством, так и самым непостижимым и неблагоразумным легкомыслием. Точность, с которой я пытался представить эти детали, их подлинность, которую я могу гарантировать, – все это заставляет меня желать, чтобы чтение этого письма представило некоторый интерес и заслужило внимание Вашего Превосходительства. Имею честь быть... Вашего Превосходительства покорный слуга Геверс". Внизу приписка: "Я пользуюсь отъездом английского курьера, чтобы доставить это письмо Вашему Превосходительству". Новый посол, так же как император Николай, не доверял важные подробности "любопытству почты". »

 Отправлено: 12.04.08 16:09. Заголовок: Сверчок пишет: Чита..

Сверчок пишет:

цитата:

Читатель, по его мнению, должен был догадаться, что первый защитник памяти Пушкина не стал бы встречаться с участником «этого темного дела».

А Лермонтов мог и не знать о слухах по поводу Гагарина. Тем более, что недолго «первый защитник памяти» пробыл в Петербурге после этого, и, надо сказать, сам через 4 года ушёл.
А уж в 1865 году, спустя 24 года со смерти Лермонтова, можно и сослаться на него. Почему нет? НЕ опровергнет. НЕ сможет. Разве что во сне кому-нибудь явится…

 Отправлено: 12.04.08 16:10. Заголовок: А откуда эта статья,..

А откуда эта статья, Лепорелла? Вы её где нашли?

 Отправлено: 12.04.08 16:19. Заголовок: няне

(вопросы как в полиции) дык ... валялась в Инете, нянюшка, я и подобрал: Натан Эйдельман. О гибели Пушкина. Новый мир. 1972. №3.

 Отправлено: 12.04.08 16:52. Заголовок: Спасибо, дорогой Леп..

Спасибо, дорогой Лепорелла! Вы прямо ходите там, где всё такое интересное валяется! Здорово!

 Отправлено: 14.04.08 14:58. Заголовок: Внимательно прочитал..

Внимательно прочитал и перечитал статью Эйдельмана «О гибели Пушкина». Нашёл для себя новое, интереснейшее лицо в этой истории – Павла Ивановича Миллера.

В сообщении Геверса фигурирует Фикельмон, госпожа Фикельмон. Здесь, как я думаю, нет ничего удивительного, т.к. один из экземпляров «диплома» был прислан Елизавете Михайловне Хитрово, матери Дарьи Фёдоровны Тизенгаузен в дальнейшем Фикельмон. От неё Долли могла узнать о «дипломе» и даже его прочитать.
Письма, присланные из провинции, не говорят для меня ни о чём, кроме желания завуалировать произошедшее. Геверс, скорее всего, совмещает рассказы высшего общества и слухи, которые он посчитал правдоподобными. К тому же нельзя отрицать (и Эйдельман не отрицает), что важную роль в его сообщении играла «честь мундира», «цеховая солидарность» с Геккерном. Поэтому здесь возникает много новых деталей, нигде не встречавшихся.

Меня заинтересовало вот что… 9 октября 1836-го года камер-фурьерский журнал беспристрастно фиксирует встречу Николая I и Дантеса. У меня уже возникала ранее мысль, что царю важен был Геккерн, а не Дантес или Наталья Николаевна. И теперь я нахожу этому подтверждение. Смотрите…

Цитата из Эйдельмана. Начало – письмо Вильгельма Оранскому Николаю I:

цитата:

«Я должен сделать тебе, мой друг, один упрек, так как не желаю ничего таить против тебя. Как же это случилось, мой друг, что ты мог говорить о моих домашних делах с Геккерном как с посланником или в любом другом качестве? Он изложил все это в официальной депеше, которую я читал, и мне горько было узнать таким путем, что ты думаешь о моих отношениях с твоей сестрой. Я надеялся до сей поры, что мои домашние дела по крайней мере не осудит никто из близких Анны, которая знает всю истину» (л. 8 - 8 об.). 10 (22) октября 1836 года Николай отправил в Гаагу с курьером не дошедшее к нам письмо, видимо, успокаивавшее монарха-родственника. 30 октября (11 ноября) Вильгельм Оранский отвечал: «Я должен тебе признаться, что был потрясен и огорчен содержанием депеши Геккерна, не будучи в состоянии ни объяснить ситуации, ни исправить твою ошибку; но теперь ты совершенно успокоил мою душу, и я тебя благодарю от глубины сердца. Я тебе обещаю то же самое, при сходных обстоятельствах» (л. 11)».

9 октября Николай встречается с Дантесом, а на следующий день пишет письмо Вильгельму, после которого тот успокаивается.

После встречи кавалергарда с императором Дантес пытается свататься, а его не приглашают ни на один царский бал.

Политика… Там была политика со стороны Николая Павловича. Его раздражал Геккерн, он хотел его убрать, но не было повода. Царь «прижимал» голландского посла, как мог. Когда же возник «частный» повод – дуэль Дантеса и Пушкина, Геккерна без явных политических причин выгнали из Петербурга.
Царь ждал этой дуэли. Он знал, что письмо писал не Геккерн. Но дуэль была ему выгодна как повод. Может быть, неточно процитирую императора, но смысл верен: «Давно уже надо было ожидать, что дуэлью окончится их неловкое положение». Вот он и ждал. И ничего не предпринимал. А потом, положив рядом Пушкинский вызов Геккерну, списывал с него выражения для Михаила Павловича, да и для Вильгельма Оранского.
А Наталья Николаевна – дело десятое.

 Отправлено: 14.04.08 15:01. Заголовок: Яшинская хроника, 4 часть

4

Мы видели, чем закончилась посылка «диплома рогоносцев». Долгоруков и Гагарин остались в стороне, а Геккерну пришлось всеми силами отбиваться от неприятностей. Иметь дело с Пушкиным оказалось не так легко. Положение усугублялось тем, что III Отделение было осведомлено о пасквиле. Чтоб повлиять на непримиримость Пушкина, Геккерн решил сделать «откровения» Жуковскому, заверить, что он хлопочет о браке Дантеса с Екатериной не по своей, а по высочайшей воле.

В первой главе мы остановились на совещании Геккерна, Дантеса и Жуковского 9-го ноября, на котором Жуковский предложил свидание Дантеса с Пушкиным. Уверенность Жуковского в том, что теперь все пойдет на лад, повлияла на Геккерна, и он сразу же после разговора послал вдогонку Жуковскому письмо с дополнительными предложениями. Возможно, Геккерн не решился высказать их при разговоре. Он писал: «Как вам известно, милостивый государь, все происшедшее по сей день совершалось через вмешательство третьих лиц. Мой сын получил вызов; принятие вызова было его первой обязанностью, но, по крайней мере, должны были бы сказать ему, ему самому, по каким мотивам его вызвали. Свидание представляется мне нужным, обязательным, свидание между двумя противниками, в присутствии лица, которое подобно вам, могло бы быть посредником между ними, благодаря авторитету полного беспристрастия, и сумело бы оценить реальное основание подозрений, послуживших поводом к этому делу».* Теперь, когда Пушкин узнает в чем дело, считал Геккерн, можно и потребовать объяснения причины вызова. Геккерну нужна была не сама причина. Он ее знал хорошо. Бил он здесь по двум целям, о них мы еще будем говорить.
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 311 (новый перевод с французского, ввиду искажения его на стр. 88.)

Жуковский, несомненно, в тот же день снова побывал у Пушкина и передал ему те «откровения», которые доверил ему Геккерн. На основании их он предложил Пушкину свидание с Дантесом.

Для Пушкина неожиданно дело обернулось выгодной стороной. На свидание он не соглашался, объяснять ничего не собирался. С этого дня страхи Геккерна возросли. Жуковскому он еще мог доверить, Жуковский был для него «о

 Отправлено: 15.04.08 15:17. Заголовок: «Нет, видно я ещё ма..

«Нет, видно я ещё мала!
Я ничего не поняла!»
Что-то у меня теперь всё в голове перемешалось! Надо подумать.

 Отправлено: 15.04.08 15:48. Заголовок: ...

(про себя: да уж! легче это ... манную кашку помешивать, следить чтоб без комков -- чем такими списками орудовать)

По Яшину получается:
1. Николай играл не "одну из главных", а прямо-таки центральную роль -- Генерального Кукловода (из-за услужливой спины Бенкендорфа)
2. Т.е. это Николай, выходит, женил Дантеса, будь он неладен, и вообще -- распоряжался им как своим (за)конным вассалом
3. Необычайно изворотливая активность г.Г. в осенне-зимние месяцы означает одно из двух:
либо он "причастен" и виновен в умышленном злодеянии,
либо не терял надежды "сыграть свою партию" (какую? черт его знает)
[ одно НЕ исключает другого ]
4. Жуковского все просто "замотали", стоит удивляться, как В.А. продолжал это "дело", поставив самому себе цель -- развести врагов подальше и на подольше
5. Вяземские -- "тёмные личности"?
6. Софи -- кандидатка в "мерзавки", а вдова Карамзина -- состоявшийся доктор Попустительствующих наук (так я с ними скоро чай брошу пить)

 Отправлено: 17.04.08 15:44. Заголовок: Ну да, Яшин выдвигал..

Ну да, Яшин выдвигал и доказывал версию о «руководящей роли партии». Но меня смущало в этом одно: если всё так руководилось, то как же допустили случайности – Долгорукова и Гагарина? И почему их не тронули после того, как прочитали пасквили? Это, кстати, один из интереснейших вопросов: почему их не тронули? Ведь как только образовалось анонимное письмо после смерти Пушкина с призывом отмщения, так Бенкендорф тут же затребовал подлинник у Жуковского, чтобы найти по горячим следам. А тут – молчание, спокойствие. Царь и Бенкендорф знали о готовящейся дуэли ещё в ноябре, и никто не был осуждён. Наоборот, всё оставили, как есть. Значит, был выгоден этот конфликт между Пушкиным и Геккерном. Поэтому и не надо искать того, кто написал «диплом». Поэтому и показания Данзаса вырываются из дела, потому что они, видимо, идут вразрез с официальной версией, что Геккерн во всём виноват.

Ну что же, выкладываю Яшина дальше…

 Отправлено: 17.04.08 15:46. Заголовок: Яшинская хроника, 5 часть

5

В 1962 году во второй книжке «Нового мира» была опубликована статья Эммы Герштейн «Вокруг гибели Пушкина». В статье приведены новые материалы, в частности дневники императрицы Александры Федоровны. Автор утверждает, что эти дневники – «те самые, о которых со страстной заинтересованностью историка упоминал в своих записях сам Пушкин».* Но это утверждение ошибочно. 4-го декабря 1833 года поэт отметил в своем журнале: «…Государыня пишет записки <...> Дойдут ли они до потомства?»
*Э. Г ерш т е й н. Вокруг гибели Пушкина. «Новый мир», 1962, № 2, стр. 211 (В дальнейшем сокращенно: «Новый мир», 1962, № 2). О дневниках императрицы мною прочитан доклад в Пушкинской комиссии АН СССР 15 февраля 1962 г.

Что Пушкин подразумевал под этим?

Мы знаем, что кроме дневников Александра Федоровна, еще будучи великой княгиней, писала воспоминания (Souvenirs). Часть их была опубликована в «Русской старине» (1896, т. LXXXVIII, октябрь). Продолжение записок разыскивал Б. Л. Модзалевский, об их существовании было упоминание в литературе: записки Александры Федоровны «в достаточной степени выясняют многое такое, что без них кануло бы в вечность», «они находятся в шести переплетенных томах в Собственной Ее Вел. Библиотеке».*
*Вел. кн. Николай Михайлович. Императрица Елизавета Алексеевна. Сп6., 1908, т. I, стр. VII.

Вот этими-то записками интересовался поэт. К сожалению, до сего времени они не найдены, Находящиеся в Государственном Центральном Архиве Октябрьской Революции дневники Александры Федоровны совершенно не подходят под описание ее воспоминаний. Это – около полутора десятков небольших записных книжечек, с очень лаконичными конспективными заметками на немецком языке. Записи очень неразборчивы, поэтому выдержки, приведенные Эммой Герштейн, грешат неточностями из-за неправильного прочтения. Отсюда ненадежность анализа и выводов, которые делаются на основании этих записок.

Автор статьи, повторяя ошибочные заключения предыдущих исследователей, уверяет, что «полное содержание «диплома» стало известно «царям» только после смерти Пушкина». Основание для такого заключения Эмма Герштейн видит в одной фразе записки императрицы к гр. С. Бобринской 4-го февраля: «Я бы хотела, чтоб они уехали, отец и сын. – Я знаю теперь все анонимное письмо, подлое и вместе с тем отчасти верное». Эту фразу Э. Герштейн приводит, как «редкий случай блестящего документального подтверждения гипотезы исследователей» и несколько поспешно делает вывод: «Если у кого-нибудь еще оставались сомнения в правильности анализа советских исследователей, то теперь они должны быть отброшены».

Верно, что советские исследователи расшифровали в ноябрьском анонимном пасквиле намек на связь Николая I с женой Пушкина, но тщательный анализ материалов не дает нам право утверждать, что «полное содержание диплома стало известно царям только после смерти Пушкина». Как из диплома в несколько строк можно выделить два содержания – полное и неполное, одно – известное «царям», другое – неизвестное? Записка императрицы к Бобринской от 4-го февраля 1837 года не имеет никакого отношения к «диплому», полученному Пушкиным в ноябре 1836 года. Мы уже говорили, что есть материалы, позволяющие утверждать, что Николаю I было хорошо известно об анонимном «дипломе» в ноябре, вскоре после получения его Пушкиным. Несколько позднее узнала о нем и императрица. В записке к гр. Тизенгаузен она спрашивает: «Я так хотела бы узнать у вас подробности невероятной женитьбы Дантеса. Неужели причиной является анонимное письмо?»* Эта записка не датирована, но несомненно, что написана она до 22-го ноября, так как 23-го императрица уже пишет, что ей вчера «все стало ясно с женитьбой Дантеса».** Следовательно, императрица узнала об анонимном «дипломе» раньше, чем Пушкин счел необходимым сообщить о нем и написал Бенкендорфу, а тот доложил Николаю.
*Письма Пушкина к Е. М. Хитрово, стр. 200.
**«Новый мир», 1962, № 2, стр. 213.

Мы точно знаем, что присланный Виельгорскому экземпляр «диплома» попал в III Отделение. Напомним, что уже 10-го ноября в разговоре с Жуковским Пушкин упомянул о жандармах, опасаясь, что хотят замешать в его дело правительство. Разговор тогда шел об экземпляре пасквиля, полученного Виельгорским. Отсюда мы можем сделать вывод, что от Виельгорского «диплом» попал в III Отделение до 10-го ноября 1836 года, а не после смерти поэта. Иначе чего было Пушкину опасаться. Уже 9-го ноября Бенкендорф мог представить пасквиль государю.*
*С 4-го по 8-е ноября Бенкендорф на личном докладе у царя не был (камер-фурьерский журнал).

На тему, близкую к содержанию анонимного «диплома», был разговор у паря с Наталией Николаевной и Пушкиным. Мог он происходить только в ноябре, ранее или позднее эта тема разговора между ними мало вероятна. До сего времени исследователи не делали попытки установить более точную дату встреч царя с четой Пушкиных. Лицейский товарищ Пушкина барон Корф записал в дневнике за 4-е апреля 1848 года следующий рассказ царя: «Под конец его (Пушкина) жизни, встречаясь часто с его женой, которую я искренно любил и теперь люблю как очень добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о комеражах, которым ее красота подвергает ее в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию сколько для нее самой, столько и для счастья мужа при известной его ревности. Она видно рассказала это мужу, потому что, увидясь где-то со мной, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. – Разве ты и мог ожидать от меня иного? – спросил я его. – Не только мог, государь, но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женой. – Через три дня потом был его последний дуэль».*
*Имп. Николай I по рассказу бар. М. А. Корфа. «Русская старина», 1899, т. 99, стр. 311. – Ввиду искажения текста в журнале приводим его с подлинника: ЦГАОР, ф. 728, оп. 1, № 1817, ч. II, л. 174.

Все содержание рассказа имеет непосредственное отношение к намеку в анонимном «дипломе» и вытекает из событий, связанных с пасквилем. Мы говорили, что примерно с марта по ноябрь 1836 года царь не мог встречаться с Наталией Николаевной. Камер-фурьерский журнал сохранил только одну запись, указывающую на присутствие Наталии Николаевны на царском балу в Красном Селе 31-го июля. Тогда Наталия Николаевна впервые после родов начала выезжать в свет, и едва ли подобная беседа могла состояться в июле. Но 15-го ноября Пушкиных специально пригласили на бал в Аничковом дворце. Там Наталия Николаевна была одна без мужа и, вероятно, тогда выслушала советы царя. В этом нас убеждает еще одно обстоятельство: царь отметил, что беседа с женой поэта была до его встречи с самим Пушкиным, а мы документально точно знаем дату этой встречи – 23-го ноября 1836 года. Следовательно. последнюю фразу Николая о беседе с Пушкиным за три дня до дуэли мы отнесем за счет забывчивости, а может быть и за счет известного лицемерия августейшего рассказчика. Записки камер-фурьерского журнала и другие документы не подтверждают нам его датировку.

Повествование Николая Павловича не лишено, конечно, тенденциозности. Рассказывая, он был осторожен: за столом сидели кроме Корфа Орлов и Вронченко, а также вся царская семья. Но в целом нам нет нужды сомневаться в достоверности воспоминаний Николая, если не считать заботы о «счастье мужа».

13-го ноября у царя с докладом был Е. Ф. Канкрин, которому Пушкин 6-го ноября послал письмо, выражая желание уплатить долги «сполна и немедленно». В этом же письме он просил «не доводить оного до сведения государя императора». Но Егор Францевич никогда не считал себя Министром финансов Российской империи и всегда подчеркивал, что он «Министр финансов Его Величества». Вряд ли Канкрин не сообщил императору о странном желании Пушкина, и, возможно, Канкрину дано было указание повременить с ответом. Не потому ли несложный ответ Пушкину о невозможности решить вопрос без «высочайшего повеления» шел почти две недели?

Все эти обстоятельства говорят о том, что император должен был знать о пасквиле еще до 15-го ноября; знал, но не считал нужным вмешиваться. А вот после доклада Канкрина 13-го ноября царь мог почувствовать «известную ревность» поэта: в странном желании Пушкина уплатить долги царю «сполна и немедленно» слышалась глухая угроза скандалом. Николай через Наталию Николаевну подчеркнутым проявлением «отеческой заботы» делает попытку предотвратить нежелательную реакцию Пушкина.

Как воспринял Пушкин это неожиданное вмешательство?

Через Жуковского он знал, что не кто иной, как Николай, приложил руку к женитьбе Дантеса, а теперь он дает непрошенные советы его жене, он, на кого так прозрачно намекал пасквиль.

Вмешательство царя, несомненно, помешало Пушкину проучить Дантеса. Что толку, что теперь это ничтожество женится против своей воли? Неизвестно, какому мотиву приписывать женитьбу – трусости ли Дантеса перед дуэлью или покорности «высочайшей воле»?

Вмешательство царя раздражало Пушкина не меньше, чем письмо Дантеса. Пушкин решает ответить императору, но делать это надо было с большой осторожностью. Он пишет 21 ноября на имя Бенкендорфа довольно дипломатичное, но решительное письмо, где требует невмешательства в его личные дела. Излагая историю последних событий, Пушкин как бы направляет внимание адресата к основному: «Мне не подобало видеть, чтобы имя моей жены было в данном случае связано с чьим бы то ни было именем <...> я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерна, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества.

Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю».*
*П у ш к и н, т. 16, стр. 398.

Это был совершенно ясный ответ Николаю, ответ с угрозой: Пушкин довел до сведения правительства, что официальный представитель Нидерландов в Петербурге – подлец, но он считает своим долгом довести это и до сведения общества. Что касается поведения Наталии Николаевны, то на это есть единственный судья – он, Пушкин, и не царю бы вмешиваться в это дело...

Николай Павлович все понял: никакие репрессии в духе его обычных расправ здесь не подходили – Пушкина надо было успокоить. Пушкина потребовали в Аничков дворец к трем часам дня 23-го ноября. К этому времени императрица Александра Федоровна только что написала и отослала записку гр. Бобринской; после всяких пустяков об альбомах и стихах в конце была фраза: «До свидания, мы будем обедать, когда вам принесут эти строчки. Мне ясна женитьба Дантеса со вчерашнего дня, но это секрет».*
*ЦГАОР, д. 851, оп. 1, ед. хр. 13, л. 59. – Э. Герштейн опубликовала эту выдержку не полностью и.в другом переводе («Новый мир», 1962, № 2, стр. 213). Дату вызова Пушкина во дворец установил П. Е. Щеголев по камер-фурьерскому журналу.

Свидание царя с Пушкиным было тоже секретом. Ни один из современников, близких Пушкину, не обмолвился о свидании и, если бы не простая запись в камер-фурьерском журнале, мы о нем бы не знали и многое осталось неясным.

Но сведения о состоявшемся при встрече разговоре сохранились: прежде всего сам император рассказал о нем спустя 11 лет. Встречаются они и у Вяземского по записи Бартенева, отражение их мы находим также в письмах Карамзиных.

Мы не думаем, что разговор по тону походил на салонный, но и вряд ли он выходил за рамки светского приличия. Несомненно одно: Пушкин говорил прямо и смело, а Николаю приходилось лавировать. В письме Бенкендорфу Пушкин не упомянул о намеке в «дипломе», но в разговоре он без обиняков дал понять царю, что повод для такого намека подал сам император своими ухаживаниями за Наталией Николаевной.

Мы не знаем, что говорилось о Геккерне. Представлял ли Пушкин царю какие-нибудь доводы или нет? Как реагировал Николай, если поэт действительно развернул перед ним картину всех мерзостей Геккерна? Мнение царя, что Геккерн – «гнусная каналья», было высказано после смерти поэта, но бесспорно, что уже в ноябре мнения Пушкина и царя о Геккерне существенно не отличались.

Что касается угрозы Пушкина оповестить общество о поступке Геккерна, то, вероятно, поэту было указано, что нарушать дипломатическую неприкосновенность нидерландского посла частному лицу позволено не будет.

Язык приказа Пушкин всегда усваивал плохо. По всей вероятности, и какие-то доводы должны были быть представлены Пушкину. Некоторые намеки мы находим у Данзаса в воспоминаниях о январском периоде конфликта: «В разговоре о предстоящей дуэли Данзас заметил ему, что по его мнению он должен был стреляться с бароном Геккерном-отцом, а не сыном, так как оскорбительное письмо он написал Геккерну, а не Дантесу. На это Пушкин отвечал, что Геккерн, по официальному своему положению, драться не может».*
*А. А м м о с о в. Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина. 1863, стр. 20.

Пушкин не мог не знать, что звание посланника никоим образом не может избавить порядочного человека от обязанности принять вызов (об этом писал и Вяземский в письме к Михаилу Павловичу), но, по-видимому, Пушкин повторил здесь доводы царя и Бенкендорфа.

Мы знаем, чем закончилась беседа: «Пушкин обещал государю больше не драться ни под каким предлогом», – пишет Е. А. Карамзина.*
*Пушкин в письмах Карамзиных, стр. 170.

Вяземский сообщил Бартеневу: царь «взял с него слово, что если история возобновится, он не приступит к развязке, не дав ему знать наперед».*
*«Русский архив», 1888, № 7, кн. 11, стр. 308.

Внешне миролюбивое соглашение с царем было заключено, Пушкина с женой пригласили на бал «в Собственный Дворец Его Величества». В камер-фурьерском журнале отмечено их присутствие там 29-го ноября 1836 года.* Пушкин помнил, что ему предстояло снова просить высочайшего разрешения издавать журнал «Современник» в 1837 году,* он вынужден был идти на компромисс.
*ЦГИАЛ, ф. 516, оп. 120/2322, д. 123.
**Дела III Отделения собственной его и. в. канцелярии об Александре Сергеевиче Пушкине. Спб., 1906, стр. 183.

«Все тот виноват!» – определял Пушкин все свои несчастья.

«Все тот виноват!» – утверждаем мы, анализируя материалы гибели поэта.

Николай Павлович все делал с расчетом и не сразу затягивал петлю до конца. В 1836 году он разрешает Пушкину издавать журнал «Современник».

После разгрома декабристов Николая постоянно преследовал призрак конспираций и заговоров. По пустяковому поводу в 1834 году в Москве «по высочайшему повелению» были арестованы Герцен и Огарев. По «высочайшему повелению» был организован полицейский надзор и за Пушкиным.

Для своей негласной борьбы с «великим либералом и ненавистником всякой власти», как назвали Пушкина в отчете жандармов, Николай несомненно в какой-то мере использовал напряженные отношения между Пушкиным и Дантесом. Но это совсем не значит, что он благоволил к Дантесу.

Николай не был, вопреки утверждениям некоторых исследователей, направляющей силой в светском заговоре.

Вопрос нам представляется значительно сложнее. Он обусловливается не только враждой двух противоположных сторон – врагов и друзей Пушкина, но и внутренней борьбой в группировке, враждебной Пушкину.

В то же время нельзя видеть причины гибели поэта только в интригах и кознях великосветского общества – это затушевывает роль Николая как главного антагониста. Мы видели, как незаметно и тонко Николай оказывал свое определенное и категорическое влияние на ход преддуэльных событий.

Перед свадьбой Дантеса Николай спешит проявить свою «заботу». Через Бенкендорфа направляет Наталии Николаевне 10000 рублей. В сопроводительной записке граф Бенкендорф сообщает: «Его Величество, желая сделать что-нибудь приятное Вашему мужу и Вам, поручил мне передать Вам в собственные руки сумму при сем прилагаемую по случаю брака Вашей сестры, будучи уверен, что Вам доставит удовольствие сделать ей свадебный подарок».*
*«Красная нива», 1928, № 7, стр. 10.

Казалось бы, это действительно забота императора о семье Пушкина. Но после этого Николай был способен написать: «Давно ожидать было должно, что дуэлью кончится их неловкое положение».* В ноябрьские дни Николай знал все: и пасквиль, и подготовку дуэли, но ничего не предпринял. Вместо того чтобы после смерти Пушкина писать: «Дантес под судом <...>; и кончится по законам <...>», – Николай должен был кончить по законам раньше, отдав Дантеса и Пушкина под суд за подготовку дуэли. Но он этого не сделал, предпочитая ожидать дуэли. Ничего не предпринял он и против Геккерна, хотя фабрикация анонимного пасквиля «канальей Геккерном» не вызывала у него сомнения. «Государь в этом не сомневался», – писал муж А. О. Россет – Н. М. Смирнов.** Но ничего не предпринял, так как изменение расстановки сил, враждебных Пушкину, в это время не входило в его расчеты.
* «Русская старина», 1902, V, стр. 225.
**«Русский архив», 1882, № 1, стр. 234.

Дуэль казалась удобным и подходящим способом разделаться с Пушкиным. Но не надо думать, что было какое-то специальное задание царя, какой-то тщательно разработанный и продуманный план организации дуэли. Нет, ни специального задания, ни особого плана не было. Николай умел выжидать, умел слушать и делать выводы. Он так и писал своей сестре Марии Павловне о смерти «пресловутого» Пушкина 4-го февраля: «А так как люди всегда люди, то болтали много вздора, а я слушал, полезное занятие для тех, кто умеет это делать».*
*Новый документ, найден в Веймарском архиве, подготовлен к опубликованию во «Временнике Пушкинской комиссии АН СССР» Д. В. Сеземаном и Е. В. Музой.

Конец 5-й части

 Отправлено: 17.04.08 17:08. Заголовок: С.

«Вместо того чтобы после смерти Пушкина писать: «Дантес под судом <...>; и кончится по законам <...>», – Николай должен был кончить по законам раньше, отдав Дантеса и Пушкина под суд за подготовку дуэли. Но он этого не сделал, предпочитая ожидать дуэли. » -- именно так Николай, яростный и ревностный блеститель яконности, обязан был поступить, отдав кратшайчее монаршее устное рапоряжение: "Под суд обоих."

 Отправлено: 17.04.08 18:26. Заголовок: В том-то и дело, что..

В том-то и дело, что Николай не хотел останавливать это противостояние. Пушкин просто попал под "раздачу слонов" Геккерну.

 Отправлено: 17.04.08 18:55. Заголовок: С.

да, Николай мыслил (уже тогда, пнмш!) геополитически: главное -- Политика, тайно, но "аккуратно" готовящаяся Ими Е.И.В. Лично:
не спеша, не пренебрегая личной жизнью и всевозможными удовольствиями, разумеется, не задевая "своих", т.е. родственные монаршие европейские интересы, но используя как угодно всех, КТО НАМ БУДЕТ УГОДЕН ... (тьфу, уже тошнит) ... а Пушкин ...
"Что Пушкин? сам в петлю лезет -- туда ему, полоумному, и дорога."

 Отправлено: 18.04.08 10:50. Заголовок: Что Николай мыслил в..

Что Николай мыслил в точности, нам остаётся только догадываться, но, судя по всему, именно так – геополитически. Кстати, привожу письмо Геккерна от 23 марта 1836-го года барону Верстолку, которое растревожило Вильгельма Оранского и насторожило Николая:

цитата:

»После того как выражение моего почтения было принято с обычным благоволением, Его Величество подробно остановился на отношениях с Его Королевским Высочеством принцем Оранским… Его Величество, который совершенно естественно чувствует родственную привязанность к Их Королевским Высочествам, откровенно высказался насчёт непостоянного характера Её Высочества принцессы (Анна Павловна, жена принца Вильгельма Оранского, была сестрой Николая Павловича) и сожалел о том, что он назвал неспособностью монсеньёра принца Оранского продемонстрировать большую терпимость в отношении этой несчастной особенности и приложить больше усилий для восстановления доброй гармонии, отсутствие которой он считал опасным примером для августейших детей Их Королевских Высочеств и совсем не вдохновляющим для будущего молодых принцев…»

Ошибка пушкинистов в том, что они рассматривают любое событие общественной жизни того времени через Пушкина. То есть создают гелиоцентрическую систему, где Пушкин=Солнце. Но не всё крутилось вокруг Пушкина, поэтому и происходит сбой в версиях, а, особенно, в версиях последних месяцев Пушкина. Чтобы что-то понять более-менее объективно, нужно расширить мышление, выйти за пределы, установленные академической пушкинистикой. Тогда и перестанут появляться версии о том, что Пушкин сам себе написал «диплом», что Николай I преследовал г-жу Пушкину, что существовал всемирный заговор против Пушкина, что Дантес был готов сломать свою карьеру ради Натальи Николаевны… Многое отпадёт и многое станет ясным. И Полетику надо рассматривать не с точки зрения пушкиноведческого Пушкина, а попытаться взглянуть на происходящее глазами несчастной «бабы».
Каждый – прав. У каждого своя правота. Человек бы сошёл с ума, если бы не ощущал себя правым. И каждый из участников той трагедии имеет свою правоту. И эту правоту нельзя рассматривать оценочно. А то получается, кто не с Пушкиным, тот против нас. Знакомый горький лозунг!

 Отправлено: 18.04.08 11:13. Заголовок: С.

и более того: недружественные, так сказать, взгляды и подсматривания, могут существенно сбалансировать отмеченный оценочный перекос и восстановить, тем самым, более прадоподобный ОБРАЗ того или иного лица/события/явления/тенденции ... т.е. Истории

 Отправлено: 23.04.08 11:30. Заголовок: Яшинская хроника, 6 часть

6

Вернемся к Дантесу.

Очень распространено мнение о расположении двора к молодому кавалергарду, о его совершенно особом положении. Исходя из этой гипотезы, исследователи часто комментировали и новые материалы.

В своей статье «Вокруг гибели Пушкина» Эмма Герштейн утверждает: «В записках императрицы открывается гораздо большая близость Дантеса ко двору, чем это предполагалось до сих пор. Для тех, кто хранит преувеличенное представление о строгостях придворного этикета, будет неожиданностью узнать, что на балу у Фикельмонов Дантес не сводил глаз с императрицы, и совсем уже невероятным покажется им неслыханно фамильярное обращение француза к замаскированной императрице: «...здравствуй, моя милашка». Однако это правда, удостоверенная самой героиней».*
* «Новый мир», 1962, № 2, стр. 217.

Это в самом деле невероятно, а кроме того – не соответствует истине.

В дневнике императрицы действительно есть фраза в записи от 28-го февраля 1834 года: «Дантес много смотрел». Правильнее было бы перевести «много глазел» (Danteze viel gekukt). Герштейн переводит: «Дантес долго смотрел», а в комментарии добавляет: «на императрицу». Надо напомнить, что Дантес был зачислен в Кавалергардский полк 8-го февраля 1834 года, то есть четыре месяца спустя после приезда в Петербург. А 28-го он впервые появился на балу гр. Фикельмон. (Ранее этой даты имя Дантеса в дневнике императрицы не появляется). Естественно, прибыв впервые на блестящий вечер австрийского посла, Дантес много смотрел, и не только на императрицу. Но откуда известно, что «Дантес глаз не сводил с императрицы»?

На следующий день, 1-го марта 1834 года, в доме Энгельгардт был маскарад. В камер-фурьерском журнале за это число есть запись: «После ужина 40 мин. 12-го часа вечера Их Величества выезд имели в карете в дом г-жи Энгельгардт, состоящий в Невском проспекте на углу Казанского моста, где изволили присутствовать в публичном маскараде. Государь Император одетый в кавалергардский мундир и венециане изволил проходить по комнатам дома, а Ее Величество с фрейлинами гр. Тизенгаузен и гр. Шереметьевой сидели в ложе».*
*ЦГИАЛ, ф. 516, оп. 120/2322, д. 93, л. 3.

Императрица отметила в своем дневнике пребывание на маскараде: «Essen mit Orl. Rauch. Lust zum Bal masques. Erst théater francais. Clotilda; Soupirt, gef[ahren] in die Loge. Zugesehen zum Bal masques. Gegen 1 fort, aber wider hin mit Soph. Bobr. und Cathr. Etwas intrigueirt, Danteze, bonj. m. Gentille aber nicht so hübsch wie woriges Jahr».*
*ЦГАОР, ф. 672, оп. 1, ед. хр. 413. л. 59.

Вот перевод Эммы Герштейн: «К обеду Орлов и Раух. Захотелось в маскарад. Сперва в французский театр, Клотильда, ужинали; из ложи смотрели. Около часу уехали, но опять вернулись с Софьей Бобринской и Катрин. Немного интриговали, Дантес, здравствуй, моя милашка (bonj. m. gentille), но не так красиво, как в прошлом году».* По переводу, предложенному Герштейн, можно подумать, что императрица изволила ужинать в ложе театра и из ложи смотрела. Около часу уехала, но опять вернулась, по-видимому, в театр.
* «Новый мир», 1962, № 2, стр. 212.

Но в подлиннике записи слово «смотрели» (zugesehen) императрица соединяет чертой со словами верхней строчки «на бал масок» (zum Ваl masques), следовательно, и перевод надо сделать в соответствии с текстом подлинника: «Обед с Орл[овым] Раух. Захотелось в маскарад. Вначале французский театр. Клотильда, ужинали. Поехали (gef[ahren]) в ложу. Смотрели бал масок. Около часу вышли, но [вернулись] обратно туда с Софи Бобр[инской] и Катр[ин]. Немного интриговали...»

После театра император с женой ужинали во дворце, а потом поехали на маскарад. По записи камер-фурьерского журнала и дневнику видно, что императрица только присутствовала на маскараде, смотрела на маски из ложи.

Было бы нелепо предполагать, что Дантес в самом начале своей карьеры обратился к шефу своего полка, к незамаскированной императрице, с изысканным приветствием; «Здравствуй, моя милашка!»

Перевод Герштейн: «Дантес, здравствуй, моя милашка, но не так красиво, как в прошлом году» – лишен смысла, он неправильно разбивает на предложения текст подлинника. Чтобы убедить читателя, недостаточно сказать, что «это правда, удостоверенная самой героиней». Надо еще точно установить значение «m.» – слова, сокращенного императрицей до одной буквы. По каким соображениям надо его расшифровывать как местоимение «m[a]» (моя)? Кто практически сокращает слово из двух букв? С таким же успехом можно подставить к начальной букве другое продолжение, чтобы получить существительное: «m[adame]», m[onsiеur]», «m[asque]»...

Все это не стоило бы излагать, если бы не существенный вопрос: была ли «гораздо большая близость Дантеса ко дворцу, чем предполагалось?» В этом вопросе Э. Герштейн могла бы сослаться на свой перевод записи в дневнике императрицы от 26-го апреля 1836 года: «...Нас катали мимо Эрмитажа с детьми и тремя фрейлинами... На Дантеса напал смех».* Можно подумать, что Дантес удостоился чести сопровождать царицу в увеселительной прогулке и тем самым подтверждается положение Герштейн о чрезвычайной близости его ко двору.
* «Новый мир», 1962, № 2, стр. 213.

Но в дневнике императрицы ничего подобного нет. Приведем подлинный текст: «nicht uns gеf[аhren] aber Ermitage mit Kinder und (нрзб). Wachen Danteze lachen gekriegt».* («Не выезжали, но были в Эрмитаже с детьми и (нрзб). Дантес в карауле, расхохоталась»). Если бы на Дантеса напал смех, было бы: «er hat lachen gekriegt». Дежурство Дантеса во внутреннем карауле Зимнего Дворца в тот день подтверждается приказом Кавалергардского полка.** У Герштейн сказано, что имя Дантеса с 1-го марта 1834 года в дневнике исчезает, чтобы выскочить снова в 1836 году.*** А где же записи о Дантесе до 26-го апреля 1836 года? Ведь Дантес упоминается в дневниках императрицы 6 и 10-го марта 1834 года, 12-го апреля 1835 года, 30-го марта, 1 и 9-го апреля 1836 года. Но и ЭТИ записи не подтверждают его близости ко двору. Добавим, что императрица упоминает имена и других кавалергардов не менее часто. Отношение императрицы к Дантесу видно по ее письмам к гр. Бобринской, где о нем она отзывается с осуждением, боясь его влияния на кн. А. В. Трубецкого, к которому была неравнодушна. 19-го августа 1836 года она пишет своей подруге: «Он <Трубецкой> и Геккерн на днях кружили вокруг коттеджа. Я иногда боюсь для него общества этого новорожденного».*
*ЦГАОР, ф. 672, оп. 1. д. 414, л. 36.
**ЦГВИА, ф. 124, оп. 1. д. 77.
*** «Новый мир», 1962, № 2, стр. 217.
****«Новый мир», 1962, № 2, стр. 213. – В июне Геккерн усыновил Дантеса, который стал носить имя барона Геккерна.

15-го сентября жена Николая I снова напоминает Бобринской: «Я хочу еще раз попросить Вас предупредить Бархата остерегаться влияния безымянного друга, бесцеремонные манеры которого он начинает перенимать. По-моему у него были хорошие манеры, но он начинает терять этот блеск хорошей семьи, и император это заметит, если он не примет мер и не будет за собой следить в салонах».*
*ЦГАОР, ф. 851, оп. 1, д. 13, л. 28.

Не вспоминал ли сам Трубецкой об этом внушении, когда говорил, что Дантес в свете вел себя «смелее, развязнее, чем мы русские, <...> если хотите, нахальнее, наглее, чем даже было принято в нашем обществе».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 421.

С тех пор как Дантес проявил горячий интерес к Наталии Николаевне, за ним с ревнивой тревогой начал наблюдать не только Пушкин. Внимание Николая к Дантесу не было случайным, как у императрицы. Успех молодого кавалергарда у Наталии Николаевны, хоть и вызывал досаду царя, но дал возможность использовать его против самого Пушкина.

Современники и историки отмечали в Николае I блестящие полицейские способности. В свете, в гвардии, среди чиновной бюрократии Николай всегда отмечал себе людей, даже и не подозревавших, где, когда и какую роль они выполняли по «высочайшей воле».* Одним из таких людей и был для Николая Дантес.
*В письмах императрицы гр. Бобринской есть жалоба на приставленных к ее особе шпионов.

Такими людьми надо было незаметно руководить, но за ними же требовалось и незаметно наблюдать. Для последней функции нужен был особый штат. Орган личного наблюдения императора – III Отделение – не всегда годился для столь деликатной цели. Поэтому в каждом полку Николай предпочитал держать личных нештатных осведомителей из среды офицеров.

Документы Кавалергардского полка свидетельствуют, что в период особенной заинтересованности императора Дантесом, в период преддуэльной истории, на дежурство вместе с ним назначалось одно и то же лицо. Так было во время встречи императора с Дантесом с 8-го на 9-е октября; в дни, последовавшие после их беседы, когда Дантес развил лихорадочную деятельность, – 17, 19 и 29-го октября; после получения Николаем сведений об анонимном пасквиле – 12-гo ноября; в день встречи императора с Пушкиным – 23-го ноября.*
*ЦГВИА, ф. 124, оп. 1, ед. хр. 79, лл. 65 об., 82, 95, 121, 135.

Можно подумать, что это лицо получило столько же взысканий, сколько и Дантес, дежуривший вне очереди. Но офицер был образцовым по дисциплине и никогда не получал взысканий, о чем свидетельствует и штрафной журнал.

Это странное обстоятельство заставило нас проверить личное дело ротмистра Кавалергардского полка Оловянникова.

Оказалось, что в Кавалергардский полк этот офицер был переведен из армии по личному указанию самого императора летом 1835 года, то есть несколько позже того времени, когда Дантес обратил свое внимание на Наталию Николаевну.

В описи секретных дел штаба отдельного гвардейского корпуса есть дело о «высочайшем назначении» ротмистру Кавалергардского ее величества полка г. Оловянникову негласного денежного пособия в размере 1200 рублей в год сверх жалования.

Таким же «назначением», только в несколько большем размере, пользовался и непосредственный начальник Дантеса, эскадронный командир штабс-ротмистр Апрелев.*
*Секретные дела Генерального штаба. ЦГВИА, ф. 450, оп. 3, д. 26/4.

Приказ № 160, отданный 7-го декабря 1836 года по Отдельному гвардейскому корпусу, гласил: «Государь император всемилостивейше пожаловать изволил в 6-й день сего месяца, в воздаяние отлично-усердной и ревностной службы г. ротмистру Оловянникову орден Св. Анны 3-й степени».*
*ЦГВИА, ф. 124, оп. 1, д. 79, л. 156 об.

После высылки Дантеса из России Оловянников недолго находился в Кавалергардском полку и был переведен в «Гусарский его величества короля Ганноверского полк».* Николай был в курсе всех событий, чего и сам не скрывал. Он имел в своих руках все способы и средства предотвратить трагедию и ровно ничего не сделал. Но свое циничное признание: «давно ожидать было должно, что дуэлью кончится их неловкое положение», – он никому не доверил, кроме брата. Сестре Анне Павловне в Гаагу он написал всего несколько строк: «Пожалуйста, скажи Вильгельму, что я обнимаю его и на этих днях пишу ему, мне надо много сообщить ему об одном трагическом событии, которое положило конец жизни пресловутого Пушкина, поэта; но это не терпит любопытства почты».**
*ЦГВИА, ф. 124, оп. 2, № 2797, л. 45 об.
**Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 305. – Д. В. Сеземан исправил перевод Щеголева, поставив: «пресловутого» вместо «весьма известного», – стр. 98.

Письмо к брату Николай также не доверил почте: написано оно 3-го февраля, но отправку его император приостановил. У адъютанта вел. кн. Михаила Павловича, полковника А. И. Философова, который должен был вручить письмо лично, умер сын. И только через 10 дней Николай отправил письмо, приписав: «Философов тебе словесно все прочее расскажет». Таких предосторожностей не требовали письма сестрам, которые писались в то же время и сразу были отправлены. Следовательно, Николай в письме к брату придавал большое значение своим словам и хотел держать их в секрете.*
*Мы упоминали о письме Николая сестре Марии Павловне, найденном недавно в Веймарском архиве. Там была фраза: «Вина Дантеса была в том, что жена Пушкина красива».

Условия, вызвавшие дуэль, создавались искусственно.

Мы говорили, что по выздоровлении Николая, с самого начала октября, на Дантеса было оказано несомненное давление. Принуждая к женитьбе, ему одновременно закрыли доступ на дворцовые танцевальные вечера и спектакли. Последнее было признаком опалы. Вспомним письма Пушкина к жене, где, намекая на Дантеса, он говорит «о благоразумии молодых людей, которым плюют в глаза, а они утираются батистовым платком, смекая, что если выйдет история, так их в Аничков не позовут».*
*П у ш к и н, т. 16, стр. 117.

Но кроме этого Дантес начал получать чувствительные удары «с тыла» – начались странные служебные злоключения.*
*Л. Гроссман писал, что Николай беспрерывно отмечал Дантеса и последний за смотры, учения и маневры удостоился получить «высочайшее благоволение, объявленное в высочайших приказах» (в 1834 году их было девять, в 1835 году – двенадцать и в 1836 году – пятнадцать). «Из этих цифр видно, – пишет Л. Гроссман, – что милость царя не переставала прогрессивно расти» (Л. Г р о с с м а н. Цех пера. Изд-во «Федерация», М., 1930, стр. 282). Но в высочайших приказах «благоволение» отдавалось всем офицерам, без указания фамилий. С Дантесом случилось так, что за смотры он попадал под арест н одновременно получал «благоволение», которое заносилось в формулярный список. Рост числа «благоволений» связан с увеличением количества смотров и парадов.

Командиром Кавалергардского полка был близкий доверенный государя – генерал-майор свиты его величества Гринвальд. Через него на Дантеса посыпались неприятности, которые не оставляли его чуть ли не до самой свадьбы. Если открыть штрафной журнал офицеров Кавалергардского полка, то увидишь, как часто мелькало имя «барона Егора Осиповича Дантеса». За последние три месяца 1836 года он получил столько взысканий, сколько не получал и за три года своей службы, и которых не получал никто, кроме него.

Первую порцию – пять нарядов вне очереди – он получил в виде предупреждения в самом начале октября перед встречей с императором. Продежурив (почти через день) большую часть октября, Дантес сказался больным. Выздоровел он в самом конце месяца, когда организовывалась компания по составлению пасквиля. 4-го ноября был инспекторский смотр в полку.* И вот «за незнание людей своего взвода и неосмотрительность в своей одежде» Дантес получил еще один строжайший выговор и пять нарядов вне очереди.**
*ЦГВИА, ф. 121, оп. 1, д. 243.
**ЦГВИА, ф. 124, оп. 1. д. 79, л. 108.

До самой помолвки длились штрафные дежурства Дантеса: 17-го была помолвка, но ни 18-го, ни 19-го ноября рапорта о женитьбе он не подал, Тогда ему, по-видимому, решили напомнить об этом: за незначительную провинность – опоздание на репетицию – ему сделали еще один строжайший выговор и дали еще пять нарядов вне очереди.*
*ЦГВИА, ф. 124, оп. 1. д. 79, л. 129, об.

Опасения Пушкина, что Дантес не женится, имели основания. Дантес тянул с подачей рапорта еще десять дней. Но за «ненахождением на месте» во время дежурства 25-го ноября ему «напомнили» вновь строжайшим выговором и тремя нарядами вне очереди.* Дантес дрогнул и поспешил подать рапорт. После этого все взыскания прекратились, а 3-го января 1837 года даже отметили в приказе: «по случаю женить6ы его не наряжать ни в какую должность».**
*ЦГВИА, ф. 124, оп. 1. д. 79, л. 141.
**ЦГВИА, ф. 124, оп. 1. д. 80, л. 4.

Несмотря на тщательные поиски в архивах, Щеголеву не удалось найти даты, когда Дантес подал рапорт о женитьбе.

Но в «Алфавите делам и бумагам Кавалергардского ее величества полка» на букву «Б» (брак) среди прочих дел записано: «Ноябрь 26 № дела 315. Де-Геккерен барон поручик сего полка о вступлении его в брак с фрейлиной девицей Гончаровой Екатериной. Особое дело».*
*ЦГВИА, ф. 124, оп. 2, д. 2795, лл. 7, 24.

Мы уже говорили, что к этому браку Николай Павлович проявлял прямо-таки трогательный интерес, чего совсем нельзя сказать о самом женихе и будущем свекре Екатерины Николаевны Геккерне.

Л. Гроссман в очерке о женитьбе Дантеса уверял, что государь относился всегда к Дантесу с особым благоволением, поэтому все сложные вопросы бракосочетания немедленно разрешались самим императором. «Вопрос о женитьбе Дантеса, – пишет Гроссман, – в течение шести недель усердно трактовался главнейшими представителями верховной власти. Обер-прокурор синода, военный министр, вице-канцлер, министр внутренних дел, петербургский митрополит ведут об этом переписку, которая восходит наконец к самому императору Николаю».*
*Л. Г р о с с м а н. Цех пера, стр. 271.

Но мы не видим в этом «особого благоволения».

Дантеса приглашали под венец, но он вместе с Геккерном чинил этому всякие препоны, выставляя казуистические препятствия, которые и приходилось преодолевать представителям верховной власти. Дантес играл на отсутствии единоверия, выдвигал требование о крещении будущих детей в католическую веру, не желал присягать на подданство России.

Разрешить отклонение от существующих законов о подданстве и вероисповедании мог только сам император. И он сделал это, но не столько ради Дантеса, как считает Гроссман, сколько для собственного удовлетворения. Ему хотелось женить своего соперника. Он милостиво разрешает Дантесу при вступлении в брак не принимать присяги на подданство России; разрешает крестить будущих детей в католическую веру – на все налагает резолюцию: «согласен».

Избранная Николаем тактика мало кому была понятна. Лицедей умел скрывать свое подлинное отношение к событиям, а тем более свое участие в них. Поэтому и отношение к Пушкину и Дантесу в высшем свете и при дворе, даже у императрицы, колебалось в зависимости от «высочайшего» настроения.

Конец 6-й части

 Отправлено: 25.04.08 13:38. Заголовок: Яшинская хроника, 7 часть

7

План скомпрометировать Наталию Николаевну зрел у Геккернов еще в октябре, когда она отвергла их домогательства. Тогда же возникла мысль отомстить Наталии Николаевне, послав Пушкину «диплом». Вызов Пушкина отрезвил клеветников. Но женитьба Дантеса поставила их в двусмысленное положение в обществе. Разговоры о том, что Дантес женился из-за трусости на особе, похожей «на большого иноходца», унижали его. «Третьего дня он появился у Мещерских, – пишет С. Н. Карамзина 29-го декабря 1836 г., – и был со всеми нами так нежен, как это бывает, когда человек очень взволнован или, быть может, очень несчастен».* «Вид у него совсем не влюбленный», – пишет она в другом письме перед свадьбой Дантеса.**
*Пушкин в письмах Карамзиных, стр. 148.
**Там же, стр. 151.

Желание отомстить у Геккернов все возрастало. Но для того чтобы скомпрометировать Наталию Николаевну, надо было нейтрализовать влияние на нее Пушкина. Как ни странно, но для своей интриги нидерландский посланник сумел использовать даже некоторых друзей Пушкина. Дантес по совету Геккерна вел тонкую политику, чтобы привлечь их на свою сторону. «Пушкин, полный ненависти к этому врагу и так давно уже преисполненный чувства омерзения, не сумел и даже не пытался взять себя в руки! – писал Александр Карамзин. – А Дантес, руководимый советами своего старого неизвестно кого, тем временем вел себя с совершеннейшим тактом и, главное, старался привлечь на свою сторону друзей Пушкина. Нашему семейству он больше, чем когда-либо, заявлял о своей дружбе, передо мной прикидывался откровенным, делал мне ложные признания, разыгрывал честью, благородством души и так постарался, что я поверил его преданности госпоже П[ушкиной], его любви к Екатерине Г[ончаровой] всему тому, одним словом, что было наиболее нелепым, а не тому, что было в действительности».* Такая тактика очень помогла Дантесу увести из-под влияния Пушкина Наталию Николаевну. Отношения супругов сделались напряженными. 19-го декабря 1836 года А. И. Тургенев записал в своем дневнике: «Вечер у кн. Мещерской [Карамз.]. О Пушкине; все нападают на него за жену, я заступался».**
*Пушкин в письмах Карамзиных, стр. 191.
**Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 279.

Очень характерны конспективные заметки Жуковского:

«После свадьбы. Два лица. Мрачность при ней…
Веселость за ее спиной. Разоблачения Александрины.
При тетке ласка к жене; при Александрине и других кои могли бы рассказать – резкости.
Дома же веселость и большое согласие».

Вот тактика Дантеса, которую вел он по отношению к Наталии Николаевне – все это было разоблачено Александриной.

Разоблачение могло сорвать всю интригу. По-видимому, тогда-то и была выпущена пресловутая версия о близких отношениях Пушкина с Александриной, чтобы произвести впечатление на Наталию Николаевну. Мы знаем, как враги Пушкина цеплялись за эту версию. Даже много лет спустя Трубецкой и Арапова делали попытку оперировать этой гнусной выдумкой. Причастна к этому и жена Вяземского. Легковерно принял версию и Щеголев.

Друзья поэта многое поняли только после смерти его. Поняли, но никто, кроме Александра Карамзина, не обвинял себя. Все продолжали искать виновных на стороне.

Вяземский писал, что «супружеское счастье и согласие Пушкиных было целью развратнейших и коварнейших покушений двух людей, готовых на все, чтобы опозорить Пушкину».*
*Пушкин в воспоминаниях современников. Гослитиздат, М., 1950, стр. 136.

Не подумали об этом раньше ни Карамзины, ни сам Вяземский. Впрочем, после свадьбы Дантеса он написал О. А. Долгоруковой: «Сижу у моря и жду погоды». «Бедный князь, дождались!» – было ему в ответ из Баден-Бадена.* С. Н. Карамзина, которая позволяла себе руководить поведением Наталии Николаевны, не постеснялась после гибели поэта упрекнуть ее «в легкомыслии, в той непоследовательности, которые позволили ей поставить на карту прекрасную жизнь Пушкина».**
*Литературное наследство. Пушкин, Лермонтов, Гоголь. Изд-во АН СССР, М., 1952, т. 58, стр. 143.
**Пушкин в письмах Карамзиных, стр. 178–179.

Нам не надо забывать, что Наталии Николаевне было в то время только двадцать четыре года. В окружении непрошенных советчиков, как друзей, так и врагов, при не которой напряженности в отношениях с мужем она не могла все учитывать и хорошо различать, где искреннее дружелюбие, а где за светской любезностью скрывается интрига. «Судьба ее поставила, – писал Поляков, – рядом с гениальным поэтом, благодаря чему и современники и потомки предъявляли и предъявляют к ней повышенные требования».*
*А. С. П о л я к о в. О смерти Пушкина. ГИЗ, Пг., 1922, стр. 106.

Чтобы скомпрометировать жену Пушкина, Геккерны решили заманить ее на свидание с Дантесом. Идалия Полетика предоставила свою квартиру для этой павушки.

Биограф Дантеса С. А. Панчулидзев считал, что причиной оскорбительного письма Пушкина Геккерну, посланного 25-го января 1837 года, и явилось это свидание. Щеголев поддержал такую гипотезу, ее принял и выдающийся исследователь и авторитетный пушкинист профессор М. А. Цявловский. Профессор Б. В. Казанский возражал против нее, основываясь на том, что версия появилась слишком поздно, «только в записках Араповой» (дочери Н. Н. Пушкиной-Ланской).

Но Арапова пользовалась сведениями из письма к ней Г. Фризенгофа от 14-го марта 1887 года, который, со слов своей жены Александрины, писал: «Что касается свидания, то ваша мать получила однажды от г-жи Полетики приглашение посетить ее и, когда она прибыла туда, то застала там Геккерна вместо хозяйки дома».*
*Л. Г р о с с м а н. Цех пера. Изд-во «Федерация», М., 1930, стр. 267.

Арапова дала Панчулидзеву дополнительные сведения: «Последнее свидание Н. Н. с Дантесом, уже женатым ка се сестре, состоялось в кавалергардских казармах у Идалии Григорьевны Полетики, с которой она была очень дружна. Она до самой смерти горько упрекала себя в опрометчивости этого шага, так как поддалась уверениям Дантеса, что необходимо переговорить о важных семейных интересах, а о любви и помина не будет. Хотя он и сдержал слово, но враги Пушкина проведали об этом свидании и не преминули ему сообщить, и хоть он поверил ее объяснению, оно послужило последней роковой искрой, вызвавшей кровавую развязку. Петр Петрович Ланской, ввиду своих дружеских отношений к Идалии Григорьевне, по ее просьбе находился в это время у ней, чтобы предотвратить скандал в случае появления Пушкина».*
*С. А. П а н ч у л и д з е в. Сборник биографий кавалергардов. СПб., 1908, кн. IV, стр. 82.

Панчулидзев включил эту заметку в биографию Дантеса, несмотря на ложность последних добавлений Араповой,* хотя в руках Панчулидзева были материалы, опровергающие их. Полковник Ланской – будущий муж Наталии Николаевны – в то время «по высочайшему повелению, объявленному в предписании г. командующего 1-й Гв. Кирасирской бригадой от 19-го октября 1836 года, за № 1698, был назначен для наблюдения за действиями при наборе в губерниях Могилевской и Черниговской рекрут» и возвратился в полк только 19-го февраля 1837 года.**
*Муж А. П. Араповой был, так же как и Панчулидзев, кавалергард. Товарищеские соображения помешали редактору исключить вымыслы.
**Книга приказов Кавалергардского полка 1836, 1837 гг., ЦГВИА, ф. 124, оп. 1, д. 79, 80.

Кроме указанных свидетельств об этой тайной встрече имеются записи П. И. Бартенева со слов В. Ф. Вяземской.*
* «Русский архив», 1888, № 11, стр. 310.

Косвенное подтверждение мы видим в письме самой Идалии Полетики Е. Н. Дантес-Гончаровой зимой 1838-1839 годов: «Я вижу довольно часто ваших сестер у Строгановых, но отнюдь не у себя: Натали не имеет духа прийти ко мне; мы с ней очень хороши; она никогда не говорит о прошлом; оно не существует между нами».*
*М. А. Ц я в л о в с к и й. Новые материалы для биографии Пушкина. «Звенья», М., 1951, IX, стр. 181–182.

Свидание в кавалергардских казармах состоялось, видимо, 22-го января 1837 года, за пять дней до дуэли, для большей конспирации – в день дежурства Дантеса.*
*Арапова сообщает, что Пушкин получил анонимное письмо «не далее, как через день» после свидания («Новое время», 1908, № 11425, илл. прил., стр. 5).

Об этом свидании Пушкин узнал из анонимных писем. Они вызвали оскорбительное письмо Пушкина Геккерну, за которым последовала дуэль. До нас не дошло содержание анонимных писем. Сам Пушкин ни словом о них не обмолвился.

Ряд документов, приведенных ниже, говорит, что эти письма в действительности были и Пушкин получил их за несколько дней до дуэли. Их мог видеть Жуковский у Пушкина после его ранения, либо после смерти поэта при разборе бумаг.

При разборе велись протоколы. Во втором протоколе под № 7 значился пакет с билетами». В составленной после разбора бумаг описи, в графе «куда отданы», сказано, что пакет «вручен Бенкендорфу».

М. А. Цявловский считает, что «под пакетами с билетами разумеется пакет с облигациями. В описи, представленной Николаю, указано, что он почему-то вручен гр. Бенкендорфу».*
*М. А. Ц я в л о в с к и й. Статьи о Пушкине. Изд-во АН СССР, М., 1962, стр. 286.

Вряд ли можно под «билетами» подразумевать только облигации. Здесь могли быть и визитные билеты, и письменные приглашения, и записки с какими-нибудь пометами, называвшиеся тогда билетами.* Разговор между Жуковским и Дубельтом мог происходить и по-русски, и по-французски, особенно при разборе бумаг с французским текстом. Естественно предположить здесь обычный пример транслитерации, когда французское слово «billet» (записка) с таким же значением занесено в протокол по-русски.
*Словарь языка Пушкина. М., 1956, т. 1, стр. 113.

Очевидно, пакет был вручен Бенкендорфу потому, что в числе прочих «билетов» там были документы, относящиеся к дуэли. Документы Бенкендорф показал Николаю. А потом эти «найденные между бумагами покойного Камер-Юнкера А. С. Пушкина письма, записки и билеты (но, по-видимому, не все. – М. Я.) в прилагаемой ведомости поименованные, могущие служить руководством и объяснением судной комиссии»,* по «высочайшему повелению» 13-го февраля препроводили в военно-судную комиссию.
*Дела III Отделения собственной его и. в. канцелярии об Александре Сергеевиче Пушкине. Спб., 1906, стр. 182.

Но анонимных писем там не оказалось.

Между тем еще 12-го февраля на суде Дантеса спрашивали: «кто писал в Ноябре и после того к г. Пушкину от неизвестного письма и кто виновник оных».*
*Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном. Подлинное военно-судное дело, 1837. Спб., 1900. стр. 75.

Оскорбительное письмо, написанное Пушкиным Геккерну, находилось в распоряжении судной комиссии. В письме Пушкин упоминал об анонимных письмах: «Барон! Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятным, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую <...>»*
*П у ш к и н, т. 16, стр. 407.

Составляя вопросные пункты, аудитор суда Маслов не мог основываться только на этом письме Пушкина. Здесь поэт имел в виду анонимные письма, присланные в ноябре. Но Маслов говорит об анонимных письмах, присланных «после», то есть январских. Это особенно ясно видно из его рапорта суду, где он просит потребовать от Пушкиной объяснений: «Не известно ли ей какие именно безымянные письма получил покойный Муж ея, которые вынудили его написать 26 числа Минувшего Генваря к Нидерландскому Посланнику Барону Геккерену оскорбительное письмо <...> Где все сии бумаги ныне находятся, равно и то письмо, полученное Пушкиным от неизвестного еще в Ноябре месяце».*
*Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном. Подлинное военно-судное дело, 1837. Спб., 1900, стр. 77.

Но не только Маслов... В Генерал-Аудиториате во «всеподданнейшем докладе» утверждается, что: «Напоследок 26 Генваря сего года Пушкин по получении безымянных писем (курсив мой. – М. Я.) послал к отцу подсудимого Геккерена Министру Нидерландского Двора, письмо, наполненное поносительными и обидными выражениями». «Дерзкие оскорбительные выражения не могли быть написаны без возможных причин».*
*Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном. Подлинное военно-судное дело, 1837. Спб., 1900, стр. 141, 144. – Б. В. Казанский убедительно доказал, что письмо Геккерну было написано и отослано Пушкиным 25-го января 1837 года. По-видимому, до пересылки этого письма Нессельроде Геккерн переправил дату на 26-е. До вызова, 25-го вечером, Геккерн побывал у Пушкина, о чем записал Жуковский, что по дуэльному кодексу считалось недопустимым. Меняя дату, Геккерн рассчитывал сделать бездоказательным нарушение им кодекса.

Такие выводы могли быть сделаны на основании, показаний на суде Данзаса. Но, к сожалению, мы не находим одного протокола его показаний от 9-го февраля.

Все документы военно-судного дела о дуэли Пушкина с Дантесом сохранились в целости и порядке. Но тех материалов, которые могли бы приоткрыть тайну, в деле не оказалось. Листы 67, 68, на которых изложено собственноручное показание Данзаса, из дела исчезли. Кто-то был заинтересован в удалении их. Подобно тому как послание Николая принцу Оранскому об обстоятельствах трагедии не терпело любопытства почты, так и эти листы не терпели любопытства посторонних.

В то время Данзас еще не был крепко связан с друзьями поэта и по-своему понимал охрану чести Пушкиных. Мы знаем, что в подробнейших свидетельствах друзей Пушкина нет даже намека на январские анонимные письма. Это может свидетельствовать или о незнании фактов, или о намеренном умолчании.

В своих позднейших воспоминаниях, приведенных в книжке Аммосова «Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина», Данзас говорит о двух письмах Дантеса к Пушкину, которые Дантес писал после свадьбы по совету Геккерна с намеренной целью раздражать Пушкина предложениями о примирении. На одно письмо Пушкин ответил отказом на обеде у Строганова. «Пушкин получил второе письмо от Дантеса, – пишет Аммосов. – Это письмо Пушкин не распечатывая положил. в карман и поехал <…> к Загряжской <...> Пушкин через нее хотел возвратить письмо Дантесу; но, встретясь у ней с бароном Геккерном, он подошел к тому и, вынув письмо из кармана, просил барона возвратить его тому, кто писал его, прибавив, что не только читать писем Дантеса, но даже и имени его он слышать не хочет <...> Геккерн отвечал, что так как письмо это было писано к Пушкину, а не к нему, то он и не может принять его. Этот ответ взорвал Пушкина, и он бросил письмо в лицо Геккерну со словами: «Ты возьмешь его, негодяй!»*
*Пушкин в воспоминаниях современников. Гослитиздат, М., 1950, стр. 493–494.

Эпизод этот очень правдоподобен.. Но не имел ли в виду Пушкин анонимное письмо? Ведь он и предполагал авторами их Геккерна и Дантеса. Такой способ возвращения писем для Пушкина был довольно удобен. Дуэли он не боялся, а противники могли бы узнать, что письма их не читаются. Если это так, то Данзас открывает нам новую деталь событий накануне кровавой развязки.

Какой-то отголосок подобного мы слышим в вопросе аудитора Маслова к Дантесу: «В каких выражениях заключались письма, написанные Вами к Г-ну Пушкину (курсив мой. – М. Я.) или его жене, которые в письме, написанном им к нидерландскому Посланнику Барону Геккерену, называет дурачеством?»*
*Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном. Подлинное военно-судное дело, 1837. Спб., 1900, стр. 61.

Несмотря на то, что аудитор Маслов просил: «все сие показать по самой сущей справедливости», Дантес не ответил, «в каких выражениях» он писал письма к Пушкину.

В какой-то мере письмо Пушкина к Геккерну тоже подтверждает это предположение. Пушкин старается показать, что подобных писем не читает, никакой корреспонденции от них принимать не будет, ни о каком свидании, компрометирующем его жену, он не знает.

«Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее – чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь».*
*П у ш к и н, т. 16, стр. 407–408.

Все исследователи дуэли Пушкина не оставили без внимания анонимный пасквиль, присланный Пушкину в ноябре 1836 года, особенно с момента расшифровки в нем намека на Николая I. Высказывания современников об анонимных письмах принимались исследователями как высказывания об анонимном «дипломе».

Это была основная ошибка.

Она привела к другому ложному заключению – что Николай до смерти Пушкина ничего не знал о содержании пасквиля.

Странно, что, хорошо зная хронологию событий последних дней жизни Пушкина, зная о двух периодах преддуэльной истории (до свадьбы Дантеса и после нее), исследователи видят только одну причину этих событий – присланный 4-го ноября анонимный пасквиль.

Расшифрованный намек на Николая I, вернее неожиданность такой интерпретации пасквиля, не только увлекла исследователей в полемику о том, кто первый сказал «Э», но и сделала «диплом» краеугольным камнем всех исследований.

Содержание пасквиля не было полностью расшифровано. Естественно, в нем искали и ищут разгадки событий, совершенно забывая при этом, что Пушкину присылались и другие анонимные письма. Но так как содержание их до нас не дошло, то никто и не обратил на них особого внимания, считая их, видимо, идентичными ноябрьскому пасквилю.

Но анонимный «диплом» имел определенное значение только в ноябрьский период преддуэльных событий.

Новое положение в январе вызвало новую травлю поэта и новые анонимные письма.

Современники, друзья и враги поэта, бывшие в курсе событий, четко разделяли эти два периода. Мы приводили документальные свидетельства военно-судного дела о том, что анонимные письма январского периода были началом конца трагических событий. Предоставим место и другим доказательствам.

Во французском журнале «Revue des Deuх Mondes» за 1847 год в статье Шарля де Сен-Жюльена то же деление на два периода. Рассказав о ноябрьском пасквиле и событиях того времени, автор продолжает: «Молодой офицер, после своей женитьбы, считал возможным продолжать с г-жой Пушкиной отношения невинной близости, которые теперь были оправданы в глазах общества их родством. Это было неосторожно. Авторы анонимных писем сумели этим воспользоваться. Муж не замедлил получить новое послание: это переполнило чашу. Пушкин поклялся, что дело решится кровью. В тот же день г. Дантес получил вызов в таких выражениях, которые исключали возможность уклониться от него».*
*Л. П. Г р о с с м а н. Французские свидетельства о дуэли Пушкина. Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, т. 4–5. Изд-во АН СССР, М.–Л., 1939, стр. 420–421.

Приведем свидетельства барона Геккерна. Он как никто разбирался в том, какие письма и к какому периоду относятся. 30-го января он пишет нидерландскому министру иностранных дел барону Верстолку: «Полученные им отвратительные анонимные письма, около четырех месяцев тому назад, разбудили его ревность и заставили его послать вызов моему сыну».* Это ноябрь.
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 324.

А вот о январе. Неофициальное письмо русскому министру Нессельроде:

«1 марта 1837 года
...Есть еще оскорбление, относительно которого, вероятно, никто не думает, чтобы я снизошел до оправданий, а потому его никто и не нанес мне прямо: однако примешали мое имя и к другой подлости – анонимным письмам! В чьих же интересах можно прибегнуть к этому оружию, оружию самого низкого из преступников, отравителя? В интересах моего сына, или г. Пушкина, или его жены? Я краснею от сознания одной необходимости ставить такие вопросы. Кого же задели, кроме того, эти инсинуации, нелепые и подлые вместе? Молодого человека, который обвиняется в тяжком уголовном преступлении, и о котором я дал себе слово молчать, так как его участь зависит от милосердия монарха. Мой сын, значит, тоже мог бы быть автором этих писем? Спрошу еще раз: с какой целью? Разве для того, чтобы добиться большого успеха у г-жи Пушкиной, для того, чтобы заставить броситься в его объятия, не оставив ей другого исхода, как погибнуть в глазах света отвергнутой мужем? Но подобное предположение плохо вяжется с тем высоконравственным чувством, которое заставляло моего сына закабалить себя на всю жизнь, чтобы спасти репутацию любимой женщины. Или он хотел вызвать тем поединок, надеясь на благоприятный исход? Но три месяца тому назад (курсив мой. – М. Я.) он рисковал тем же, однако, будучи далек от подобной мысли, он предпочел себя связать с единственной целью – не компрометировать г-жу Пушкину».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 322.

Эта длинная и хитрая тирада говорит нам о многом, но прежде всего она говорит, что Геккерн подразумевает здесь январские анонимные письма.

Еще один свидетель, пресловутый «Бархат», любимец императрицы, кавалергард и товарищ Дантеса. Как увидим ниже, он не только знал о январском анонимном письме Пушкину, но и рассказал его содержание императрице. Князь Александр Васильевич Трубецкой в течение многих лет упорно отмалчивался о подробностях дуэльной истории. Шли годы, яснее становилось значение Пушкина, и все тщательнее скрывали свое участие в травле поэта лица, причастные к ней. Поэтому вынужденный фальшивый рассказ Трубецкого об отношении Пушкина к Дантесу грешит не безнадежным анахронизмом, как предполагали исследователи, а намерением увести слушателей от опасных для рассказчика мест. Но в своем рассказе Трубецкой не мог совсем оторваться от исторической канвы преддуэльной истории, и потому его рассказ со всей подобающей осторожностью может быть принят как историческое свидетельство. Приведем небольшую его часть – об анонимных письмах в январе: «...Вскоре состоялся брак Дантеса с Екатериной Николаевной Гончаровой. Этим оканчивается первая фаза. Брак все прикрыл и все примирил...

...Откуда же дуэль? Чем вызвана ссора? Где бесчестие, смываемое только кровью? Это уже вторая фаза <...> Пушкин все настойчивее искал случая поссориться с Дантесом <...> Случай скоро представился. В то время несколько шалунов из молодежи, между прочим Урусов, Опочинин, Строганов, мой кузен, – стали рассылать анонимные письма по мужьям-рогоносцам. В числе многих получил такое письмо и Пушкин. В другое время он не обратил бы внимания на подобную шутку и, во всяком случае, отнесся бы к ней, как к шутке, быть может, заклеймил бы ее эпиграммой. Но теперь он увидел в этом хороший предлог и воспользовался им по-своему. Письмо Пушкина Геккерну и подробности дуэли Пушкина с племянником Геккерна, Дантесом, всем известны».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 425.

Думаем, что этих свидетельств для восстановления точной последовательности событий вполне достаточно.

Откуда Трубецкому было известно содержание январских анонимных писем – это вопрос другой.

Нам пока неизвестно содержание анонимного письма, присланного Пушкину перед дуэлью. Оно не дошло до нас. Но некоторые факты позволяют делать предположения.

В военно-судном деле январские анонимные письма были охарактеризованы как «оскорбительные для их чести» (Пушкиных. – М. Я.).

Посмотрим, что можно заключить о содержании анонимных писем по обмолвкам Геккерна в письме Нессельроде. Стремление Геккерна скрыть истинную цель анонимных писем – месть Пушкину – заставляют его пускаться в пространные рассуждения. которые выдают его подозрительную осведомленность в этом деле.

Значит, если бы не «высоконравственное чувство», которое заставило Дантеса «закабалить себя на всю жизнь (то есть жениться на Екатерине. – М. Я.), чтобы спасти репутацию любимой женщины», то все сказанное Геккерном о возможной цели анонимных писем – «добиться большого успеха у г-жи Пушкиной для того, чтобы заставить ее броситься в его объятия, не оставив ей другого исхода, как погибнуть в глазах света отвергнутой мужем» – действительно могло быть целью поступков Дантеса, а следовательно, и темой содержания анонимных посланий.

А если мы усомнимся в «высоконравственном чувстве» Дантеса?

Мы рассказали, сколько потребовалось усилий, чтобы привести его в это чувство.

Арапова более определенно говорит о содержании анонимного письма: «Пушкин получил злорадное извещение от того же анонимного корреспондента о состоявшейся встрече».

Наконец, А. В. Трубецкой писал, что письма предназначались для мужей-рогоносцев.

Из всего этого сделаем вывод, что в январе Пушкин получил анонимные письма о свидании, они были «злорадны», и вновь намекали, что Пушкин рогоносец. Целью писем была компрометация Наталии Николаевны.

Есть основание предполагать, что Пушкин получил два письма. Первое, как мы указывали выше, он бросил в лицо Геккерну, на второе ответил ему оскорбительным письмом. Мы уже говорили, что в конспективных записках Жуковского есть одно свидетельство: «В понедельник приезд Геккерна. Ссора на лестнице». Случилось это 25-го января. Получив письмо Пушкина, барон соизволил появиться у поэта – вероятно, с намерением вновь добиться мира, но Пушкин был в таком состоянии, что вряд ли нидерландский посланник без его помощи сошел с лестницы.

Об анонимных письмах, вызвавших дуэль, царская чета узнала раньше, чем бумаги Пушкина попали в руки Бенкендорфа 8-го февраля 1837 г. По-видимому, одно из них было в числе других документов в том самом «пакете с билетами». Подтверждение мы видим в попытках III Отделения найти автора анонимки. Примерно с середины февраля там была заведена папка: «О присланных Пушкину безымянных записках».*
*А. С. П о л я к о в. О смерти Пушкина. ГИЗ, Пг., 1922, стр. 6, 26–29.

По всей вероятности, о присланных Пушкину новых анонимных письмах царю доложил Жуковский. 3-го февраля Николай, сообщая брату о событиях, говорит, что «последнего повода к дуэли никто не постигает», но говорит это не о себе – для него Геккерн уже «гнусная каналья».

4-го февраля и императрица спешит поделиться новостью с гр. Бобринской, она вносит то же определение – «гнусное»: «Итак, длинный разговор с Бархатом по поводу Жоржа. Я хотела бы уже знать, что они уехали отец и сын. Я знаю теперь все анонимное письмо, гнусное, и все же частично верное. Я бы очень хотела побеседовать с Вами как-нибудь подробнее обо всем этом».*
*ЦГАОР, ф. 851, оп. 1, ед. хр. 14, л. 31а об.

Выше мы приводили эту запись (опубликованную Э. Герштейн в неверном переводе) и указывали, что содержание ее не может быть отнесено к ноябрьскому «диплому».

Императрица говорит об анонимном письме, присланном Пушкину в январе. Она считает его гнусным, но частично верным; верным потому, что факт свидания Дантеса с Наталией Николаевной для императрицы не подлежал сомнению; но само письмо Пушкину с уведомлением об этом, по ее мнению, дерзко и гнусно. Да и для самого монарха, имевшего виды на Наталию Николаевну, такая ее компрометация была нелестной. Можно предположить, что в таинственном, до сего времени неизвестном письме Николая к принцу Оранскому, письме, не «терпящем любопытства почты», изложена история всех подлостей барона Геккерна и мотивировка его удаления из Петербурга.

Продолжение следует

 Отправлено: 25.04.08 13:41. Заголовок: Яшинская хроника, 7 часть Продолжение

* * *

Кто участвовал в этой гнусной интриге кроме Геккерна?

Один, без поддержки всесильных друзей, на такой риск Геккерн не пошел бы. Эти всесильные друзья тоже понимали, что тут придется встретиться с явным недовольством императора. Но они знали, что если «игра» откроется, пострадает один Геккерн. Для императора дело было не в Пушкине, дуэль он ожидал, но компрометация Наталии Николаевны не входила в его расчеты. Он сам оказался одураченным.

Кто же эти всесильные друзья?

О злейшем враге Пушкина графине Нессельроде известно многое. «Вражда ее была ужасна и опасна», – писал Корф. Она поддерживала Геккерна до конца. Вяземский писал, что «под конец одна графиня Н. осталась при нем, но все таки не могла вынести его, хотя и плечиста, и грудиста, и брюшиста». Князь А. М. Голицын в начале нашего века сделал запись: «Государь Александр Николаевич у себя в зимнем дворце за столом, в ограниченном кругу лиц, громко сказал: «Ну так вот, теперь знают автора анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина; это Нессельроде».*
*В. Г о л ь ц е в. К истории дуэли Пушкина. Московский Пушкинист, т. 1. Изд-во «Никитинские субботники», М., 1927, стр. 17.

Щеголев отнес это замечание к анонимному пасквилю в ноябре. Нам кажется возможным сейчас пересмотреть эту точку зрения. Александр II говорил о письмах, за которыми последовала смерть Пушкина, то есть о январских анонимных письмах. Указание на участие в травле поэта Нессельроде в январе, а не в ноябре по-новому освещает нам трагические события.

Мы не думаем, что в составлении январского анонимного письма участвовал Долгоруков. Оно было иного назначения, чем ноябрьское.

Из других соучастников затеи с анонимным письмом Пушкину надо назвать Идалию Полетику, предоставившую свою квартиру для свидания. Косвенное подтверждение этого факта мы видим в отношениях Е. И. Загряжской к этой особе. Спустя примерно год после смерти Пушкина Идалия Полетика писала Е. Н. Гончаровой-Дантес: «Я имела счастье обедать третьего дня с вашей теткой; удивительно как эта женщина меня любит, она скрежещет зубами, когда должна, здороваться со мной. Я же оказываю ей честь великолепным равнодушием».* К Загряжской после дуэли Геккерны и Екатерина Николаевна относились неприязненно. По-видимому, она знала, какую роль играла И. Полетика.
*М. А. Ц я в л о в с к и й. Новые материалы для биографии Пушкина. «Звенья», IX, М., 1951, стр. 180.

Новые документы раскрыли нам еще одного любителя подобных авантюр – Александра Трубецкого. Это он рассказал императрице об анонимном письме. Теперь нам ясно, почему этот соучастник интриги против Пушкиных так нелестно отозвался о Наталии Николаевне: по-видимому, намекая на легкость, с которой она поддалась на обман и пришла на свидание, он называет ее «набитой дурой». Ясно стало, почему в своем «Рассказе об отношениях Пушкина к Дантесу» Трубецкой вспоминает о Полетике и так тщательно скрывает истинную причину ссоры, окончившейся смертью поэта. «Обстоятельства, вызвавшие вновь ссору и окончившиеся дуэлью, до сих пор никем еще не разъяснены. Об них и в печати вообще не упоминается, – быть может потому, что они набрасывают тень на человека, имя которого так дорого каждому из нас русских; быть может однако и потому еще, что они были известны очень немногим. Не так давно в Одессе умерла Полетика, с которой я часто вспоминал этот эпизод, и он совершенно свеж в моей памяти».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 424.

Все сказанное Трубецким верно. Надо только учесть стремление самого Трубецкого «набросить тень» на Пушкина, увести от правды в сторону какой-то романтической истории его с Александриной, тем самым переложив вину на самого Пушкина. Какую-то степень прикосновенности к подлым делам Геккерна и Дантеса он имел, если мог знать о содержании анонимного письма. Он и выдал их секреты императрице. Но круговая порука всех причастных к убийству Пушкина заставила их долгие годы следить друг за другом. Вот почему Трубецкой даже в 1887 году отзывался положительно о Дантесе. В это же время Дантес продолжает внимательно следить за всем, что появляется в печати о смерти Пушкина.

Щеголевым из Парижа была получена статья о смерти Пушкина, опубликованная в «La Revue Nouvelle d'Alsace-Lorraine» (1884, № 4). «Этот номер, – пишет Щеголев, – прислал мне А. Ф. Онегин, а он получил его из самых убийственных рук Дантеса. «Статья о Дантесе, – записал на обложке номера Онегин, – тут им самим при мне разрезана!!! Нервно пальцами!»*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 485.

Эмма Герштейн в своей статье представила нам еще одного «из дирижеров или соучастников гнусной интриги Геккернов против Пушкина» – графиню Софью Александровну Бобринскую.

Прежде чем причислить Бобринскую к врагам Пушкина, надо найти какую-то причину, которая могла бы побудить ее ненавидеть поэта. Иначе придется допустить, что она «дирижировала» врагами поэта из любви к искусству.

Э. Герштейн предлагает читателю ряд положений, которые, по ее мнению, дают право говорить об отрицательном отношении Бобринской к Пушкину:

1. Бобринская была в родственном отношении со Строгановыми и Трубецкими.
2. Через Бобринскую эти семейства «путем альковных интриг» «нашли кратчайший путь к уму и воле» императрицы, благодаря чему «Геккерн с Дантесом, поддержанные этими наперсниками разврата, чувствовали себя в безопасности, осуществляя свой дьявольский план компрометации Наталии Николаевны Пушкиной».
3. Бобринская питала особую симпатию к ремеслу сводничества и руководила всеми действиями Трубецкого и Дантеса.
4. Бобринская была в тесной связи с Дантесом и его приемным отцом.

Соответствует ли все это истине?

Действительно, С. А. Бобринская была близка по родству со Строгановыми и Трубецкими, некоторые из них открыто сочувствовали Геккерну и Дантесу. Никогда не было секретом, что старик Строганов проявлял большую, чем другие, симпатию к Дантесу, что на него опирался Геккерн, защищаясь от обвинений.

Но сочувствие к убийце поэта при известной антипатии к Пушкину еще не дает нам права делать далеко идущие выводы. Вполне возможно (хотя мы нигде не видим по документам), что и С. Бобринская до роковой развязки относилась к Дантесу с вниманием и радушием, но ведь и друзья Пушкина – Карамзины проявляли к нему такое же внимание.

Связи, встречи, разговоры, переписка Бобринской говорят нам вообще о большом участии к людям. Даже императрица ревниво подчеркивает ее «чрезмерное участие к другим». Нет ничего удивительного в том, что это участие распространилось на общий у императрицы и Бобринской круг людей.

Эмма Герштейн, вероятно, сознательно не ввела характеристику гр. С. А. Бобринской, написанную П. А. Вяземским. Он после смерти Пушкина решительно рвал связи со всеми ненавистниками Пушкина, но о Бобринской отзывался с большой душевной теплотой: «Графиня Софья Александровна Бобринская была женщина редкой любезности, спокойной, но неотразимой очаровательности <...> Ясный, свежий, совершенно женственный ум ее был развит и освещен необыкновенной образованностью. Европейские литературы были ей знакомы, не исключая и Русской. Жуковский <...> узнал ее, оценил, воспевал и остался с нею навсегда в самых дружеских сношениях <...> Графиня мало показывалась в многолюдных обществах. Она среди общества, среди столиц жила какою-то отдельной жизнью – домашней келейной; занималась воспитанием сыновей своих, чтеньем, умственной деятельностью; она, так сказать, издали и заочно следила за движениями общественной жизни, но следила с участием и проницательностью. Салон ее был ежедневно открыт по вечерам. Тут находились немногие, но избранные».*
*П. А. В я з е м с к и й. Собр. Соч., т. VII. Спб., 1893, стр. 223–225.

Характеристика Вяземского совершенно не соответствует той роли, которую Эмма Герштейн отвела Бобринской. Из всего, что написал Вяземский, Герштейн использовала в своей статье только один факт: в салоне у нее «постоянно бывал вице-канцлер Нессельроде». Если судить о Бобринской по этому факту, то как отнестись к постоянному посещению ее салона Вяземским, Жуковским, Тургеневым и самим Пушкиным?

У нас нет никаких оснований думать, что в семье Бобринских относились к Пушкину враждебно, а кое-кто в их же семье нередко выручал его при ошибках в правилах дворцового этикета, как об этом писал сам Пушкин.

«Императрица Александра Федоровна угадала ее по сочувствию и сблизилась с нею», – отметил Вяземский о близости Бобринской ко двору. «При ней мне так светло», – записала сама императрица в дневнике.

Влияние Бобринской на императрицу несомненно. Бобринская была доверенной ее интимной жизни, доверенной ее симпатий в праздном интересе к очень распространенному в то время светско-любовному романтизму. Маленькие интриги и незамысловатые секреты у императрицы были не только выражением ее духовной скудости, но и естественным протестом против чрезмерных увлечений «на стороне» своего монаршего супруга.

В четвертой главе статьи Эмма Герштейн потратила много усилий, чтобы посторонний материал, говорящий только о мелких интригах окружения императрицы и не имеющий никакого отношения к Пушкину, возвести в ранг большой значимости при изучении истории дуэли.*
*Например, для выяснения лица, скрытого под шифровкой «Бархат», не нужны все хитросплетения четвертой главы. Достаточно было привести опущенное Э. Герштейн письмо императрицы к Бобринской от 2-го октября 1836 года, где совершенно ясно Бархат назван братом княжны Марии Трубецкой (ЦГАОР. ф. 851, оп. 1, № 13, лл. 38, 38 об.).

Э. Герштейн утверждает, что, «будучи еще совсем молодой, С. А. Бобринская уже проявила себя энергичной свахой. Таковой она осталась и через 15 лет».*
* «Новый мир», 1962, № 2, стр. 219.

Герштейн ссылается на дневник А. И. Тургенева, но почему-то неполностью приводит контекст: «К гр. Бобринской [Самойл.] с нею... об Авроре: она уладила дело с Демид[овым]. Поведение Авроры и Демидова. Боб[ринская] отказала за нее... » «и т. д.» – продолжает Герштейн и поясняет: «Софья Александровна отказывает от имени красавицы Авроры Шернваль жениху, затем устраивает ее брак, получает на это, как видно из письма императрицы, разрешение Николая I».*
* «Новый мир», 1962, № 2, стр. 219.

Но у Тургенева после слов: «Поведение Авроры и Демидова» – следует фраза другого содержания: «Боб[ринская] отказала за нее – подарки, цветы и плоды. Восхищение от писем Д[емидова]. Чванство и смешные стороны Д[емидова.]. Аврора им счастлива!»*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 282.

Вот где сдвинуты смысловые акценты. Не отказ жениху, а отказ от подарков! Разве это одно и то же?

Что значит «она уладила дело с Демид[овым]»?

У Павла Николаевича Демидова в марте 1836 года, за несколько месяцев до свадьбы, было крупное разногласие с отцом. Николай Никитич Демидов отказался, через объявление в газетах, платить долги сына. Не об этом ли «улаженном деле» вспоминает Бобринская, рассказывая Тургеневу о петербургских новостях за время его отсутствия?

Из письма императрицы совсем не видно, что Бобринская занимается сватовством Авроры и получает разрешение на брак. В письме есть только просьба сообщить Авроре, «что император решительно ничего не имеет против этого проекта, наоборот он смотрит на него с удовольствием. Это будет ей приятно. Вчера я не могла ей дать ответа императора».*
*ЦГАОР, ф. 851. оп. 1, ед. хр. 13. л. 14.

Мы ограничимся одним примером неверного освещения; перейдем к более важному моменту: отношения Бобринской к Пушкину.

«Из писем императрицы выясняется, что эта тонкая дипломатка совершенно подчинила себе духовно свою – коронованную подругу», – поясняет нам исследователь.

Но в этом нет ничего удивительного, а вот как влияла на императрицу Бобринская – нас очень интересует. В сторону ли осуждения Пушкина, как и многие из окружения Александры Федоровны, или в защиту его?

Приведем два письма императрицы:
«(28 января) Нет, нет Софи, какой конец этой печальной истории между Пушкиным и Дантесом. Один ранен, другой умирает. Что вы скажете? Когда вы узнали? Мне сказали в полночь, я не могла уснуть до трех часов, мне все время представлялась эта дуэль, две рыдающие сестры, одна жена убийцы другого. – Это самый страшный из модных романов. Пушкин вел себя непростительно. Пушкин написал гнусные письма Геккерну, не оставя ему возможности не драться. С его любовью в сердце стрелять в мужа той, которую он любит, убить его, – согласитесь, что это положение превосходит все, что может подсказать воображение о человеческих страданиях, а он умел любить. Его страсть могла быть глубокой, настоящей. – Сегодня вечером, если вы придете на спектакль, как часто мы будем отсутствующими и рассеянными».*
*Опубликовано Э. Герштейн с пропусками («Новый мир», 1962, № 2, стр. 214).

Но вот она получает ответ Софьи Александровны и вдруг меняет свое мнение:

«(30 января) Ваша вчерашняя записка!
Такая взволнованная, вызванная потребностью поделиться со мной, потому что мы понимаем друг друга, и когда сердце содрогается, мы думаем одна о другой. Этот только что угасший гений трагический конец гения истинно русского, однако ж иногда и сатанинского, как Байрон. – Эта молодая женщина возле гроба, как ангел смерти, бледная как мрамор, обвиняющая себя в этой кровавой кончине, и, кто знает, не испытывает ли она рядом с угрызением совести, помимо своей воли, и другое чувство, которое увеличивает ее страданья. – Бедный Жорж, что он должен был почувствовать узнав, что его противник испустил последний вздох. После этого, как ужасный диссонанс, я должна вам говорить о танцевальном утре».*
* «Новый мир», 1962, № 2, стр. 214.

Чем же вызвана взволнованная записка «соучастницы гнусной интриги»? Казалось бы, надо радоваться, что наконец покончено с ненавистным Пушкиным, а «возлюбленный» Дантес жив и невредим.

Смерть Пушкина потрясла и взволновала С. А. Бобринскую. Истинная и неприкрытая скорбь ее невольно передалась императрице, несмотря на все влияние дворцовых сплетен и наветы Бенкендорфа. В борьбе двух влияний, двух мнений писалась императрицей записка к Бобринской, отсюда и два ее сочувствия к убийце и к жертве. Недаром она отметила в своем дневнике за 29 января: «целый день спорили за и против».*
* «Новый мир», 1962, № 2, стр. 214.

Императрица наивно объясняет записку Бобринской «потребностью поделиться», не совсем понимая, как невыразимо печальна для ее Софи потеря Пушкина. И, возможно, не свои слова о трагическом конце гения истинно русского невольно повторяет Александра Федоровна.
О Бобринской можно было бы и не говорить, но нам важно выяснить, кто из дворцовой клики активно помогал Геккерну.
Могла ли быть Бобринская в «тесной связи» с Геккернами?
Герштейн отвечает утвердительно. Для доказательства исследователь берет выдержки из трех документов, говорящих об аналогичных обстоятельствах.
1. Из дневника императрицы от 27-го января 1837 года: «Во время раздевания… мне Никс сказал о дуэли между Пушкиным и Дантесом».*
* «Новый мир», 1962, № 2, стр. 214.
2. Из письма императрицы к Бобринской от 28-го января 1837 года: «Пушкин вел себя непростительно, он написал гнусные письма Геккерну, не оставя ему возможности не драться».
3. Из письма Геккерна Верстолку от 30-го января 1837 года: «Нахожусь пока в неизвестности относительно судьбы моего сына. Знаю только, что император, сообщая эту роковую весть императрице, выразил уверенность, что барон Геккерн был не в состоянии поступить иначе».*
*Щ е г о л е в. Дуэль. стр. 326.

«Откуда же, – задает вопрос Э. Герштейн, – мог знать посланник на следующий день после смерти Пушкина, что сказал царь своей жене, сообщая ей о дуэли? Теперь источник информации дипломата открылся: он узнал о словах Николая Павловича от С. А. Бобринской, которая на следующий день утром получила письмо от императрицы. Очевидно, Бобринская была тесно связана не только с Жоржем, но с его приемным отцом».

Герштейн подкрепляет это заявление фразой из письма Геккерна Дантесу: «Мадам Н. и графиня Софья Б. передают тебе всяческие приветы. Они обе горячо интересуются нами». «По ряду косвенных признаков, – продолжает Герштейн, – исследователи склонны были назвать ее графиней Софьей Борх. Теперь мы можем с уверенностью их поправить: несомненно, это была графиня Софья Александровна Бобринская».*
* «Новый мир», 1962, № 2, стр. 218.

На первый взгляд все как будто логично.

Если взять выдержки из письма императрицы Бобринской от 28-го января и письма Геккерна к Верстолку от 30-го января, то видно, что они действительно аналогичны по содержанию. Но откуда Бобринская могла знать, что именно от Николая императрица услышала о дуэли? Ведь этих слов в письме к ней нет, там сказано достаточно ясно: «Когда вы узнали? Мне сказали в полночь, я не могла заснуть до трех часов».

Сообщение государя жене о дуэли могло быть известно только из дневника императрицы, которого Бобринская читать не могла, а с императрицей в это время не встречалась. Но Эмма Герштейн дневник читала и по ассоциации все «додумала» за графиню.

Что касается таинственной графини Софьи Б., то ее упоминает Геккерн в том письме к Дантесу, где говорится об анонимном пасквиле. Но это письмо, на наш взгляд, Геккерн составлял с целью отвести от себя подозрение.

Если же принять предположение о намеке на графиню Софью Бобринскую, то и тогда о близости Геккерна к ней судить трудно. Верить Геккерну, в словах которого нет ни малейшей искренности, по выражению французского посла Баранта, тут нельзя более, чем когда-либо.

В своих оправдательных письмах Геккерн часто прикрывается ссылками на лиц с видным положением в свете.

Вот характерный пример. 30-го января в этом же письме барону Верстолку Геккерн сообщает: «Брак был совершен в обеих церквах в присутствии всей семьи. Граф Григорий Строганов с супругой, родные дядя и тетка молодой девушки, были ее посаженными отцом и матерью, а с моей стороны графиня Нессельроде была посаженной матерью, а князь и княгиня Бутера свидетелями».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 325.

А вот перед нами подлинный документ: «Акт бракосочетания г-на Жоржа Шарля барона Геккерн <...> и девицы фрейлины Катерины Гончаровой <...> заключенный в 1837 году 10 января <...>» После ответа на вопросы жениха и невесты следует текст: «Мы как свидетели, присутствующие при этом акте, подписываем его собственноручно:
Барон де Геккерн
Александр де Полетика
А. де Бетанкур
Виконт д’Аршиак
Граф Г. де Строганов
Нижеподписавшийся Дамьен Иодзевич Ордена Доминиканцев Настоятель церкви святой Екатерины».*
*ГИАЛО, ф. 347, оп. 1, д. 61, л. 205 об. – За указание на этот документ мы признательны П. В. Журу.

В метрической книге Исаакиевского собора за 1837 год запись священника Николая Райковского отмечает тех же свидетелей.*
*В. В. Н и к о л ь с к и й. Идеалы Пушкина. Изд. 4-е, Спб., 1899, стр. 130.

Искажение истины, по-видимому, было естественной потребностью нидерландского посланника. Ссылка Геккерна «на двух дам», которым он «день за днем давал отчет», тоже ничего не прибавляет по двум причинам. Во-первых, цитатами из Геккерна, как мы говорили выше, надо пользоваться с большой осторожностью из-за постоянной фальсификации фактов. Во-вторых, если отождествлять имя С. А. Бобринской с одной из этих «двух дам», надо предположить, что Бобринская постоянно была в курсе всех «тревог» Геккерна и не могла не сообщать всех подробностей своей коронованной подруге. Но это противоречит фактам. Мы говорили, что императрица писала Тизенгаузен: «Я так хотела бы узнать у Вас все подробности невероятной женитьбы Дантеса». А когда вслед за этим узнала, то сама предупредила Бобринскую, что ей все ясно, но поделиться она не может – «это секрет».

Никак не получается из графини Бобринской ни дирижера, ни соучастника «гнусной интриги» Геккернов против Пушкиных.

Продолжение следует

 Отправлено: 25.04.08 13:42. Заголовок: Яшинская хроника, 7 часть Продолжение

* * *

Откуда же шла информация к Геккерну? Вопрос далеко не праздный.

Во взглядах на Пушкина император вполне сходился со своим охранителем – шефом жандармов графом Бенкендорфом.

Оба они не любили Пушкина, но каждый по-своему. Если Николай вынужден был разыгрывать перед Бенкендорфом (а он играл перед ним, как и перед всеми, включая жену) нейтральное отношение к первому поэту России, то Бенкендорф в угоду императору подчеркнуто не благоволил Пушкину. Он поставил себе задачей вызывать у императора постоянное беспокойство в отношении «ненавистника всякой власти» поэта Пушкина. И когда предлогов было мало (Пушкин был осторожен), они создавались искусственно.

Шеф жандармов, по воспоминаниям современников, был человеком рассеянным, невнимательным, у которого «актриски на уме», потому не утруждавшим себя особым рвением в делах III Отделения, где он полагался на Мордвинова и Дубельта.

Но по отношению к Пушкину Бенкендорф считал делом особой чести быть предельно внимательным, чтобы следить за каждым шагом поэта, увеличивать затруднения его жизни, защищать его злейших врагов.

Нет нужды повторять, что под жандармский надзор были взяты многие друзья поэта – не спасало их ни общественное положение, ни придворное звание.

Даже современники не раз обращали внимание на особую роль Бенкендорфа в гнусной травле и убийстве Пушкина. Еще Данзас в своих воспоминаниях, записанных Аммосовым, утверждал, что «на стороне барона Геккерна и Дантеса был между прочим и покойный гр. Б[енкендорф], не любивший Пушкина. Одним только этим нерасположением и можно объяснить, что дуэль Пушкина не была остановлена полицией. Жандармы были посланы, как он слышал, в Екатерингоф, будто бы по ошибке, думая, что дуэль должна происходить там, а она была за Черной речкой около Комендантской дачи <...> Пушкин дрался среди бела дня и, так сказать, на глазах у всех».*
*А. А м м о с о в. Последние дни и кончина А. С. Пушкина. 1863, стр. 16.

Но дело здесь не только в личном нерасположении Бенкендорфа к Пушкину. Новые документы обращают наше внимание на какую-то особую роль шефа жандармов в преддуэльной истории.

Бенкендорф усиливал недовольство Николая Пушкиным. Действуя иногда вразрез с интересами самого императора, он защищал Дантеса даже в то время, когда последний находился под судом и его акции окончательно упали.

Когда в ноябре анонимный пасквиль попал к нему в руки (а он мог попасть к нему дня за три до его доклада императору 9-го ноября), он ничего не предпринял, хотя не мог не знать, к чему может привести подобное послание. Знал он и об авторе «диплома». Н. М. Смирнов писал, что «полиция имела на то неоспоримые доказательства». Поэтому подозрительным кажется такое бездействие «высшего наблюдения» в напряженнейшие дни ноябрьского периода. Даже Пушкин ждал какого-то вмешательства жандармов. Ведь в течение десяти лет Бенкендорф следил за каждым его шагом, перлюстрировал все его письма и доносил о каждой «неблагонамеренной» строчке. А здесь – странное безмолвие и созерцание.

Можно предположить, что Бенкендорф вел здесь какую-то согласованную с царем игру. Письмо Пушкина Бенкендорфу вызвало встречу Пушкина с царем в присутствии Бенкендорфа 23-го ноября 1836 года. Неудавшуюся дуэль постарались замять, сделали из нее секрет, как писала императрица, вместо того чтобы расследовать дело и отдать виновных под суд.

В дневнике императрицы за 28-е января 1837 года имеется запись: «Schlecht geschlafen Benkendorf conversation ganz für Danteze der sich wie ein gracieux Chevalie benommen. Pouchkine wie ein grober Kerl. Viel gechustet, nervös. Theater bei uns». (Плохо спала, Бенкендорф рассказал, все за Дантеса, который вел себя как благосклонный рыцарь. Пушкин как грубый мужик. Много кашляла, нервничала. У нас театр.)*
*ЦГАОР, ф. 672, оп. 1, ед. хр. 415, лл. 15 об., 16. – Э. Герштейн опубликовано в неверном переводе («Новый мир», 1962, № 2, стр. 214).

Лист 16 дневника был удален императрицей и, видимо, переписан заново. Вверху, с правой стороны, у самого обреза листа написано: «die Zagriadzky» (Загрядская). Эта вставка никакого отношения к тексту нижестоящей строчки не имеет. Но Э. Герштейн перевела: «Пушкин, по словам Загряжской, как грубиян». Но секундантом-то Загряжская, как мы знаем, не была! Отношения ее к поэту были самые дружественные.

Никто другой, как Бенкендорф, рассказал императрице, что Дантес прав и на дуэли был рыцарем, а Пушкин вел себя, как грубый мужик.

В этом есть прямое доказательство связи Бенкендорфа с Геккерном. Только от Геккерна Бенкендорф мог получить такие сведения сейчас же после дуэли. Другой свидетель, д’Аршиак, как известно, подчеркивал благородное поведение Пушкина.

Дуэль была окончена. Для чего же Геккерну необходимо было клеветать на Пушкина?

В этом была определенная цель. Вечером 27-го января, когда Геккерн передавал клеветническое сообщение Бенкендорфу, ему не было еще известно, что поэт ранен смертельно. Слова Пушкина на месте дуэли о том, что придется начать все снова, испугали Геккерна.

Перспектива повторения дуэли была не из приятных. И Геккерн попробовал клеветой предотвратить опасность повторения поединка.

Дуэльный кодекс предусматривает безупречное поведение противников на месте дуэли. Всякая грубость, проявленная во время встречи одним из противников, давала возможность другому отказаться от повторного вызова, передав дело на суд чести.

На это и рассчитывал Геккерн, Повторения дуэли Геккерну удалось избежать по другой причине: поэт был ранен смертельно. Но клевете был дан ход. Лучшего распространителя клеветы, чем Бенкендорф, Геккерн вряд ли мог найти.

Клевета эта проникла не только в дневник императрицы. О грубости Пушкина на дуэли говорится в воспоминаниях доктора Станислава Моравского.* Дошла она и до Франции: в рассказе о дуэли Сен-Жермен указывает на оскорбительные выражения Пушкина во время поединка.** В сводке о дуэли, записанной М. А. Мусиной-Пушкиной, сказано: «Друзья П[ушкина], видя, что его обвиняют в свете, попросили у виконта д’Аршиака описание дуэли».***
*П. Э т т и н г е р. Станислав Моравский о Пушкине. «Московский пушкинист». Изд-во «Федерация», М., 1930, т. II, стр. 263.
**Л. Г р о с с м а н. Французские свидетельства о дуэли. Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, т. 4–5. Изд-во АН СССР, М.–Л., 1933, стр. 421.
***Б. В. К а з а н с к и й. Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина. Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, т. 1. Изд-во АН СССР, М.–Л., 1936, стр. 246.

Вот почему так встревожен был Вяземский и почему он добивался от д’Аршиака реабилитации Пушкина.

Мы видели, что Бенкендорф мог получить информацию только от самого Геккерна. Подробности самой дуэли, да еще с выяснением обстоятельств, кто прав кто виноват, в такой короткий промежуток времени – до распространения вести о смертельном ранении поэта – со стороны получить было нельзя, несмотря на «всеслышащие уши» Бенкендорфа.

Встает естественный вопрос: не мог ли Геккерн, в свою очередь, получать сведения от Бенкендорфа?

Вызывать Геккерна к себе или допрашивать его Бенкендорф не имел полномочий, но в частной беседе мог выяснять и передавать все, что считал необходимым. По всей вероятности, Геккерну от самого шефа жандармов стало известно о беседе императрицы с Бенкендорфом утром 28-го января, если он мог сообщить 30-го января барону Верстолку: «Знаю только, что император, сообщая эту роковую весть императрице, выразил уверенность, что барон Геккерн был не в состоянии поступить иначе».

Так мог успокоить Геккерна только всесильный друг.

Мы имеем примеры, когда Геккерн, оправдываясь перед своим министром иностранных дел бароном Верстолком, приводит доводы, как будто подсказанные III Отделением.

2-го февраля Бенкендорфу гр. Орловым было передано анонимное письмо, где неизвестный автор предъявлял политический счет за «умышленное обдуманное убийство Пушкина». Бенкендорф возвращает это письмо Орлову с запиской: «Это письмо очень важно, оно доказывает существование и работу Общества. Покажите его тотчас императору и возвратите его мне, чтобы я мог по горячим следам найти автора».*
*А. С. П о л я к о в. О смерти Пушкина. ГИЗ, Пг., 1922, стр. 41.

Буквально в тот же день «о существовании и работе общества» стало известно и Геккерну. Он незамедлительно сообщает: «Смерть Пушкина открыла, по крайней мере, власти существование целой партии».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 327.

Еще пример странной осведомленности Геккерна.

В феврале Жуковский в письме Бенкендорфу резко обвинял Геккерна и Дантеса: «Теперь хотят видеть в обществе две партии, из коих одна стоит за Геккерна, другая за Пушкина. Как можно думать о Геккерне, потеряв Пушкина? Что нам русским до Геккерна; кто у нас будет знать, что он когда-нибудь существовал?»*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 240.

И вслед за этим в начале марта в письме Верстолку Геккерн представляет Жуковского «истинным главою партии», «проницательным и ловким, не совершающим. ничего, что бы смогло его скомпрометировать».* И все это после того, как тот же Геккерн еще в ноябре 1836 года «особливо питал чувства уважения и величайшего почтения» к Жуковскому.
* «Литературный современник», 1937, № 2, стр. 227.

Особая привязанность Бенкендорфа к Геккернам, по-видимому, выразилась не только в защите их перед царской четой. В то время когда друзей Пушкина Бенкендорф окружал шпионами и следил за каждым их шагом, он ничего не предпринял для розыска виновников анонимных писем и травли Пушкина. Более того: некоторые документы военно-судного цела о дуэли почему-то не были представлены на рассмотрение, а оказались в секретном досье III Отделения. Там же оказались и какие-то намеки на розыски авторов анонимного пасквиля, нарочито направленные по ложным следам.

В дневнике императрицы есть еще одна неопубликованная запись; она намекает на какие-то действия Бенкендорфа в отношении семьи Пушкиных.

Запись относится к годовщине со дня дуэли Пушкина – к 27-му января 1838 года: «Benkendorf Schreck über die Pouchkine. Emotion. Bei Michele. Essen. Негzklopfen drum zuhaus. Abend Soph. В. Cecil». (Страх Бенкендорфа перед Пушкиной. Волнение. Обед у Мишеля. Из-за сердцебиения дома. Вечером Софи Б[обринская], Сесиль).

Следующая запись от 28-го января 1838 года: «Explication über Gestern. Sorge und die Pouchkine!! <...> ich ganz nervös». (Объяснение о вчерашнем. Беспокойство и Пушкина!! ...Вся изнервничалась.)*
*Дневники императрицы. ЦГАОР, ф. 642, ед. хр. 415, л. 49.

Какие страхи Бенкендорфа перед Пушкиной или за Пушкину? Обсуждение за обедом, только в кругу царской семьи, без посторонних.* Почему эта запись именно в день годовщины дуэли? Что это за намек на роль Бенкендорфа? Вспоминаются слова Данзаса: «Одним только этим нерасположением (Бенкендорфа) и можно объяснить, что дуэль Пушкина не остановлена полицией».
*Камер-фурьерский журнал. ЦГИАЛ, ф. 516. оп. 120/2322. ед. хр. 139.

Что открылось значительного для императрицы в истории дуэли?

Почему какие-то ее заботы связаны с Пушкиной?

Взоры исследователей должны быть обращены к Бенкендорфу, этому верному холопу Николая Павловича.

Пушкин был одинок в борьбе с многочисленными и коварными врагами. Даже иные друзья не только не понимали его, но иногда и затрудняли его борьбу. Враждебную группировку объединяла ненависть к поэту. Но у его врагов не было единства действий. Ненависть они проявляли каждый по-своему. В этой враждебной разноголосице были слышны политические, общественные, литературные и личные мотивы. Стремясь нанести удар, они, как скорпионы в банке, нередко жалили друг друга. За вежливыми утонченными разговорами скрывалось лицемерие, коварство, подлость.

В этой мучительной борьбе Пушкину трудно было рассчитать свои действия. Слишком неравны были силы. Удивительную стойкость проявил Пушкин в этой смертельной борьбе, и когда враги все-таки убили его, то он и мертвый наводил на них страх.

Конец 7-й части

 Отправлено: 05.05.08 10:01. Заголовок: Яшинская хроника, 8 часть Окончание

8

Подробный разбор обстоятельств самой дуэли и рассказ о последних часах Пушкина является темой нашего отдельного исследования. Здесь же мы проследим за ходом событий после 29-го января, в дни похорон Пушкина. Перед нами новые документы, они уточняют и расширяют наши представления об этих событиях.

Известно, что смерть поэта вызвала стихийную манифестацию.

Нидерландский посланник барон Геккерн донес Верстолку: «Долг чести повелевает мне не скрыть от вас того, что общественное мнение высказалось при кончине г. Пушкина с большей силой, чем предполагали. Но необходимо выяснить, что это мнение принадлежит не высшему классу».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 326.

Члены дипломатического корпуса в Петербурге считали необходимым довести об этом до сведения своих правительств.

Прусский посланник Либерман в своем донесении писал: «Под предлогом пылкого патриотизма в последние дни в Петербурге произносятся самые странные речи, утверждающие между прочим, что г. Пушкин был чуть не единственной опорой, единственным представителем народной вольности и проч., и проч., и меня уверяли, что офицер, одетый в военную форму, произносил речь в этом смысле».*
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 407.

Но не только дипломаты оставили свои свидетельства; эти события отразились в частной переписке и дневниках современников. Эпиграф к стихотворению Лермонтова «На смерть поэта», которое разошлось в то время в бесчисленных списках, начинался: «Отмщенье, государь, отмщенье...» – и это звучало в унисон с общим настроением.

«Публика ожесточена против Геккерна и опасаются, что выбьют у него окна... » – отмечал А. И. Тургенев в письме к брату.

«Говорят, что на похоронах Пушкина спрашивали, где этот иностранец, которого мы бы хотели растерзать», – записала А. П. Дурново.*
*Б. В. К а з а н с к и й. Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина. Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, т. 1. Изд-во АН СССР, М.–Л., 1936, стр. 238.

Контр-адмирал Ф. П. Литке отметил в своем дневнике: «Сегодня похоронен Пушкин, он производит смуту и по смерти».*
*Литературное наследство. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, т. 58. Изд-во АН СССР, М., 1952, стр. 139.

Из окон Зимнего дворца можно было наблюдать взволнованные толпы народа. Николаю Павловичу хорошо было известно, что могли означать подобные изъявления народных чувств. Воспоминания о поведении «подлой черни» в день 14-го декабря 1825 года не изгладились у него в течение всей жизни. День похорон Пушкина оказался также тяжелым психологическим испытанием для самодержца.

Устранение всех почестей, связанных с похоронами, было недостаточной полицейской мерой для предотвращения волнений, и в этот вечер Николай I решился провести внушительную военную демонстрацию.

На утро 2-го февраля около 60 тысяч кавалерии и пехоты в полном вооружении, в походной форме, со всеми обозами без обычной всегда обязательной подготовки были вызваны на площадь к Зимнему дворцу.

Этот внезапный военный смотр не связывали со смертью Пушкина, однако документы подтверждают прямую связь необычного распоряжения Николая с народным возбуждением после смерти Пушкина.

У нас нет высказываний современников о причинах военного смотра. Не все понимали смысл происходившего, а парады и смотры в то время были настолько часты, что никто не искал особых причин их проведения.

В мемуарах француза Альфреда Фалу, друга Дантеса и д’Аршиака, есть указание на причину военного смотра:

«Погибший на поединке был кумиром России, и если бы бунт был возможен в Петербурге, он разразился бы при известии об этом событии. Войска были стянуты даже к окнам императора, и отовсюду раздавались крики: «Отмщенье! Отмщенье иностранцу!»*
*Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, т. 4–5. Изд-во АН СССР, М.–Л., 1938, стр. 432.

В дипломатических депешах иностранных представительств в Петербурге упоминается о сборе войск. В письме австрийского посланника гр. Фикельмона от 2-го февраля 1837 года князю Меттерниху сказано: «Император вчера вечером дал приказ всей гвардии собраться в 12 часов дня на площадь Зимнего дворца в походной форме <...> Грипп <...> лишил меня возможности засвидетельствовать свое почтение императору по случаю этого высочайшего выхода, на который был приглашен. Здесь похоронили г. Александра Пушкина, видного писателя и первого поэта России».*
*Подлинник письма хранится в Вене в Дворцовом Династическом и Государственном архиве в фонде «Россия», III, д. 109. Полный текст письма был передан Т. Г. Цявловской, которая любезно предоставила его нам.

Объяснение причины военного смотра мы находим в письмах императора к брату великому князю Михаилу Павловичу и фельдмаршалу Паскевичу.

Щеголев вводил эти письма в научный обиход, но выбирал из них все, что было сказано непосредственно о Пушкине, оставляя без внимания военный смотр и не связывая его с волнениями, вызванными гибелью Пушкина.

На следующий день после военной демонстрации 3-го февраля 1837 года Николай, вслед за описанием событий, связанных с дуэлью, сообщил брату: «Вчера сюрпризом вывел весь здешний гарнизон в полной походной форме и с обозами и был очень доволен; тем более, что никто и не подозревал сего смотра».*
* «Русская старина», 1902, май. Спб., стр. 225.

В другом письме, Паскевичу, от 4-го февраля 1837 года Николай Павлович высказался более определенно: «Третьего дня неожиданно и ночью дал я приказание всему гарнизону быть на другое утро готовым к смотру, в полной походной форме и с обозами; к удовольствию, все явились в отличной исправности; обозы, хотя не щеголеваты и даже посредственны, однако явились в полном числе. Сюрприз был для всех совершенный и всех до крайности изумил; но мне этого и надобно было, чтобы удостовериться, что все в должном порядке. На днях то же намереваюсь повторить с загородной кавалерией. Впрочем здесь все тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит пищей разным глупым толкам. Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же писаную, но, слава Бога, умер христианином».*
*Щ е р б а т о в. Генерал-фельдмаршал кн. Паскевич, его жизнь и деятельность. Приложение к т. V. Спб., 1906, стр. 326.

Не в интересах Николая было раскрывать перед Паскевичем, что подозрительность и страх продиктовали его решение продемонстрировать перед всеми свою силу. Император так и подчеркивает, что сюрприз был для «всех». Николай и Бенкендорф считали, что до крайности они изумили «заговорщиков-либералов», а заодно и «подлую чернь».

Из донесения Фикельмона видно, что дипломаты были все же извещены о смотре. Очевидно, делать «сюрприз» для них Николай Павлович не решился из-за боязни нежелательных комментариев в донесениях послов, что могло вызвать неприятный резонанс в европейской печати.

Беспокоился Николай Павлович, что в гвардии может произойти брожение «под предлогом пылкого патриотизма». Если даже прусскому послу донесли, что офицер в военной форме произносил перед толпой речи о вольности, то царю это должно было быть известно в первую очередь. В этом была цель смотра, и он объясняет Паскевичу, что ему, царю, «этого и надо было, чтобы удостовериться, что все в полном порядке!»

Монарх вынужден был лгать фельдмаршалу, когда говорил: «впрочем здесь все тихо». Буквально накануне письма Николай с тревогой наблюдал, как здесь было «тихо». Еще перед смотром ему спешно вручили анонимное письмо на имя гр. Орлова, где автор предлагает «поступить с желанием общим», иначе, предупреждает автор, «мы горько поплатимся за оскорбление народное и вскоре».*
*А. С. П о л я к о в. О смерти Пушкина. ГИЗ, Пг., 1922, стр. 39.

В ночь на 2-е февраля 1837 года по улицам Петербурга разъезжали фельдъегери, посыльные от полков, а рано утром мимо возбужденных толп народа стягивались к Зимнему дворцу вооруженные войска.

Камер-фурьерский журнал 2-го февраля повествует: «Сего дня по высочайшему повелению государя императора назначено быть параду войскам, находящемуся в Санкт-Петербурге гвардии Отдельного Корпуса, кои и собрались в 10 часов утра на Дворцовую, Адмиралтейскую и Петровскую площади, кавалерия, а равно и пехота, во всей походной форме».*
*ЦГИАЛ, ф. 516, оп. 120/2322, д. 126.

Все виды «высочайших смотров» требовали всегда тщательной подготовки и неоднократных изнуряющих репетиций дней за 10–15. В «Истории Литовского полка» упоминается, что репетиции и приготовления к парадам и смотрам занимали почти все служебное время.

Внезапный смотр 2-го февраля – явление совершенно исключительное, вызванное напряженностью обстановки в связи с убийством Пушкина.

Императрица, привыкшая отмечать в своем дневнике сугубо личные моменты своей жизни, в этот день сделала необычную для себя запись:

«Also Truppen auf dem Platz. Wie ein Alarm». (Итак, полки на площади. Как по тревоге.)*
*ЦГАОР, ф. 672, оп. 1, ед. хр. 415, л. 16.

В приказах Кавалергардского и лейб-гвардии Конного полка на 2-е февраля были назначены обычные эскадронные учения. Изменения приказа из-за недостатка времени в Конном полку не последовало, но в Кавалергардском было сделано дополнение, изменившее приказ. По-видимому, командир полка Гринвальд получил распоряжение еще вечером 1-го февраля непосредственно на концерте в Зимнем дворце и успел внести изменение в приказ.

Дополнения к приказу Кавалергардского полка № 32 от 1-го февраля очень интересны. В пяти пунктах его перечисляются организационные мероприятия с указанием всем шести действующим эскадронам быть на смотре в полной походной форме и боевом снаряжении.

Шестой пункт дополнения приказа особенно интересен: «6 п. Всему полковому обозу, отправиться из казарм завтра в 10 ½ часов утра, под командою фурштатского подпоручика Иванова и следовать в должном порядке через Цепной мост, Царицин луг в Конюшенную улицу, где и остановиться». (Курсив мой. – М. Я.).*
*ЦГВИА, ф. 124, оп. 1, д. 80, лл. 51–52.

Николай Павлович, привыкший к блестящему виду войск на парадах, не прощавший малейших нарушений красоты, на сей раз был доволен даже «посредственностью обозов». Кстати сказать, обозы обычно не участвовали в парадах и смотрах, а тем более зимой. Исключение составляли только маневры.

Но в данный момент обозы оказались необходимыми и особой элегантности от них не требовалось.

Только сейчас стало ясно, почему для отпевания тело Пушкина приказали перенести в Конюшенную церковь, а не в Исаакиевский собор.

Придворная Конюшенная церковь оказалась удобной для стратегических планов Николая I, на случай непредвиденных осложнений. Закрытая с двух сторон рекой Мойкой и Екатерининским каналом (канал Грибоедова), она имела узкие подходы через мосты, которые было очень удобно охранять, и только через Конюшенную улицу (улица Желябова) был широкий свободный подход.

Во время отпевания Пушкина в этой церкви огромная толпа заняла все соседние с церковью улицы, и расставленных для порядка пикетов и конных жандармов явно не хватало. Когда тело Пушкина после отпевания перенесли в подвал, церкви, толпа не расходилась. Николай поспешил очистить подходы к церкви и занял их гвардейскими обозами. Кавалергардский полк занял своими обозами Конюшенную улицу. Здесь им приказано было стоять.

Еще до начала смотра, утром 2-го февраля, Николай спешит дать распоряжение Бенкендорфу о вызове А. И. Тургенева для сопровождения тела Пушкина в последнюю ссылку. «Государю угодно, чтобы завтра в ночь», – записал Тургенев в своем дневнике за 2-е февраля.

Для демонстрации Николаю оказалось вполне достаточно тех нескольких часов, когда улицы Петербурга были заняты войсками. Царь был вправе гордиться своим «сюрпризом».

В тот же день в приказе по Отдельному гвардейскому корпусу государь изъявил свое монаршее благоволение военному генералитету, командирам полков и всем штаб- и обер-офицерам; нижним же чинам, в строю бывшим, его величество жаловал по рублю, по фунту говядины и по чарке вина на человека.* Так выразил Николай свое удовлетворение восстановлением «должного порядка».
*ЦГВИА, ф. 135, оп. 1, д. 142, лл. 38, 39.

Друзья Пушкина Вяземский и Жуковский понимали смысл демонстрации царя. Они защищали не только Пушкина, но и себя перед властями, и не могли не выразить своего протеста. Упрекая шефа жандармов, Жуковский довольно смело указывал ему, что надлежало бы «взять с большей бдительностью те же предосторожности, какие наблюдаются при всяком обыкновенном погребении, а не признаваться перед целым обществом, что правительство боится заговора. <...> одним словом, не производить самой (полиции) того волнения, которое она предупредить хотела неуместными своими мерами».* Но одно дело попенять Бенкендорфу на полицейские меры, а другое – открыто критиковать действия монарха. На это никто из них не решился. Правда, Вяземский в письме к великому князю Михаилу Павловичу поставил государю в строку этот внезапный смотр, но и то поспешил завуалировать упрек: «Без преувеличения можно сказать, что у гроба собрались в большом количестве не друзья, а жандармы! Против кого была выставлена эта сила, весь этот военный парад? (Курсив мой. – М. Я.). Я не касаюсь пикетов, расставленных около дома и в соседних улицах; тут могли выставить предлогом, что боялись толпы и беспорядка».**
*Щ е г о л е в. Дуэль, стр. 257.
**Там же, стр. 266–267.

Проявлением страха можно объяснить решение Николая I срочно по тревоге собрать все войска 2-го февраля 1837 года.

Новые документы раскрывают не только психологическую основу политических акций Николая в связи со смертью Пушкина, но и показывают, какое политическое значение для русского общества имело имя великого поэта.

Конец статьи